Ещё секунда понадобилась жертве, чтобы вывести из строя слабого зверя, только и способного, что пугать обычных лазурных да устраивать провокации.

Исчезновение трупа зверя и последующий за этим обрыв связи с болезненным откатом, показали Густаву, что зеленоватый всполох искажения пространства ему не показался.

О да! Это будет интересная охота!

Какой-то вид контроля пространства, продемонстрированный жертвой уже третий раз. Способность быстрого анализа ситуации. Продвинутое вооружение.

Провокация удалась. Жертва раскрылась, показав свою силу, и Густав заурчал, предвкушая, как поглотит её и сделает своей.

Внимательно рассматривая жертву глазами третьей, последней марионетки, слушая разговор и стремительно распутывая нити контроля, а вдруг жертва действительно пропустит чужих в своё логово, Густав не мог отделаться от назойливой мысли, что визуальный образ жертвы ему знаком. Где-то на периферии сознания крутились какие-то образы, пытающиеся связаться в единую картинку.

Мягко и незаметно сняв контроль с марионетки, оставив глубоко в сознании своего невольного помощника только глубинные закладки и поморщившись от острого укола головной боли, Густав позволил событиям развиваться естественным путём, сам же попытавшись связать все нити образов, пытающихся достучаться до его сознания.

Что именно из того, что он видит глазами своей марионетки, вызывало такой бурный отклик памяти?

Лицо жертвы?

Да. Это лицо он видел раньше. Давно. Ещё до «вдоха». Ещё до того, как он стал таким, какой он есть сейчас. Это лицо из его прошлой жизни/работы, ярким пятном хранящее большой пласт связанных эмоций.

Вооружение жертвы? Её броня?

Тоже да! Но эта подвижная турель с закреплённым на ней метателем, точно не встречалась ему ранее, как и внешний вид брони жертвы.

Не встречалась лично ему!

Густава накрыло осознание того, что пыталось пробиться из тьмы, стоящей за его спиной и говорящей с ним во снах. Того, что он видел, не должно было существовать.

Осколок старого в новом цикле! Запретное событие! Циклы не должны пересекаться! Граница между ними всегда должна быть едина — невозможно начать новый цикл, не завершив старый!

И здесь, и сейчас, проходя не просто новый, а Первый, цикл, встретить двойного призрака!

Густав вспомнил это лицо! Вспомнил этого русского парня, работа с которым и поставила крест на удачной карьере гениального немца. Удачная первая попытка выдернуть его сознание из игры, обернувшаяся полным провалом. Продемонстрированная способность манипуляции сознанием без использования какого-либо оборудования и в последующем полное игнорирование всех попыток Густава зацепить вёрткий разум этого гнусного русского!

Как же его звали?

Густав до боли в висках напряг свою память, пытаясь на время выделить личные воспоминания от потока помех, которые шли из тьмы. Из такой, обычно, пассивной, равнодушной и незаметной тьмы. Его мощные лапы конвульсивно подёргивались, когти оставляли глубокие борозды на полу пещеры. Тонкий скулёж прорезал тишину пещеры. Огромная мутировавшая туша испытывала острую физическую боль.

Бардин! Точно! Русского звали Николай Бардин!

Ох, как же он его ненавидел, выслушивая насмешки Куратора и пытаясь доказать свою компетенцию! Сколько он строил планов мести этому Бардину, когда его вытащат и Густава снова вернут в проект на его законное место. И глухое раздражение, когда он, уже после «вдоха» взломал давно не работающие холодильники на нижних уровнях института и обнаружил там давно разложившиеся тела и этого русского и той финской девчонки, благодаря которой и собирали изменённых зверей.

А тут, как будто Рождество с днём рождения в один день! Такой подарок!

Охота заиграла в сознании Густава Нойманна совсем другими красками.

И даже такая ранее пассивная тьма соглашалась с тем, что жертва должна быть уничтожена, раздавлена, выдрана из ткани реальности. Нельзя дать Бардину возможности вырасти и стать сильнее. Нельзя рисковать. Нельзя проиграть!

Семён «Тень» Астахов до определённого момента считал, что его жизнь разделена на два неравных, кардинально отличающихся друг от друга этапа: на жизнь до «вдоха» и на выживание после.

Жизнь Семён уже практически не помнил. От неё остались только привкусы каких-то ненастоящих забот волнений, способных только-только пошевелить убаюканное отсутствием реальных угроз сознание. А также сожаление по упущенному времени и жалость, что не ценил эти тёплые, как вечерний глинтвейн, времена, тратя себя на ненависть, зависть и злость к тем, кто, по мнению Семёна, имел больше, был глупее и смог устроиться лучше.

Ох, как же он, до хруста зубов сжимая челюсти, жалел о том ушедшем времени, когда словом «выживать» кокетливо обозначали совсем иное. Когда коллектив мог «сожрать» новичка и общественность лишь грустно качала на это головой, а сам «сожранный», размазывая сопли, писал заявление «по собственному» и шёл искать другое место работы, обогащённый жизненным опытом. Когда у подъезда то и дело слышались фразы, что, мол, «Кристинка Филатова своему уже все мозги выела, парень не знает, куда ему деваться». И когда законы работали не для всех и не одинаково, но, чёрт возьми, работали! Когда был рынок с волчьим лицом и когда человек человеку был волк. О том тёплом, живом и плюшевом времени.

Выживая после «Вдоха», радуясь каждому новому рассвету, познав искреннее счастье просто оттого, что проснулся, Семён по-новому учился жить. Каждый новый день, который Семён умудрялся пережить, безвозвратно что-то в нём изменял. Стирал старое, прописывал новое, исправляя жизненные ценности, моральные ориентиры, лепя из старого Семёна нового. Такого Семёна, который бы смог пережить и следующий день, и тот, что придёт за ним, и ещё один. При этом сам Семён мог лишь молиться, засыпая поздно вечером, что ему хватит запаса пластичности, и он не сломается, пока мир лепит из него что-то жизнеспособное.

И вот совсем недавно, Семён с каким-то непередаваемым чувством осознал, что в его жизни появился новый этап. Третий.

Жизнь после смерти.

Когда погибла его Семья, когда их всех порвали жруны, в тот день поисковик Семён умер, пойманный и загрызенный стаей искажённых.

Случившееся после прыжка жруна, сломавшего ему руки и ноги, долгое время воспринималось как сон. Или как бред умирающего сознания.

Заброшенное убежище. Нежилое. Мёртвое. Населённое мертвецами и призраками.

Тусклый зелёный свет, разговоры во тьме, тянущая боль и невозможность накопить энергии как невозможность сделать вдох, такой необходимый для выживания.

Первые несколько дней, Семён валялся в бреду. За ним ухаживали, лечили, тратили на него бесценные лекарства. Уже потом, немного придя в себя, он смог оценить, сколько на него угрохали в тот момент неизвестные благодетели.

Короткие минуты в сознании удлинялись, и всё время, пока мог, Семён отвечал на вопросы обо всём.

Ему задавали вопросы, которые выдавали в спрашивающих их полное незнание окружающей реальности. Создавалось ощущение, что эти люди упали с неба и не переживали «вдох». Космонавты? Непохожи. Хотя Семён и не помнил, как должны выглядеть космонавты, но точно знал, что непохожи!

То, что спасшие его люди не совсем нормальные, Семён понял довольно быстро. А как ещё можно назвать тех, кто выходит на улицу в одиночку и рискует своей жизнью просто чтобы «осмотреться». Узнав, что их всего двое, и, пока один дежурит возле Семёна, второй гуляет по городу, Семён попытался предупредить об опасностях, подстерегающих одиночек, но не был услышан.

«Вождь следит», — слышал Семён в ответ и всё больше и больше утверждался, что он в гостях у полных психов.

Вздохнул и ждал, когда трагедия нагрянет и в это убежище. Он же был уже мёртв, а мёртвому нечего терять.

И трагедия пришла, но гораздо позже, чем ждал Семён.

Сначала появился «вымышленный» вождь.

Как будто из воздуха нарисовался. Семён уже немного освоился в убежище, осмотрел все доступные комнаты, переходы и лестницы, постоянно держал под контролём входной тамбур, всю набранную энергию вливая в контроль воздушных потоков рядом с входной дверью.