«Где я? И… кто…?»

Стакан убирают, и мгновения спустя мочалка стирает капли с моего подбородка и шеи.

— Кто ты? — спрашиваю я, мой голос тихий и хриплый. — Где я?

— Я Кэссиди, — говорит он, перемещаясь с кровати и становясь на колени рядом с ней. Его глаза теперь на одном уровне с моими.

Я не знаю его.

Если бы я когда-нибудь встречала его раньше, я бы его не забыла. Почему? Потому что его глаза незабываемые, потусторонние. Окружённые длинными густыми ресницами, которые завиваются на концах, его левый глаз — зелёный, а правый — голубой.

— Твои глаза… — бормочу я.

— Это гетерохромия, — говорит он, смущённо, моргая. Его губы слегка вздрагивают, словно он хочет улыбнуться, но не делает этого. — Странно, но не заразно.

Я позволяю своим глазам скользить по остальной части его лица.

Кожа у него чистая, хоть и сильно загорелая, а на левой щеке три родинки — знаки красоты: крошечная под глазом, побольше посередине щеки и самая большая из трёх чуть ниже, покрытая тёмно-русой щетиной.

Его волосы растрёпаны, как будто они давно не были профессионально подстрижены, торчат под странными углами. Это говорит о том, что он безразличен к тому, как выглядит. Волосы тёмно-русые с медными бликами, кончики практически цвета соломы и завиваются у шеи. Как и его ресницы. Это придаёт ему юношеский обезоруживающий вид.

— Откуда я тебя знаю? — спрашиваю я.

— На самом деле, ты не знаешь.

Я смотрю ему в глаза, и разные цвета слегка раздражают.

— Где я?

— У меня дома.

— Ммм…

Моё сердце начинает биться быстрее, потому что я знаю, что что-то упускаю — что-то очень важное, объясняющее, почему я здесь.

— Почему… Что… что со мной случилось?

— Вдохни, — говорит Кэссиди твёрдым, но нежным голосом.

Я делаю вдох.

— Глубже.

Я вдыхаю достаточно воздуха, чтобы наполнить лёгкие, но кричу в агонии, когда они расширяются. Резкая, стреляющая боль в бедре и боку вынуждает меня медленно выдыхать. Моргая, смотрю на Кэссиди и вижу, как он сочувственно морщится, прежде чем кивнуть.

— Ты помнишь?

— Мне больно, — стону я, мои глаза закрываются от боли.

— Бринн, — говорит он, теперь его голос звучит слово из далека, будто он зовёт меня по имени из колодца. — Бринн, останься со мной…

— Мне больно, — снова шепчу я, сдаваясь темноте.

***

В следующий раз, когда я просыпаюсь, сразу вспоминаю события:

Я в доме Кэссиди.

Глаза Кэссиди разного цвета.

Я не имею понятия, откуда я знаю Кэссиди.

Кэссиди не хочет причинить мне боль.

Моё тело болит.

Не дышать слишком глубоко.

Я лежу на спине, но поворачиваю голову в сторону, находя мужчину — того самого Кэссиди, которого помнит мой мозг, — спящего в кресле-качалке рядом с кроватью.

Я узнала его лицо раньше (несколько минут назад? несколько часов назад? вчера? на прошлой неделе?), но, всё же, изучаю его несколько минут.

Его губы приоткрыты и расслаблены, они полные и розовые, и я внезапно представляю, как целую их, что чертовски шокирует меня, так как у меня не было горячих мыслей о мужчине с тех пор, как я потеряла Джема. Затягивая нижнюю губу между зубами, я нахожу её чувствительной на ощупь. Подняв руку, чтобы потрогать её, я обнаруживаю коросту справа на верхней губе и ещё одну на нижней, как будто обе были рассечены. Осторожно дотрагиваясь до остальной части лица, я нахожу пластырь на лбу и морщусь, когда нажимаю на него. Ещё одна неизвестная рана.

Я помню, как Кэссиди говорил мне глубоко дышать в последний раз, когда я проснулась, и медленно провожу пальцами по телу, радуясь, обнаружить, что на мне надета футболка и нижнее бельё. Когда мои пальцы приближаются к талии, я чувствую боль от прикосновения. И когда я пытаюсь пошевелиться, смещая своё тело, чтобы проверить, всё ли в порядке, боль чувствуется ещё острее.

Втягивая воздух, я прекращаю свой грубый осмотр, убирая пальцы и распластывая их на простынях у бёдер, в то время как слёзы наполняют глаза.

У меня болит лицо и тело. Кто-то причинил мне боль.

«Вы просто туристы моей мечты».

Я смотрю на Кэссиди, который слегка похрапывает во сне, но инстинктивно я знаю, что это был не он. Я понятия не имею, откуда я знаю это так определённо, но знаю. Я знаю, что с ним я в безопасности.

— Кэссиди, — шепчу я.

У меня так много вопросов, и я слишком бодра, чтобы снова заснуть.

Его веки вздрагивают, и он лишь слегка меняет положение своего тела, в остальном он остаётся спящим.

— Кэссиди? — говорю я чуть громче.

— Мама? — тихо мычит он, открывая глаза.

— Бринн, — говорю я, наблюдая, как он поднимает руку и протирает глаза.

— Привет.

Он наклоняется вперёд.

— Ты проснулась.

— Как долго я здесь? — спрашиваю, пытаясь сесть, но боль в боку напоминает мне, что нужно двигаться медленно.

На его лбу появляется складка.

— Думаю, три дня.

— Я проспала три дня?

— Ты то приходила в себя, то отключалась, — объясняет он, опираясь локтями о колени и смотря на меня в ответ своими разноцветными глазами.

— Моё лицо… моё бедро…

Он кивает, но в остальном остаётся неподвижным.

— Ты что-нибудь помнишь?

— Не слишком много.

Делаю настолько глубокий вдох, насколько осмеливаюсь.

— Я только знаю, что это был не ты.

До сих пор я никогда не думала об облегчении, как об ощутимой, видимой, живой эмоции. Радость буйная. Горе угнетающее. Страх сжимающий. Но я вижу, как чувство облегчения появляется на лице Кэссиди и преображает его, избавляя от сомнений и снимая слои беспокойства. Это трогает меня до глубины души точно так же, как и заставляет задуматься.

— Ты… спас меня? — спрашиваю я.

Он морщится, сжимая челюсти.

— Не был там вовремя, чтобы спасти тебя.

Хм.

От того, как он произносит слово «там», у меня внутри что-то сжимается, потому что это так похоже на Джема. Акцент Мэна. Как я по нему скучала.

— Мне очень жаль, Бринн, — говорит он.

— Но я жива, — подчёркиваю я, неловко принимая полусидячее положение и протягивая руку за стаканом воды на столе рядом со мной.

— Если бы я был даже на несколько секунд позже… — бормочет он с ноткой отвращения в голосе.

Я потягиваю воду, благодарная за прохладу, стекающую по моему сухому горлу, и пытаюсь вспомнить, что произошло. И вдруг — как вспышка — металл над моей головой. Ещё одна вспышка — хлюпающий звук чего-то твёрдого, погружающегося во что-то мягкое.

Стакан начинает выскальзывать из моей руки, но Кэссиди молниеносно вытягивает руку вперёд и хватает его, вытаскивая из моих безвольных пальцев.

— Ты вспоминаешь, — говорит он, кивая мне с широко раскрытыми глазами.

— Меня ударили ножом, — торопливо бормочу я. — Кто-то… у-ударил меня ножом.

— Да.

— Кто?

— Я не знаю, — говорит Кэссиди. — Не стал ждать рядом, чтобы узнать его имя.

— Но ты позвонил в полицию? Рэйнжерам…? Они арестовали его? Нужно ли мне… я имею в виду, должна ли я заявить о нападении или… или…

— Полиция примет твои показания, когда тебе станет лучше. Не волнуйся об этом сейчас.

Он открыто смотрел мне в глаза, но сейчас отводит взгляд, ставит стакан обратно на край стола и встаёт.

— Ты голодна? — спрашивает он, потирая свой щетинистый подбородок большим и указательным пальцами.

Я голодна? Моргаю, глядя на него.

— Я не знаю.

— Я разогрею суп, хорошо?

Прежде чем я успеваю задать следующий вопрос, он поворачивается и выскальзывает из маленькой спальни, задёргивая за собой занавеску.

Глава 12

Кэссиди

«Чёрт. Чёрт. Чёрт».

«Что теперь?»

Я стою у плиты, разогревая куриный суп с лапшой, который приготовил для неё вчера, и с беспокойством оглядываюсь через плечо на занавеску, скрывающую меня от её взгляда.