– Слава! – Громов вышел из-за стола и сел в кресло рядом со Смирновым, подчеркивая доверительность беседы и уважение к гостю. – Случилась одна очень неприятная для меня вещь.

– Какая?

– Умер один человек…

Славка молчал, ожидая продолжения. Считалось, что он умел «держать паузу», а на самом деле он просто не любил лишней болтовни.

– Его убили, – продолжил Громов.

Это меняет дело. Славка так и знал!

– Я должен узнать, кто и за что? Всего-то?

– Неплохо было бы, – вздохнул Громов. – Но это не так важно. Убитый любил писать… дневники или записки, я точно не знаю… Их пока не нашли.

– Кто не нашел?

– Ну… полиция, органы… не знаю. Непростой это, Слава, был человек, очень непростой. Много знал, еще больше мог предполагать с большой долей достоверности. Что он там писал в своих записках?.. Хотелось бы найти их раньше других и уничтожить… пока никто не прочел. Нельзя, чтобы они в чужие руки попали. Понимаешь меня?

– А вы уверены, что дневники существуют?

Громов кивнул головой.

– Откуда вы знаете?

– Этот человек сам говорил мне о том, что любит записывать все… что… В общем, понятия не имею, что он там излагал, но… Надо их найти!

– А где искать? И вообще кто это? Что за человек?

– Искать придется на даче и в московской квартире. Больше ему вроде как держать их было негде. К тому же они всегда должны были быть под рукой. Не бежать же человеку за тридевять земель, если вдруг потребуется записать какую-то мысль или факт? Думаю, он держал бумаги рядом с собой. Но вот найти их будет непросто. Замысловатая личность их писала и прятала. Значит, такая же личность и найти их сможет. Остальным это не под силу. Погибший не скрывал существование дневников, значит, был уверен, что они в надежном месте.

– Вы мне льстите, Игорь Анатольевич! – засмеялся Славка. – Что-то раньше вы о моей личности были не такого хорошего мнения!

Громов усмехнулся.

– Значит, я умею скрывать свое истинное отношение к сотрудникам.

– Ладно, я понял задачу. Найти бумаги и принести их вам?

Громов задумчиво посмотрел в окно, побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

– Знаешь что? Если будет хоть малейшая опасность, что записки могут попасть в чужие руки, то сожги их на месте! Я тебе доверяю. Хотелось бы, конечно, почитать, но… риск слишком велик. Много охотников найдется до этих бумаг! Ой, много! Продолжение игры!..

– Что?

– Не обращай внимания, это я так…

– Мне нужны сведения об этом человеке, Игорь Анатольевич.

– Конечно! Расскажу все, что знаю. А если что упущу, ты сам спрашивай.

Игорь Анатольевич позвонил секретарше и велел до конца дня никого к нему не пускать и ни с кем не соединять.

Громов и Смирнов сидели в кабинете почти до вечера, разговаривая, обсуждая и уточняя детали. Алла Викентьевна принесла чай с бутербродами, которые так и остались нетронутыми.

На Москву медленно опускалась тихая, душистая ночь, полная влаги и разноцветных огней…

Виктор приехал из офиса поздно, он только утром вернулся из Вологды: пришлось разгребать накопившиеся дела – и застал Аглаю в слезах. Он тут же пожалел, что не купил по дороге домой цветы. Но… в прошлый раз, когда он преподнес жене букет роз, которые та очень любила, у них вышла размолвка.

– Раз ты купил цветы, – заявила Аглая с напряженными нотками в голосе, – значит, виноват. Заглаживаешь вину! Так бы я спросила тебя, где ты был, почему задержался? А раз ты даришь мне цветы, вроде как ссору затевать неловко. Стало быть, я должна растаять от восхищения и броситься тебе на шею?!

– Прости, я действительно задержался, потому что пришлось просчитывать некоторые варианты, обсуждать несколько сделок за последний месяц – это была просто работа, рутинная работа. Но цветы я купил не потому, что виноват, а потому, что хотел доставить тебе удовольствие! – ответил он.

Виктора настораживало поведение жены. Раньше ее совершенно не интересовало, где он и почему не дома. Кажется, она даже была рада, что он отсутствует – хлопот меньше. Ей и так не скучно: то по телефону болтает, то сама допоздна ездит где-то… Виктор никогда не устраивал ей сцен по этому поводу. У нее профессия такая – приходится быть на виду, среди людей. Иначе где брать материал для журнала? И вообще, Аглая любила общество, а он ее ограничивал, потому что ревновал. Да, ревновал! Мучительно и безнадежно, понимая, насколько бессмысленны его страдания.

Виктор был умным мужчиной и знал себе цену, но, когда он думал об Аглае, все его благоразумие и гордость испарялись еще быстрее, чем роса на листьях в солнечный день. Он просто с ума сходил, глядя на ее черные волосы, нежный профиль, на всю ее необычную, тонкую красоту, которой не было и не могло быть у других женщин. Иногда на Виктора накатывала такая тоска, что ему хотелось выпить. Но много пить он не мог, а нескольких рюмок ему не хватало, чтобы забыться. Тогда он с головой уходил в работу, с болезненным удовлетворением замечая, что жене, в сущности, все равно, дома он или в офисе, есть он или его нет.

Лежа ночами без сна, он думал о своей любви к жене, которая поглощала его целиком, превращая все остальное лишь в атрибуты, в приложение к этому главному событию в его жизни, которое продолжалось, усиливаясь и становясь все более важным для него. Друзья и коллеги говорили о своих отношениях с женами легко, шутя и посмеиваясь. Они придерживались мнения, что любовь с годами проходит, надоедает и угасает и что после трех лет супружеской жизни говорить о каких-то чувствах просто смешно. Виктор в таких разговорах не участвовал, потому что ему нечего было сказать. У него все не так, и это казалось ему странным. Может быть, у него какое-то психическое заболевание, вроде маниакального синдрома влечения к одной женщине? Даже такие мысли приходили ему в голову! Иногда ему хотелось высказаться Аглае, объяснить, как много она значит в его жизни, как он мечтает о ней, как будто она вовсе не его жена, а просто случайно залетевшая в его квартиру сказочная жар-птица, на которую он и прав-то не имеет и живет в вечном страхе, что птица эта в один прекрасный момент взмахнет крыльями – да и улетит в дальние края… Но Виктор ничего подобного Аглае Петровне не говорил. Ему казалось, что супруга уставится на него своими горящими глазищами, недоумевая, что это такое взбрело в голову Дунаеву и с какой стати она должна его выслушивать, а потом засмеется, звонко, закидывая назад голову, как только она одна умеет это делать… Словом, высмеет незадачливого мужа, на этом дело и кончится!

Быть еще и осмеянным Виктору совсем уже не хотелось, поэтому о своих чувствах к жене и о своих семейных и интимных отношениях он никому никогда не рассказывал. Если спрашивали – отшучивался, а не спрашивали, так и того лучше.

Ложась с Аглаей в постель, он всегда волновался, как перед первым свиданием, боясь не угодить ей своими ласками или вызвать неудовольствие какой-нибудь неловкостью. Открыто свои желания он никогда не высказывал и слишком бурного проявления страсти старался избегать, всячески сдерживая свои порывы. Ему казалось, что Аглае это не понравится, что она начнет смеяться, и… Об этом лучше было не думать. Виктор с ужасом замечал, что его потенция дает сбой за сбоем. Он был в отчаянии и даже попробовал несколько раз переспать с другими женщинами, но это оказалось так противно, что он отказался от подобных попыток испытать себя.

Самое странное, что Виктор Дунаев был довольно привлекательным мужчиной и пользовался успехом у противоположного пола. Многие женщины искали его внимания и делали более чем откровенные намеки. Виктор умел и повеселиться, и деньги заработать, и поговорить с ним было интересно, потому что он обладал острым умом, понимал юмор и много знал. Чем он был не хорош для собственной супруги, оставалось загадкой.