— Не люблю хризантемы, — киваю, намекая убрать их в сторону. — Может, не будем заморачиваться? Какую-нибудь классику.

— Белые и красные розы? — выгибает бровь, ставя корзинку на стол. — Банально же.

— Да пофиг, — хмурюсь, желая поскорее это закончить. Нам ещё снова ехать в салон и выбирать проклятое платье. — Давай оставим так.

Встаю с кресла, хватаю сумочку, закидывая её на голое плечо.

— Предлагаю съездить в бар. Сделать мини-девичник уже сегодня. Я уже недели две, если не больше, ничего в рот не брала. А так хочется опрокинуть в себя пару шотов, чтобы забыться.

Улыбаюсь и поворачиваюсь на каблуках, пытаясь склонить на эту безумную затею подругу. Её немец запретил пить, но пока она со мной — можно всё.

— А ты, я смотрю, подготовилась, — она хитро приподнимает уголки губ и осматривает меня с ног до головы. — Уже задумала это с самого утра?

Летний белый комбинезон на тонких лямках изначально не планировался для похода в бар, но раз Карина оценила его именно так, то почему бы и нет?

Опускаю ладонь на сердце и на полном серьёзе произношу:

— Клянусь, ничего не замышляла, — подруга на мои слова смеётся, и я подхватываю её тихий, вечно истеричный смех.

Но сразу же успокаиваюсь, потому что слышу требовательный и громкий крик:

— Кристина!

Голос моего будущего мужа слышала даже отсюда. Раздражительный и злой.

И что на этот раз я сделала не так, а?

Поворачиваюсь в сторону дома, наблюдая за приближающимся в нашу сторону Березниковым. И чего он такой напряжённый? Судя по планшету в его руках — вести нехорошие. Скоро я вообще возненавижу эту технику.

В прошлый раз, когда он приходил ко мне с ним, там была статья о том, что на меня покушались.

Ох, нет, только не говорите мне, что там снова какая-то неправдоподобная чушь! Мне и так сейчас хватает проблем.

— Не визжи, я всё слышу, — говорю спокойно, когда он подходит ближе, пуская из ушей пар. Господи, выглядит как вскипевший чайник. — Ты вообще чего здесь делаешь? Ты же с отцом был.

— Был, — кивает нетерпеливо, сжимая челюсти. — Завёз его домой, а потом решил заглянуть в интернет. И, знаешь, что я там увидел?

— Голого Эдварда Калена? — шутить я не умела. Абсолютно. С юмором мы как небо и земля.

— Нет, глянь сама, любимая, — последнее слово говорит язвительно и подаёт мне планшет, и я скучающе беру его в руки. Честно? Мне пофиг, что там. Хоть пусть доллар обвалится, никто не сможет заставить меня сейчас что-то сделать. Причём, волноваться или испытывать трясучку.

Закатываю глаза и смотрю вниз, на дисплей.

Тело парализует, глаза округляются от шока, а рот сам открывается, чтобы челюсть поздоровалась с полом.

Какого, мать его, дьявола?!

Смотрю на открывшуюся для меня статью и не могу вымолвить и слова.

Потому что это казалось всё неправдой.

Никто.

Абсолютно никто не должен был узнать об этом.

И, тем более, просочиться в прессу.

— Что скажешь на это, Кристин? Мне уже стоит обращаться к адвокату, чтобы разрывать контракт, или ты всё объяснишь?

А нечего было объяснять.

Там, на планшете, в статье, выложенной всего несколько часов назад, была я. И Воронов.

Где мы коротко целуемся, стоя у подъезда. Это был единственный раз, когда он спустился вместе со мной и поехал на работу, по пути высадив меня недалеко от офиса.

Один долбаный раз, который стал для нас роковым.

Я говорила ему, чтобы он этого не делал. Но он хотел всегда и везде, как и я. И вместе сдержаться нам было тяжело. Тянуло как магнитом, вот и всё.

— Гордеева, ты знала, как я отношусь к Воронову. Ты знаешь, что он поджёг мой офис, но спишь с ним? — сквозь туман неверия слышу голос Ромы, но, если честно, он сейчас не волнует. Не знаю. Апатия накрыла с головой.

Березников — последний человек, из-за которого я сейчас буду переживать. А всё остальное, да, это дерьмо.

Теперь весь интернет знает, что мы с Кириллом были любовниками. Спали вместе, развлекались. Наши знакомые, поставщики, подруги, его жена, до которой мне не было никакого дела, и… Папа!

Стоит только подумать, что это увидел родной отец, у которого проблемы с сердцем и конфликт с Вороном, срываюсь с места, буквально впихивая в руки Ромы планшет обратно.

Несусь сломя голову, несмотря на крики Карины за спиной, наплевав на каблуки, причёску, что делала целое утро. Наплевать на всё.

Потому что единственное, что сейчас волновало, — чтобы отец не увидел этой статьи.

В тумане сажусь в машину, завожу мотор и отъезжаю от долбаного места проведения церемонии.

Еду через весь город, молюсь, чтобы ничего не произошло, и названиваю ему на телефон.

Он не отвечает, заставляя нервничать ещё больше. Руки трясутся, сердце пляшет где-то в пятках.

Нереально страшно, потому что ненавижу неизвестность.

Приезжая на место, где мы раньше жили втроём, всей семьёй, лечу в знакомый подъезд, открывая его своим ключом.

Не дожидаясь лифта, мчусь на четвёртый этаж и, стоя напротив нашей квартиры, снова упрашиваю вселенную оказаться на моей стороне.

Вставляю ключ в замочную скважину, делаю несколько нервных поворотов и распахиваю дверь, забегая в квартиру. Ожидаю увидеть пустую комнату, которая остаётся одинокой, пока отец купается в душе или готовит себе обед на кухне, но…

Но нет.

Тело парализует, язык немеет, и мне хочется упасть на колени. Но вместо этого делаю неуверенный шаг вперёд, видя на полу бездыханное тело отца.

Делаю шаг вперёд, немигающим взглядом смотря на отца. Ноги подкашиваются, сердце будто давно не бьётся в груди, а губы дрожат, боясь произнести хоть что-то.

Мне страшно. Страшно спросить и не услышать ответа. Потерять второго родителя в таком возрасте, я не выдержу. Рассыплюсь в пепел, который унесёт знойный ветер.

Молча и не веря подхожу к папе, стараясь держаться на подрагивающих ногах. Хочется закричать, но только хватаю ртом воздух, задыхаясь с каждой секундой всё больше и больше.

Горькие слёзы подступают к горлу, и я падаю на колени, не беспокоясь о боли. Когда страдает тело, плевать. Оно быстро заживёт, а вот внутренняя боль… Которая сейчас раздирала изнутри на части, так и будет мучить меня всю оставшуюся жизнь.

Подрагивающей от шока рукой тянусь к его шее и дотрагиваюсь до прохладной кожи. Нет-нет-нет! Прошу, пусть эта венка забьётся под моими пальцами! Обещаю, что буду любить папу ещё сильнее и сделаю всё, как он захочет, только бы он открыл глаза.

Только бы нащупать пульс!

С замиранием сердца касаюсь тела и не дышу, боясь не почувствовать тот стучащий комочек под подушечками пальцев.

И когда ничего не происходит, всхлипываю и зажимаю рот рукой, крича, что есть силы. Он не мог! Не мог оставить меня одну. Говорил же, что всё хорошо и он идёт на поправку!

А здесь… Не выдержал. Не дождался моей свадьбы. Не взял за руку и не повёл к алтарю, где передаёт меня в руки мужа. А потом радуется и улыбается, когда Рома надевает мне на палец кольцо.

Всего этого нет, и не будет.

Отец больше не сможет подать мне руку, когда я буду спускаться на ступеньках, придерживая платье, чтобы не навернуться на высоких каблуках.

Это всё из-за меня. Из-за его глупой дочери, которая не держит себя в руках. И спит с мужчиной, которого ненавидит всё моё окружение. А я… Таю под ним.

Вот и результат моих прихотей, моего желания.

От собственной ущербности не сдерживаю слёз, чувствуя, как они стекают по щекам, буквально сжигая кожу.

Падаю на бездыханное тело отца, зарываясь лицом в пиджак, и просто плачу. Как же я себя ненавижу. До скрежета зубов, до боли в пальцах и покалывании в груди.

Впервые в жизни мне хотелось умереть. Уйти следом, но понимала, что это был не выход. Но чувство вины раздирало изнутри, заставляя ненавидеть себя ещё больше.