Тру себя мочалкой, напряжённо думаю, но в голову ничего не приходит. Я не очень психолог, и нормальных-то людей не всегда понимаю, а тут прямо пиздец. Что он за человек-то такой?

Слова Биртмана сами ложатся на язык, и я, вылезая из ванны, напеваю:

— Кружится Земля, и порой бывает,

С нами жизнь играет в домино.

И всегда чего-то не хватает,

Чтобы вдруг понять: человек-говно.

Просто человек, просто человек,

Просто человек, человек-говно.

Просто человек, просто человек,

Просто человек, человек-говно.

Напяливаю домашние штаны и, напевая песенку, топаю на кухню, потом несколько минут зависаю над практически пустым холодильником. В конце концов, сделав яичницу, бодяжу кофе с бутером и иду со всем этим добром за комп. Включив тарахтелку, устраиваю свою многострадальную задницу поудобнее в кресле и загружаю вконтактиг. Староста меня там, наверное, уже материт.

Сообщений действительно много: староста, Серёга, несколько знакомых, общий чатик группы и ещё пара бесед. Смотрю на все эти сообщения — и нет никакого желания на них отвечать. Даже читать не хочу. Закрываю страницу, на автомате загружаю свой канал на ютубе. Небольшой такой канальчик, на котором я выкладываю свои песни и перепевки. Моя, так сказать, отдушина. Смотрю на новые комментарии, тыкаю последний.

«Круто! Очень круто! Когда в следующий раз будешь концерт устраивать, сообщай на канале. Я приду!» — гласит комментарий.

Он висит под видео с летней импровизированной благотворительной акцией. Концерт! Тоже мне! Просто стоял на набережной, пел, подыгрывал на гитаре и изредка на флейте. Потом все собранные деньги отправил в благотворительный фонд Хабенского. Это видео ещё Макс снимал. Я там счастливый такой, вдохновенный, радостный…

Блядь.

Дыхание перехватывает, и к горлу подступает какая-то дрянь.

Ну что за нафиг?..

Зажмуриваю глаза и мотаю головой.

Нет, Яр. Нет! Ты сильный. Ты зараза. А заразам ничего не страшно. Заразы где угодно выживут. Вот и выживу. Назло всем! И снова буду улыбаться, радоваться, дурака валять.

Буду…

Сглатываю ком.

Я обязательно что-нибудь придумаю. Выкручусь.

Сжимаю кулаки и ёжусь от холода.

Я долбоёб так и не надел майку.

Обернувшись, вижу на полу посреди комнаты брошенную одежду, подхожу, поднимаю джинсы, встряхиваю, и тут из их кармана что-то вылетает. Какая-то бумажка. Визитка.

Верчу в руках пафосную золотистую бумажку с незнакомым именем «Валерий Константинович Власов» и номером телефона. Верчу и не врубаюсь, что это за хуй, и как эта бумаженция ко мне попала?

Стоп.

А не кудрявый ли это еблан? Он меня лапал. Вполне мог и визитку в карман запихать. Нарик конченный.

Стою, размышляю: сразу выбросить или порвать сперва? И тут раздаётся звонок домофона.

Вздрагиваю.

Вообще-то я никого не жду. Кого бы это черти притаранили?

— Кто? — не очень дружелюбно спрашиваю я в трубку.

— Это я, Ярик, — звучит тётин голос.

Удивляюсь и жму на кнопку.

Тётя? Почему так внезапно? Что-то случилось?

Тянусь открывать, но соображаю, что так и не надел майку. А потом соображаю, что майки мне будет мало. Рву в комнату к шкафу. Где эта ебучая водолазка? А! Вот она!

Натягиваю её уже на бегу и распахиваю дверь как раз вовремя, потому что тётя уже выходит из лифта.

Тётя Надя… Всё-таки она шикарная. Ей тридцать, а выглядит на десять лет моложе. Невысокая, подтянутая, жгучая брюнетка с голубыми глазами и белоснежной кожей. В своей белой шубейке она, как королева. Только сейчас почему-то хмурится и нервно стискивает в руках спортивную сумку.

— Привет, Ярик. Прости, что без звонка. Можно?

— Да, конечно! — поспешно отвечаю я и впускаю тётю в квартиру. — Чаю?

— Нет, не стоит. Я поговорить пришла.

Она внимательно смотрит на меня, особенно на шею, затем скидывает шубу и ботинки и проходит в зал, садится на диван. Я, стараясь идти ровно и не хромать, прохожу следом и усаживаюсь рядом, невольно вжимая голову в плечи. Чтобы она эти блядские засосы не заметила.

Диван у меня жутко мягкий и дико неудобный, но это, как говорится, наследство. Неплохую двушку и старенькую Audi мне оставил отец, которого я один раз в жизни-то и видел, когда в Москву учиться приехал. Он передал мне всё это, а сам свалил в туман, перебрался куда-то за бугор. Больше я о нём не слышал. Ну и как он мне квартиру передал, так она и осталась, я ничего не менял, только барахло своё куцее расставил, и всё.

И вот на этом дурацком диване сидит сейчас моя тётя и не выпускает из рук сумку, хмурится и молчит.

— Тёть Надь, что-то случилось? — не выдерживаю я молчания.

Она нервно улыбается.

— Господи! И он меня ещё спрашивает! Ярик, — тётя поднимает глаза и заглядывает в лицо, — понимаю, ты хотел скрыть от меня правду, но тётя у тебя не первый день на свете живёт и… Я знаю, каким образом тебя заставляют отрабатывать.

В лёгких резко заканчивается воздух. Я опускаю глаза и внутренне сжимаюсь. Хочется провалиться, просто исчезнуть. Она знает. Знает!

— Ярик, не прячь глаза, — маленькая ладошка тёти Нади ложится на мой кулак, стискивает. — Ты не виноват. И я знаю, каково тебе. Прекрасно это знаю.

Резко вздёргиваю голову, смотрю во все глаза на свою тётю, на офигенно красивую, грустно улыбающуюся тётю. Неужели и она?..

— Да, Ярик, — кивает тётя Надя. — Да. И я в этом бизнесе была. Залетела туда по своей дури. Поэтому я тебя, как никто другой, понимаю.

Она замолкает, а я… я и слова не могу выдавить. Сижу пришибленный пониманием, что везде дрянь. Одна сплошная дрянь. И даже такого прекрасного человека, как тётя Надя эта дрянь в себе изваляла.

— Поэтому… — начинает тётя. — Поэтому возьми.

Она ставит сумку мне на колени.

— Здесь семьсот пятьдесят тысяч баксов и ещё пятнадцать миллионов рублей. В общей сложности шестьдесят пять миллионов рублей.

Опускаю взгляд на сумку, не веря услышанному, расстёгиваю её и таращусь на аккуратные пачки зелёных банкнот вперемешку с коричневыми.

Это что? Это как?

— Откуда? — только и могу вымолвить я.

— Пятнадцать миллионов от меня, — говорит тётя. — А доллары… от… ну, в общем, есть у меня связи.

Я понимаю, что это за связи. Я не дурак. Я всё понимаю. Этими связями она сейчас сама себя связывает!

— Тётя… — начинаю я.

Мне больно. Больно. Чертовски больно! Она даёт мне надежду, дарит мне шанс на спасение, а сама…

— Мне от него и так уже не отделаться. Я давно в этих силках запуталась. Так что хоть тебе помогу вылететь, птенчик ты мой.

— Я не мог…

— Можешь! — резко перебивает она и стискивает кулаки. — И возьмёшь!

Она сейчас — сама решительность. И спорить с ней бесполезно.

Ебать-колотить! Это что, реально? Она реально достала эти деньги? Для меня?

Меня разрывает пополам. Вот натурально разрывает. Одна половина офигевает и радуется, а вторая… Второй больно. Тупо больно.

Но тётя говорит второй половине заткнуться.

— Ещё у меня квартира есть, за неё тринадцать можно выручить, — продолжает тётя Надя. — Вторую квартиру продать не смогу, не моя она. Итого, в общей сложности получится семьдесят восемь миллионов. Остаётся где-то найти двадцать два миллиона.

Двадцать два миллиона — это охуеть, конечно, но не настолько охуеть, как сотня. Сотня — это просто совсем неподъёмно.

— А моя квартира? — спрашиваю я.

Я ведь понимаю, что если мне удастся всё выплатить, рассчитаться с мафией, то в тот же день мне нужно будет исчезнуть отсюда. Исчезнуть и никогда не возвращаться. Тётя тоже всё понимает, оглядывается, рассматривает квартиру.

— Сколько здесь? Пятьдесят семь квадратов, наверное? — прикидывает она. — Ну пять-шесть миллионов точно можно выручить.

Шесть, значит. Шесть. Итого, восемьдесят четыре миллиона. Остаётся найти шестнадцать.

Шестнадцать.

Выдыхаю. Только сейчас понимаю, что не дышал почти. Сердце в груди бешено стучит, бьётся взволнованной птицей.