Доктор МакКой прекрасно знает, какой у земного неба цвет, хотя никогда не видел его своими глазами. Зато об это поется в миллионе песен и написано в миллиардах книг. О том, какого цвета небо над его головой сейчас, он понятия не имеет. Он даже не помнит название планеты, где они высадились на незапланированную увольнительную. Спок сказал «безопасно», капитан, не раздумывая, разрешил экипажу высадку. На ворчание главы медслужбы о неизвестных болезнях и, возможно, недружелюбных аборигенах, никто не обратил внимания. Впрочем, как и всегда. В итоге, он высадился последним на планету, о которой не знает ровным счетом ничего, тем более, какого цвета у нее должно быть небо. Поэтому, когда МакКой поднимает голову и замечает нежно-лиловый небосвод, у него дрожат руки и с непривычки кружится голова.

В их мире человек не видит истинных цветов, пока не встречает свою родственную душу. Леонард успел жениться и развестись, но так ни разу и не увидел ни цвета глаз уже бывшей жены, ни цвета крови, которой в тяжелую смену на его руках было предостаточно. После развода и поступления в академию Звездного Флота МакКой уже не надеялся найти своего соулмейта. И вот сейчас он стоит посреди незнакомого парка на незнакомой планете и испуганно озирается по сторонам, привыкая к яркости красок обычно черно-белого мира. Леонард МакКой впервые видит цвет неба над головой в 39 лет.

Доктор не представляет, кому могло так не посчастливиться, чтобы быть предназначенным ему судьбой. Да он и думать об этом не хочет. Скорее всего, это кто-то с корабля — больше он ни с кем не контактировал. А если это кто-то из экипажа, то рано или поздно доктор узнает свою родственную душу. Кирк говорит, что их со Споком буквально притягивает друг к другу, словно магнитом. Доктор улыбается, вспомнив, как эти двое смотрели друг на друга в секунду озарения. А когда первый шок отступил, капитан назвал своего старпома зеленоухим гоблином и мужественно ретировался с мостика.

Это сейчас у них все относительно хорошо. После Хана и своей почти-смерти Джим решил, что пора взрослеть и прямо посреди очередной миссии, передав управление кораблем Сулу, бесцеремонно затащил вулканца в турболифт. На следующую смену они вернулись вместе. Оба с такими довольными минами, что Леонард посоветовал им сейчас же уединиться где-нибудь подальше от него.

Глаза начинают болеть от сенсорной перегрузки через полчаса, и доктору приходится вернуться на корабль. МакКой успевает порадоваться, что весь экипаж сейчас слоняется на планете, что никто не носится по коридорам, не кричит и не кидается под ноги. Но не успевает он додумать свою мысль, как в спину кто-то врезается. Доктор разворачивается, хватает нарушителя своих личных границ за плечи, чтобы наорать или как следует встряхнуть. Он застывает на месте, удивленно выгнув бровь.

— Павел?

Мальчишка в его руках заливается румянцем. Кудри взлохмачены больше обычного. Видимо, он бежал. А судя по приоткрытому рту и судорожно вздымающейся груди, бежал он с самой планеты. Но красная форменка, вымазанная в чем-то черном, говорит о том, что путь этого возмутителя спокойствия лежал из инженерного отсека.

Взгляд огромных зеленых глаз метался по лицу доктора, будто в ужасе. Леонард знал, что румянец у людей — нормальная реакция на смущение, но не догадывался, что это будет выглядеть так… мило.

— Синие, как море, — вдруг шепчет Павел и тянется ладонью к чужой щеке.

— Зеленые, как листва, — в тон ему отвечает Леонард.

Им требуется секунда, чтобы осознать происходящее. Руки с плеч навигатора исчезают в мгновение ока. Леонард отшатывается, упираясь спиной в стену. Ему хочется биться об нее головой, пока из памяти не сотрутся эти испуганные зеленые глаза. После развода он надеялся, что Вселенная не может ударить его под дых еще сильнее. Надежды оказались тщетными…

МакКой уходит туда, куда так стремился — в медотсек, оставляя растерянного мальчишку стоять в коридоре. Он не оборачивается. Незачем. Ему не стыдно за свой побег. Страх и злость затмевают любые чувства. Сейчас главное уйти, спрятаться и попытаться привести ураган мыслей к подобию порядка. Он надеется, что Чехов сможет его понять и не станет усложнять и так безвыходную ситуацию юношескими истериками.

От яркого света режет глаза. Приходится его притушить. Обратно на планету он не спускается. Доктору больше приятна компания самого себя и бутылки виски, о чем он и спешит сообщить Джиму, прежде чем закрыть дверь перед его носом на личный код.

***

Павел не сразу понял, что что-то изменилось. В инженерном отсеке, где он собирался провести этот небольшой отпуск, преследуя Скотти, особого разнообразия цветов нет. Однако красные рукава своей формы инженерной службы он замечает сразу. У Паши не возникает вопросов о том, кто его соулмейт. Не то чтобы это было очевидно, но он относил себя к людям, которые могли любить лишь одного человека. И он любил, уже довольно давно и совершенно безнадежно. Парень всего лишь хочет избавиться от болезненной рези в глазах и вернуться к работе, потому он бежит в медотсек, не обращая внимания на оклики встревоженного Скотти.

Павел впервые видит мир в красках в 21. Глаза доктора похожи на море. Оно никогда не бывает абсолютно спокойным и в нем так легко утонуть. Паше кажется, что он вот-вот перестанет дышать, навсегда растворившись в этих глазах. Когда МакКой отшатывается от него, как от чумного, что-то внутри парнишки разлетается на куски с пронзительным звоном. Зато теперь он уверен в своей правоте. Лучше от этого не стало, ровно как и проще. Доктор, действительно, его родственная душа, которая не хочет иметь с ним ничего общего. Замечательно. Таким разбитым он себя никогда не чувствовал. Павел возвращается в свою каюту, так и не обратившись за помощью.

Там его поджидает Хикару, отправивший мужа со спящей дочерью в отель. Павел бесконечно благодарен лучшему другу, что тот не пристает к нему с расспросами, когда он появляется в каюте запыхавшийся и с покрасневшими влажными глазами.Чехов мотает головой на все попытки Сулу заговорить. Он меняет тему. С вялой улыбкой сообщает, как очаровательно новое платье Деморы, и о том, как розовый ей идет. Собственно, этого достаточно, чтобы рулевой понял суть проблемы. Хикару пару раз порывается поинтересоваться, почему парень сидит в каюте и не спускается в увольнительную, ведь на планете больше красок, но потом бросает это гиблое дело и оставляет его одного.

Павел успевает переодеться. Снимает красную рубашку и надевает желтую, более привычную. Собственная форма кажется мальчишке ужасно яркой, нелепой, будто оперенье канарейки, а не официальное одеяние старшего офицера самого лучшего исследовательского корабля Федерации. Доктор бы сказал, что он похож на цыпленка: такой же маленький, взъерошенный и несуразный, совсем не подходящий ему.

Парень бы злился, если бы не понимал, почему мужчина сбежал. Он бы сам сбежал, если бы судьба неожиданно подкинула ему родственную душу на семнадцать лет младше, да еще и своего пола. Паша думает, что Леонарду не повезло вдвойне. В своих чувствах он предпочитает пока не копаться.

Он не винит Леонарда ни в чем. Только глаза неприятно щиплет от слез. Когда мир был черно-белым, он не ощущал ничего подобного. Будто вместе с красками в его жизни стало больше чувств. Это так глупо. Павел усмехается, вытирает слезы и возвращается к созерцанию комнаты. Глаза постепенно привыкают к новому миру, привыкают к краскам, о которых раньше приходилось только читать. Паша знает, его любимый цвет — это цвет моря перед штормом. Синий, затягивающий, темный, как глаза корабельного врача.

Чехов так и засыпает — поверх одеяла в форме и обуви. Хикару возвращается с планеты, оставляя мужа и дочь отеле, планируя вернуться к ним после того, как проведает друга. Рулевой тяжело вздыхает, стаскивает чужие ботинки, укрывает мальчишку покрывалом и думает, что зеленый, все-таки, отлично сочетается с синим. Осталось только донести эту мысль до доктора, который явно переживает не меньше из-за сложившейся ситуации. За ужином они со Споком впервые обошлись без препирательств, а после доктор сразу скрылся в медотсеке, проигнорировав предложение Скотти о дегустации местного алкоголя.