Два по цене одного
Когда тебе под сорок, а за спиной тяжелый развод и годы пьянства, когда ты видел столько смертей и провел столько операций, что, кажется, кровь намертво въелась в кожу, не очень-то верится в сказки. Особенно в сказки о родственных душах. Да Леонард и не верил, едкой шуткой реагировал на стенания лучшего друга о том, что в космосе встретить своего соулмейта почти невозможно и что они, Джим Кирк и Леонард МакКой, умрут в одиночестве. А потом в его жизни появился Павел Андреевич Чехов и перевернул все с ног на голову.
Не сразу и не совсем по доброй воле, но им пришлось смириться, что шутница-судьба преподнесла их друг другу. Это было тяжело. Поначалу казалось даже невозможным. Разочаровавшийся в жизни доктор и юный навигатор — солнышко всего «Энтерпрайз». Что у них может быть общего? Но Вселенной виднее. Ей всегда лучше знать, кто для кого создан. И со временем Леонард понимает, что бороться и спорить бесполезно, проще принять и научиться жить с этим. Каковы мысли Павла на этот счет, мужчина предпочитает не думать.
МакКой вваливается в чужую каюту без приглашения, привычно набирая на панели код доступа главы медицинской службы. На этот раз он пришел не воровать алкоголь из шкафчика навигатора, а поговорить. И принес с собой бутылку виски. Самого настоящего, не реплицированной безвкусной пакости, а честно выпрошенного у добродушного Скотти, которому небезразлично семейное счастье членов экипажа.
Учитывая их взаимное избегание, Павел был очень удивлен, увидев доктора на пороге своей комнаты. Он как раз сидел за столом в обнимку с паддом и пытался придумать, на какой корабль лучше бы перевестись, потому что продолжать прятаться друг от друга ему порядком надоело. Он вообще не понимал всей этой шумихи вокруг них. Что им мешает быть хотя бы друзьями? Нужно всего лишь не умереть, чтобы не подвести друга. Конечно, Паша прекрасно понимает, что быть «друзьями» у соулмейтов не получится, слишком сильно физическое притяжение. Но сейчас Леонард стоит перед ним с бутылкой «Jack Daniel’s» и криво улыбается, и прогонять его совершенно не хочется.
— Я с разговором и дарами, — говорит доктор.
— Мне казалось, вы решили, что лучше избегать друг друга и будь что будет. Вдруг все это неправда и рано или поздно пройдет.
Неприкрытый сарказм в словах парнишки откровенно злит. МакКой сжимает челюсти, подходит к замершему на кресле Павлу, хватает его за футболку, заставляя подняться. Он оттягивает ворот, являя миру ключицы Чехова, а другой рукой делает тоже самое со своей футболкой.
— Это не пройдет ни рано, ни поздно. Это навсегда, черт возьми, — Леонард кивает на шрам, — Вот оно, подтверждение. То, что случается с тобой, случается со мной, и наоборот. Или тебе мало? Могу бедро продемонстрировать, да штаны снимать как-то неловко. Ты и так знаешь, что там.
Все вопросы и возмущения вмиг исчезают. Шраму на ключице чуть больше трех месяцев — неудачный эксперимент в инженерном. Леонард сам залечивал эту рану. Тогда все и открылось, потому что, когда Паша вошел в медотсек, доктор наносил гель-регенератор на точно такое же ранение на своем теле. Вот только они оба уверены, что получить его здесь было негде. А тот, что красуется у них на левом бедре дело рук самого МакКоя — не стоило слушаться Джима и лезть в незнакомый водоем с неизученными живыми организмами. Остроухий гоблин злорадствовал неделю и ежечасно напоминал о глупости нелогичной докторской натуры. Ну, понимаешь, рыбка покусала. С кем не бывает?
Павел краснеет. Знает ведь, что МакКой прав. Он пришел сам, решил, наконец, поговорить, и спугнуть его сейчас очень не хочется. Но Чехов бы не был собой, если бы промолчал. Хоть что-то у них с доктором общее. Неумение вовремя заткнуться сомнительный талант, но их обоих он вполне устраивает.
— Это не я бегал от тебя по всему кораблю. Не я закатывал истерики капитану о том, что «на кой-черт мне сдался этот ребенок, я доктор, а не нянька». Не я просил…
— Это не я собрался бежать на другой корабль от того, кто предназначен мне судьбой.
Юноша давится воздухом от возмущения. Он кидает взгляд в сторону включенного падда, блокирует его и возвращает свое внимание к доктору. Мужчина все так же стоит перед ним, невозможно близко, что протяни руку и коснись. Павел почти чувствует это прикосновение, от него покалывает кончики пальцев и по телу разливается тепло. Он не сразу понимает, что его обнимают. Крепко и надежно, скрывая от всего мира.
— Я устал бегать, Паша. От судьбы все равно не убежишь. Раньше сдохнешь.
— Тебе нельзя, иначе я тоже умру. И ты хотя бы попытался.
— Ты тоже. Вроде гений, а выход нашел самый паршивый.
Леонард снова кивает на выключенный падд. Улыбка разливается по его лицу, и Паша зеркалит эту эмоцию, очень похожую на счастье. Спокойствие, которое окутывает его, непривычно. От него иррационально хочется сбежать, потому что такая привязанность — слабость. И никто не хочет позволять себе слабости, это может быть элементарно небезопасно.
***
С того разговора прошло два года. Сейчас они делят одну каюту, одну постель, целую жизнь на двоих. Иногда Леонарду кажется, что тело у них тоже одно на двоих. Он только что залечил себе ссадину и обширную гематому на ребрах. По кораблю забегал экипаж, медперсонал засуетился, значит, группа высадки вернулась на борт. Раненых нет. Есть только неуклюжие лейтенанты, которым в 25 лет пора научиться смотреть под ноги. Леонард тяжело вздыхает и отправляется в каюту, где его уже ждет самый важный пациент.
— Когда-нибудь я вколю Джиму что-нибудь, от чего он не проснется. И тебе больше не придется выходить в десант.
— Брось, Ленн. Капитан не виноват. Не из-за него у меня обе ноги левые.
Паша стягивает форменный свитер. В руках Леонарда заботливо припасенный гель-регенератор и влажное полотенце, чтобы смыть засохшую кровь и залечить рану. Оступился, упал и никто не виноват. А мог шею себе сломать. И что тогда? Нет, Леонард не думает о том, что через секунду и его сердце остановится, он думает о том, что будет делать, если больше никогда не сможет увидеть это кучерявое чудо рядом с собой. Такая перспектива его совершенно не радует. Чувство еще не случившейся потери пугает. Леонард готов признать — скорее даже ужасает. Хочется почувствовать сидящего рядом человека, ощутить каждой клеточкой тела, потому что когда-нибудь рядом с ним будет одна лишь зияющая черная дыра, и никакого тепла.
— О чем задумался? — спрашивает Паша, касаясь его щеки.
— О том, как буду жить без тебя.
— Никак, — парнишка неуверенно пожимает плечами, — Вселенная не позволит тебе жить без меня.
Тяжелый взгляд смягчается по мере того, как лукавая улыбка расцветает на губах лейтенанта. Поцелуй выходит неожиданным и жадным. Леонард тянет оторопевшего Павла за нижнюю губу, пока пальцы расправляются с чужими брюками. Его загорелые руки всегда смотрятся сюрреалистично на бледно-молочной коже парнишки, и в то же время так, словно были созданы для того, чтобы ласкать это прекрасное тело. Леонард пытается прогнать тяжелые мысли о судьбе соулмейтов из собственной головы. Первый же тихий стон Павла, потонувший в поцелуе, прекрасно с этим справляется.
Леонард старается быть нежным, долго подготавливает, толкается осторожно, словно в первый раз. Целует приоткрытые припухшие губы и ни на секунду не перестает ласкать разгоряченное тело под собой. Паша цепляется за него, сжимает плечи до боли, кусает в подбородок. Он выгибается в волшебных руках любимого доктора и стонет так сладко. Сколько бы лет не прошло, Леонард никогда не сможет привыкнуть к этим звукам. Они поднимают в нем самое темное и одновременно с тем будят невероятную нежность.
