– Погань така, – прохрипел вдруг дядя Мирон и всадил очередь в спину ведьмака.

Тот даже не пошатнулся, только брезгливо глянул на водителя, сделал пару шагов, и вогнал ему в шею серебристое лезвие ножа, который, оказывается, все это время держал в руке.

Казалось бы – пара секунд, но именно их Марине и не хватало для того, чтобы закончить задуманное. И дядя Мирон своей смертью помог ей, так помог, что даже слов нет.

– Не подлечишь, – тихо пролепетала Марина, чувствуя, как какие-то мягкие волны, чем-то похожие на те, что были в Ялте, на море, куда ее в детстве несколько раз возили родители, уносят ее далеко-далеко и от этого залитого кровью друзей дома, и от Земли, где она так здорово и интересно прожила двадцать три года. – Не успеешь. Ничего ты не успеешь.

Тут она немного ошиблась – ведьмак наконец-то заметил круг, нарисованный на стене, и знаки, вписанные в него. Заметить – успел, а вот сделать что-то – нет. Магия, замешанная на крови, особенно смертной, сильна, как ничто другое, и действует она безотказно, потому после того, как Марина почти не повинующимися ей губами шепнула несколько слов, звучащих для обычного человека как невнятная тарабарщина, дом буквально разнесло на щепочки. Дом и всех тех, кто был в нем.

И только одно печалило Марину Крюгер перед тем, как она произнесла последние слова в своей жизни, а именно то, что убить ведьмака окончательно точно не получится. Лет на семьдесят-восемьдесят загнать в небытие – да. А вот убить – нет. Он хоть и не закончил ритуал, но жизненной силы в себя вобрал немало, а значит, раньше или позже вернется оттуда, куда сейчас попадет, и первым делом начнет искать свой дневник. И, значит, тем, кто будет жить после нее, придется туго, они же не будут знать, что именно здесь произошло. Даже, скорее всего, вовсе про все это забудут. Они забудут, но ведьмак-то – нет.

«Вы уж не оплошайте там, ребя…»

– Отдай! – орала Мезенцева, вцепившись обеими руками в жалобно похрустывающую пеструю пластиковую упаковку «доширака». – Отдай, тебе говорю!

Отдельский домовой Аникушка, который не смог незаметно стянуть столь нелюбимую им быстрозапариваемую еду со стола девушки, и не подумал ее выпускать, напротив, он свирепо сопел, вращал глазами и даже высунул маленький розовый язычок. Мало того – несмотря на разницу в росте и весе, он, похоже, побеждал.

– Что ты опять гомонишь? – раздался недовольный голос Валентины Тициной, штатного демонолога отдела. – Какая же ты громкая, Женька, это ужас просто! Вот когда тут Нифонтов сидел, никакого кавардака не было, а теперь… Шум, гвалт постоянный!

– Ну и целуйтесь со своим Нифонтовым, – посоветовала ей девушка. – А я вот такая! Отдай, гад мохнатый! Отдай! Я есть хочу!

– Ты все время есть хочешь, – резонно заметила Тицина, подходя к стойке дежурного, являющейся рабочим местом Мезенцевой. – Постоянно.

– Так вон, Женечка, тебе Аникушка еду положил, – укоризненно произнес Тит Титыч, появляясь из стены. – И сушки, и конфекту.

– Сами сушки эти грызите! – рявкнула Евгения. – Вам, призракам, может, и не вредно их постоянно трескать, а у меня от них уже изжога!

– Грубо, – покачала головой Валентина. – И где тебя только воспитывали?

– В средней школе номер шесть, – просопела Мезенцева.

– Видимо, очень средней, – подытожила Тицина. – Потому что не сильно воспитали.

Что до Тита Титыча, он обиженно замерцал, а после заявил Нифонтову, который как раз в этот момент вошел в здание:

– Вот, погляди Николенька, как меня, заслуженного сотрудника Особой его императорского величества канцелярии, девчонка сопливая честит!

– Беда, – согласился с призраком Коля, а после спросил у Валентины: – Что тут у вас?

– Не сопливая я вовсе, – возмутилась Мезенцева. – Сами вы…

Пластик коробки наконец не выдержал напряжения и лопнул, содержимое разлетелось по полу, а пакетик с соусом хлопнул по тому месту, где у призрака находился нос.

– Ах так? – возмутился Тит Титыч. – Ну я вам ужо!

И скрылся в стене.

Тем временем, согласно законам физики, спорщики разлетелись в разные стороны, причем Мезенцева при этом крепко треснулась поясницей о стол и чуть не столкнула монитор на пол, а Аникушка хлопнулся всем своим невеликим тельцем о стену.

– Вот злонравия достойные плоды, – подытожила Валентина. – Так вам и надо! И прибраться не забудьте, устроили тут свиноферму. Коль, хочешь бутербродов с колбасой?

– Пока нет, но я запомню, что они есть. – Коля расстегнул пуховик. – Вот кофе горячего желаю. Вика у себя? Вот и славно.

– А мне бутерброды? – осведомилась Женька, потирая поясницу.

– А тебе по губе и по попе палкой, – хмыкнула Тицина. – Вон веник, вон совок. Что до остального – сушки на столе. И изжоги от них, к твоему сведению, не бывает, они, напротив, для желудка исключительно полезны.

Аникушка злорадно хихикнул, и ввинтился в узкую щель между стеной и шкафом, оставив недавнюю соперницу наедине с созданным ими обоими беспорядком. Он был домовой работящий, любящий чистоту, но при этом отличался еще и немалой злопамятностью, особенно по отношению к тем сотрудникам отдела, что с ним спорить задумывали.

Нифонтова, ради правды, тоже мало трогали беды Мезенцевой, тем более что большинство из них она всегда сама находила на свою голову. Зимой, когда эта непоседливая девица только-только появилась в отделе, он было взял над ней нечто вроде шефства, руководствуясь принципом «меня опекали поначалу, и я сделаю то же для новичка», но очень быстро понял, что рыжеволосой бестии палец в рот не клади. Была Евгения остра на язык, категорична во мнениях, и неугомонна до такой степени, что даже невозмутимый обычно Пал Палыч в какой-то момент заявил Ровнину, что лично он эту малахольную с собой больше никуда брать не станет, ибо от нее московскому народонаселению вреда больше, чем от иного гуля. Тот пару-тройку человек схарчит – и доволен, а эта всем, кто рядом с ней находится, мозги высушивает до состояния изюма. Руководитель отдела подумал, подумал, да и принял кое-какие организационные решения.

Вот так и оказалась Женька в должности вечного дежурного по отделу, что ее совершенно не устраивало. Но изменить ничего было нельзя, поскольку Ровнин свои приказы отменял только тогда, когда сам находил это нужным, никакие уговоры, угрозы и жалобы его на подобное сподвигнуть не могли.

– Точно тебе говорю – неспроста эта заноза здесь оказалась, – сообщила Тицина Коле, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.

– Тоже мне новость, – фыркнул тот. – А кто просто так сюда попадает?

– Не в том смысле, – покачала головой Валентина. – Сдается мне, ее сюда кто-то специально сослал, так сказать – с глаз долой, из сердца вон. Все знают, что из нашего отдела ходу назад в Систему нет, вот эту шебутную к нам и сплавили. Небось там, откуда ее выперли, она тоже всех достала.

– А мы мучайся, – вставил свою пару слов в разговор Тит Титыч, по пояс высунувшись из стены, он, по своему обыкновению, внимательно слушал все разговоры, ведущиеся в стенах здания. – Нет, не по-христиански это!

Нифонтов тяжко вздохнул, и направился к кабинету Виктории, на ходу доставая из кармана пакетик, в котором что-то поблескивало.

Вздох Коли не относился к Мезенцевой, с этим рыжим исчадием ада он более-менее свыкся. Просто с некоторого времени он не слишком любил бывать в кабинете Виктории, холодном и неуютном. Нет-нет, топили внутри так же, как и во всем здании, холод этот был не физический, а душевный. Вика, ранее беззаботная и смешливая, после смерти Германа стала совсем иной, будто пули телохранителя Арвена не только тело оперативника изрешетили, но и ее душу тоже. Не стало в Виктории жизни, ушла она куда-то и не вернулась. За несколько месяцев, что прошли с того дня, когда погиб Герман, Коля только один раз улыбку на ее лице и видел, тогда, когда ряд интернет-издательств сообщил о скоропостижной смерти генерала армии Илюшкина.