– Сестрица, дорогая, как я рада тебя видеть! – в огромную холодную комнату впорхнула Весна, и в воздухе сразу же запахло сладостью.

– Здравствуй, здравствуй, родная моя! – Зима обняла младшую сестру, повисшую у неё на шее. – Ты как раз к полднику. Будешь горячий глинтвейн?

– Твоего изготовления? С удовольствием! Ничего вкуснее в жизни своей не пробовала!

– Ты мне определенно льстишь.

– Нет, что ты! Я, если хочешь знать, тобой просто восхищаюсь! Ты такая!.. Такая!..

– Суровая и безжалостная. Старая, ворчливая и злая.

– Не-е-ет! Справедливая, мудрая и по-королевски сдержанная! Этой выдержке можно только позавидовать. Как бы я хотела быть похожей на тебя, хотя бы чуть-чуть… – с детским восхищением прощебетала Весна.

Зима поставила чашу с ароматным напитком на можжевеловую подставку и потрепала сестренку по пшеничным кудрям:

– Ты меня любишь, потому что младшая сестра, и судишь предвзято. – Она подошла к окну и взглянула в опускающиеся сумерки. – А вот люди не считают меня мудрой, справедливой и уж тем более сдержанной. Только суровой, ледяной и даже лютой! Им и невдомек, что без этой суровости никак нельзя. Никакого порядка в мире не будет. Как без мороза и холода природе отдохнуть? Где тогда сил набраться? Как люди сумеют почувствовать пробуждение чувств, если сама природа им этого не покажет всеми чудесами своими? А знаешь, как мне иногда хочется побыть ветреной и легкомысленной?

– Ты серьезно?

– Конечно. В юности ведь есть своя неповторимая прелесть, дорогая моя. Просто мне положено быть взвешенной, рассудительной и суровой. Никогда не жалей о том, какая ты. В природе не бывает ошибок. Каждый таков, каким он должен быть.

– Вот именно! Не тебе ли лучше всех известен порядок вещей в природе и того, что если что-то происходит в мире, то это зачем-то нужно? Тогда откуда такая тоска во взгляде? Что с тобой, сестрица?

– Да так, взгрустнулось немного. Предстоит мне один неприятный разговор. Вот и хандрю. Не знаю, как лють свою показать да дров при этом не наломать.

– Что случилось?

Зима прошла к столу и налила себе глинтвейн, который уже с огромным удовольствием потягивала сестра.

– Снежана. Нет уже на нее никакой управы! Пора переходить к более категоричным мерам.

– Ты слишком строга к девочке. Она просто молода и слегка взбалмошна.

– Нет, сестра. Взбалмошностью это уже никак назвать нельзя. Нам дана сила, а с ней и определенные обязанности и строжайшие правила, которые никак нельзя нарушать. Она же не просто загордилась своим превосходством над людьми, но и натурально над ними потешается. Притом на этот раз дошло до того, что серьезно пострадал человек.

– Да ты что?! – даже вечно неунывающая Весна нахмурилась, и над ее веснушчатым носиком пролегла складка. – А что сама Снежана говорит?

– А ей хоть бы что! Веселится. Приказала ей явиться сегодня ко мне. Вот жду с минуты нам минуту, – Зима устроилась за столиком напротив Весны.

– Я не помешаю вам, если тоже буду присутствовать?

– Нет, дорогая, но сразу хочу предупредить: можешь даже не пытаться стать в ее защиту. Не в этот раз.

– Хорошо. Не буду.

– Пока твоей племянницы нет, расскажи, как тебе отдыхается, дорогая? Какие новости, да и вообще?

– Ах, сестрица! Я просто побывала в сказке!

– Для нас есть еще на Земле подобное место?

– Ты сомневаешься?

– Если быть до конца честной: немного да.

– Тебе определенно нужно развеяться!

И Весна зажурчала звонким голоском, наспех рассказывая свои самые яркие впечатления от путешествия. Зима смотрела на миловидное личико сестры и думала, что недаром Весну все люди любят и ждут. Даже у нее, суровой и злой, отлегло от сердца. Но Снежану необходимо остановить сейчас, хотя для себя Зима уже решила, что все-таки оставит девочке шанс на исправление ошибок.

***

– Значит, мать прознала про случившееся. И двух суток не прошло.

Снежана нервно забарабанила пальцами по столу, а нежный розовый румянец на ее идеальной коже вспыхнул еще ярче.

– Я тебя предупреждал еще в прошлый раз. Плохо это кончится. Чувствую, она не спустит тебе эту выходку.

– Снежок, не преувеличивай. Новый год скоро, потом Рождество. Мать перед этими праздниками тает, как снег на сковородке.

– На этот раз все очень серьезно. И лучше тебе не опаздывать.

– Паникер!

Снежана встала и, направляясь в свою комнату, мимоходом погладила брата по белокурой шевелюре.

– Давай скорее! Пожалуйста! Иначе и мне достанется, – попросил он.

– Не бойся. Ты у нас любимчик.

Снежана прикрыла за собой дверь. Ей просто необходимо было хоть несколько минут побыть наедине с собой и собраться с мыслями. Несмотря на почти полную уверенность, что ничего такого мать не предпримет против нее, тем более сейчас, в декабре, когда у семьи дел по горло, она все же подумала, что, возможно, на этот раз переборщила.

Влюбленный в нее Геннадий Ерофеев, а по совместительству начальник одной из лабораторий огромного косметического концерна, где работала Снежана, попался, как обычно это случалось с мужчинами, когда Снежане этого хотелось. И захотелось ей, как обычно, показать свое превосходство и утереть нос девчонкам, особенно Новиковой, которая, мягко говоря, неровно дышала к Ерофееву, а по факту провела перед его фотографией много бессонных ночей. Снежану здорово потешало, как коряво и неумело Рита пыталась показать свое благосклонное отношение к боссу. Право, такое поведение недостойно женщины. Все выглядело жалко и даже постыдно. Офисный планктон уже так перемыл кости Новиковой, что на ней живого места не осталось. Ну, Снежана и решила показать, как нужно обращаться с мужчинами.

– Новикова, чем пирожками его каждый день кормить, поучилась бы лучше уму-разуму. У гейш, например. Они мужчину одним взглядом остановить могут. Слабо так? – подсмеялась она над ней тогда.

– Тебе уж точно не слабо, Зимина, – обреченно ответила Рита, с грустью глядя вслед своему предмету воздыхания. – Он вообще смотрит сквозь меня. Будто я и не человек вовсе, не то что женщина.

– Смотри и учись, Новикова!

Снежана продефилировала следом за Ерофеевым на лестницу и сделала так, будто он виноват в том, что она споткнулась. Естественно, джентльмен не только подхватил ее, но и отвесил кучу извинений, как и кучу комплиментов, и «на закуску», помассировав изящную лодыжку, поднял на руки под краснеющие невинные возражения пострадавшей. Как обычно. Все произошло как обычно, стоило Снежанке взглянуть в его глаза своим особо пристальным взглядом, после которого мужчины были готовы целовать песок, по которому она ходила, а если точнее, то в случае со Снежаной – снег и лед.

Геннадий подвез Снежану домой и даже после чашки чаю тет-а-тет заручился согласием погулять завтра, поскольку была пятница. Они долго бродили по живописным заснеженным улочкам городка и горячо спорили о возможностях криотерапии и влиянии ее на кожу. Геннадий имел ученую степень в этой области, и ему было невдомек, что в силу своего происхождения Снежана была полноправным знатоком темы, по уровню гораздо выше профессорского. Спорить с ней было довольно глупо. Только он об этом не знал, и ее смелые открытия не всегда допускались даже к опытам. Положенной ученой степени по человеческим меркам у Снежаны не было, мать настойчиво заставляла делать все, как полагается, а не с помощью магии, которой щедро была наделена молоденькая фея. Конечно же, стоило остановиться и уступить старшему по званию, но не для лидерской неуемной Снежанкиной натуры. Сказать прямо, что босс осел, она не могла. Как и не могла признаться человеку в том, кто она на самом деле.

Когда Снежану не на шутку взбесило его упрямство и порядком надоело восхищенно-боготворящее поведение, она, не долго думая, помогла ему поскользнуться на льду. Падение оказалось неудачным: Ерофеев сломал ногу и лечил свой сложный перелом со смещением в местной травматологии, надеясь попасть домой хотя бы к Новому году. К огромному удовольствию Риты, которая, естественно, теперь регулярно навещала его со своими пирожками и сырниками. Угощение Ерофеев уплетал за обе щеки, но вздыхал по-прежнему по Снежане, понимая, что барышня – не его поля ягода. Снежана, однако, не чувствовала за собой вины, откровенно считая людей слабыми существами, не способными бороться со своими страстями, и потому была очень рада, когда подворачивался случай поставить их в неловкое положение, подчеркивая всю полноту человеческого несовершенства.