Трое суток она не спала, задолжав себе три сна.

Не было времени, торопилась в дорогу, собирая документы Персею, любимому своему коню, которого теперь по воле попавших в долги родителей придется везти ей в родной город для продажи, ведь там только нашлись покупатели, желающие ухаживать за Персеем, остальным он был нужен лишь как пища.

Стрессом желая прижечь свои раны, не ела почти все три дня, дышала с трудом, но теперь, уже в поезде, смирилась. Так надо, удастся выручить крупную сумму, а отцу, потерявшему свой завод, эти деньги очень нужны. Однажды он и купил ей Персея.

С друзьями не говорила, все дни со звонка родителей комок в горле. Лишь отписалась, сказав что болеет и едет домой, что вернется уже ближе к сессии.

Ранним утром, едва лучи солнца упали на влажные от рождественского снега дороги, отправилась на конюшню и оттуда с коневозом к вокзалу. Потратила, что копила к рождеству на отдельный вагон для Персея и сама бы спала здесь, рядом с ним, в эти последние дни вместе, но поедет отдельно в купе. Нужно быть взрослой, ведь сможет же позже навещать его у новых хозяев…

Поезд тронулся.

Пустота внутри, не хотелось совсем ничего и сидя у окна, за которым мелькает рождественский город, переходящий в снежный лес, Агата открыла любимую с детства книжку о мифах Древней Греции и вслед за историями о Минотавре, Орфее и Эвридике, предалась сновидениям.

Лето в этом году было необычайно холодным. Каждый вечер влажный воздух сгущался в желтый, от света фонарей, туман, ползущий по улицам, накрывающий дома и машины. Калин смотрела новости, только чтобы дождаться прогноза погоды и задаться вопросом «почему?». Почему по всей стране так тепло, а в ее родном городе холодно и сыро? Почему лето напоминает осень, застывшую на самой границе с зимой? Это не шутка и не преувеличение. Однажды утром она видела, как падают с неба крупные снежинки. Белый, непроглядный туман лежал поверх дороги, а на него, кружась, стелились мокрые хлопья снега. Калин сидела у окна, растирая замерзшие ладони, ерзая на жестком холодном стуле. Спать ей не хотелось. Она слишком устала, чтобы спать. Ее тело было измято, кожа побелела, колени заострились, а на бедрах появились крупные синяки. Зрелище за окном было потрясающим. Она никак не могла оторваться. Только когда на часах было шесть тридцать и прозвенел будильник, она встала и прошлась к холодильнику, чтобы налить молока. Некоторое время она стояла перед зеркалом и разглядывала себя, отпивая по глоточку. Она давно не смотрела на себя вот так, в полный рост, в тишине и покое. За последние месяцы она исхудала, потеряла почти треть от своего веса, а ведь она никогда не была толстой и раньше она себе нравилась, а теперь что с ней? Как измотала ее жизнь в счастливом браке.

Днем к ней зашел друг. Его звали Эсмонд. Он был длинный и худой, в черном, сыром пальто, на голове его была шляпа, прикрывавшая лысину.

– Привет, Холли Голайтли, – прохрипел он, улыбаясь и показывая промокший по краешкам конверт.

Калин высунула голову за дверь и посмотрела, не видел ли кто ее друга.

– Чай? – спросила она, запирая дверь.

– С коньяком, – ответил Эсмонд.

Он сидел в кресле, хмурился, поглядывал на свои ноготочки, о чем-то размышляя. Калин подкатила к нему маленький столик с чаем и конфетами. Эсмонд развернул одну и положил в рот. Его тело тут же сотрясли судороги. Конфета была холодной, а он сам только-только с холода. Дрожащей рукой он поднес ко рту кружку и сделал глоток.

Калин, не обращая на друга внимания, увлеченно читала письмо. Она сидела напротив Эсмонда, на точно таком же обитом зеленым сукном кресле.

– О чем пишет? – спросил Эсмонд.

Калин не услышала его.

– Ясно, ты увлечена… Я иногда думаю, кто выбирал мебель в вашем доме? – Эсмонд стал рассуждать вслух. – Зеленая ткань вышитая цветочками поверх этих… – причмокивая, он потрепал отделку кресла, – этих… и еще вон-тех… – он посмотрел на два маленьких диванчика, стоящих у стен… – пол, конечно, выбирал муж. Не знаю почему, но если бы я писал роман, где были бы вы и этот парень из тюрьмы, то пол обязательно выбирал бы муж…

– Послушай, – прервала его Калин. – Ты опять намекаешь…

Калин ненавидела, когда Эсмонд заговаривал о ее с мужем отношениях. Это не его дело. Это его привилегия. Ведь он таскает эти письма из тюрьмы. И он никому не расскажет. Но иногда он позволяет себе слишком много.

– История банальна, – продолжил Эсмонд, как ни в чем не бывало. – Он тебя бьет и ты завела себе любовника… Хм, если бы он был твоим настоящим любовником, в физическом плане, было бы интереснее… Как автор такой истории, я бы хотел, чтобы у вас с уголовником была не только переписка. Тогда можно было бы намекнуть читателю, или зрителю, что любви между вами двумя нет, только желание… Но вот проблема, эти ваши письма друг другу, это нечто платоническое. Реальность не оставляет интерпретаций.

Калин отложила письмо в сторону и выпила из своей кружки. Брови задумчиво опустились, глаза сощурились, а губы шептали что-то очень тихо.

– Интересно, – сказал Эсмонд, разглядывая ее. – Ты никогда не говоришь, что там.

– Это же личное, – ответила Калин.

– По своей натуре я довольно циничен, – сказал Эсмонд. – Поэтому я допускаю твою переписку с этим Вардом… Но ты понимаешь, какое дело…

– О, господи, – Калин закатила глаза, высказывая недовольство. Более всего в

Эсмонде ей не нравились эти его рассуждения. Она от них уставала.

– …Трумен Капоте позволил жить убийцам, потому что хотел понять их. Его заинтересовала прежде всего история убийства, характеры убийц, жизнь до и после. Но что потом?..

– Откуда мне знать… – Калин взяла в руки письмо, стала водить пальцем по строкам, рассматривать бумагу.

– Он понял, что они такие же люди, как и все остальные. Как и он… Как и жертвы… – Эсмонд отпил еще чаю с коньяком. – Их жизнь зависела от него, но общество требовало кары. Убийцы должны быть повешены, он это понимал, но где в таком случае мораль? Где человечность? Что мы должны сделать в такой ситуации? Поступить, как требуют того установленные нормы, те нормы, согласно которым мы защищаем себя и своих близких, или поступить так, как должен был бы поступить человек… высший человек, или человек идеал. Я имею в виду бога, Иисуса, или то, что понимают под его личностью. Всепонимание и всепрощение… Как совместить в себе человека земного, близкого к животному, с его общественными устоями и прочим, и человека высшего, верующего, доброго?.. Трумен Капоте платил адвокатам убийц, но когда они стали для него людьми, он должен был сделать свой выбор – оставлять адвокатов или позволить обществу расправиться с убийцами…

– Но ведь вина Варда не доказана. Будет суд, – сказала Калин. – И я верю, что он невиновен.

– Конечно, ты веришь. Как же. Когда мы видим, как складываются отношения у героев в кино, мы хотим, чтобы все было хорошо, только лишь потому что мы сопереживаем им. Это называется эгоизм. И ты хочешь, чтобы он оказался приличным человеком. Это не для него, это для тебя – тоже эгоизм… Возможно, я ошибался насчет платонической любви… – причмокивая, Эсмонд допил свой чай. – Вполне вероятно, для каждого из вас эта переписка, своеобразная терапия.

– Не твое дело, Эсмонд, – Калин взяла кружки и ушла на кухню.

– Теперь ты поняла, насколько я циник? – перекрикивая шум воды, спросил Эсмонд. – И все же я беспокоюсь за тебя. Когда ты впервые увидела этого Варда по новостям, мне не нужно было говорить, что у меня есть к нему доступ. И когда ты спросила, можно ли передать ему то письмо, где ты хотела его поддержать, хотя там было не только это, мне не нужно было передавать то письмо…