Ильма сразу в лазарете стала своей: помогает всем, чем может, и учится. Воду греть, бинты стирать, еду больным готовить, дежурить по ночам -- ни от какой работы маленькая чудинка не отказывается. Трудно ей: по-русски она не знает, только "здорово" да "спасибо", а уж читать, что на лекарствах написано, и вовсе никак! Но смотрит внимательно, запоминает, что делают санитарки, ночами рисует что-то на кусочках бересты -- они ей вместо записной книжки. Очень хочет Ильма выучиться на русского доктора: вот кончится война -- может, уговорит она Машу взять её с собой в город. А пока принесла санитаркам все свои запасы лечебных травок -- с прошлой весны собирала, сушила-вялила, всё по мешочкам разложено, разноцветными ленточками помечено. Помнит Ильма, что синей лентой завязаны мешочки с корнем солодки, красной -- с корой дуба, серой -- с земляничными листьями, а простой ниткой -- с шиповником... Санитарки Тася и Вера не очень-то надеются на травки, а вот Катерина Семёновна, медсестра, чудинку благодарит и от подарков не отказывается. Вдруг обычные лекарства придётся экономить, неизвестно ведь, как жизнь сложится.
Любит Маша разговаривать с чудью, а у Тармо язык хорошо подвешен, по-русски он говорит неправильно, но много и всё улыбается, глазами светит. Стала Маша с ним пропадать вечерами -- стала Ильма грустной, всё старается побольше работы набрать, чтобы не думалось о печальном. Не смотрит на неё Тармо, вечно ищет глазами Машу: высокая девушка, ладная, ловкая, волосы по-городскому пострижены -- на неё каждый обернётся. Ждёт её Тармо вечером, солдаты шутят, Кауко хмурится. Тревожно чудинскому командиру: не думает сын, что жизнь у них военная, сегодня не знаешь, где завтра будешь -- на лавке под одеялом или в земле под ёлкой. Куда им про такое думать -- живут себе без оглядки, а случится с ним что -- как Маше быть? Задурит голову доктору, чудь синеглазая...
Офонь, как взрослый, не держит обиды на друга: видит, что Тармо не до него. Ну и пусть -- у Офоня дел невпроворот: учится мальчишка и стрелять, и штыком колоть, и ножом драться, а вечерами читает. Майор всюду возит с собой книги -- сами тоненькие, обложки самодельные, а внутри -- приключения одно другого забавнее... Он Офоню по одной книге даёт, по очереди. Офонь русские слова по буквам разбирает -- отвык читать, но сидит над книжкой упрямо, пока лампы не погасят: никак не может оторваться.
Ильму ему жаль, видно, что страдает, а что ей скажешь? Ещё обидится: он мальчишка, а она взрослая, куда ему в такие дела мешаться! Чтобы отвлечь Ильму, Офонь однажды позвал её и двух солдат, пошли они к могиле Микиты и поставили над ней памятник: треугольную пирамиду, а на ней -- красную звезду. И табличку вырезали с буквами: "Никита Никитович Петров, коммунист". И ещё год рождения и год смерти написали -- Офонь загодя у бабки Танё выспросил, с какого года был Микита. Бабка всё Ильме спасибо говорит за эту могилу: кажется ей, что она виновата перед председателем. Мол, из-за того, что она, старая бабка, из посёлка убежала, немцы и убили молодого Микиту. Дед Офонь, пока живой был, успокаивал её как умел, а теперь и поговорить старой Танё не с кем...
Вечер, давно стемнело, а в уголке пещеры, где поместился штаб, горит керосинка. Вход туда занавешен брезентом, но Офонь слышит: там собрались майор, младшие офицеры и Кауко со своими чудинами. Понимает Офонь: скоро атака! Нет, сегодня ему не заснуть, пока не услышит хоть краем уха, когда же выступать! Его непременно возьмут в бой, не зря ведь майор Панюшин учит Офоня стрелять и драться, а Тармо показывает, как ходить и прятаться в лесу. Он теперь боец-партизан, его не оставят сидеть в этой норе, каждый солдат на счету, и его, Офоня, просто обязательно возьмут! Ему даже винтовку дали, получше той, которую давали пострелять солдаты на учениях. Винтовка длинная, Офоню немного тяжела, но он не жалуется: справится как-нибудь. Доктор Маша говорит, у него очень хорошее зрение, он не промахнётся ни из винтовки, ни из автомата. Ни один немец от него не уйдёт! Легко попадёт Офонь и в часового на вышке, и в бегущего автоматичка. Главное -- запас патронов не забыть, всем винтовка хороша, но магазин маловат, вот автоматный рожок -- другое дело... С этими мыслями Офонь незаметно засыпает, а в закутке майора продолжается военный совет.
Кауко со своим отрядом идёт к монастырю на лыжах, петляет между берёз. Бойцы Кауко похожи на больших белых сов -- белые пушистые шубы у них вместо маскхалатов, лохматые шапки закрывают лица, и лыжи бегут бесшумно, а след прячет метель. Пятеро сапёров майора Панюшина немного отстают -- не привыкли бегать на широких лесных лыжах, подбитых мехом. Позади всех Анвар, южный человек. Он лучший в роте сапёр, он нужен Кауко, вот только с лыжами у него не ладится, но не хочется подводить отряд, и Анвар весь взмок, догоняя чудинов. Автомат ему кажется пудовым, лопатка на ремне тянет вниз, как камень, он на ходу хватает горсти снега, кидает в рот. Когда добегут до холма, хватит у него сил на атаку?
Монастырь молчит, не видно ни огонька, но Кауко знает: это обман. Глубоко в кельях, наполовину ушедших в землю, сидят и греются немцы, топят походные печи, пьют водку и едят консервы. А часовые мёрзнут на остатках монастырских башен, глядят в кромешной темноте на лес и на дорогу. Кауко не видел пушек, но знает, где они стоят. Всё, что есть в монастыре, рассказали и нарисовали ему разведчики -- опытный Пиркко и умница Рауха.
У подножия холма Кауко останавливается и ждёт всех бойцов. Подбегают чудины, торопятся сапёры, позади всех бежит, поправляя на плече автомат, запыхавшийся Анвар. Всё объяснил им Кауко ещё дома, обо всём договорился, теперь только показывает рукой, где искать телефонный кабель, спрятавшийся под снегом, откуда стрелять в часовых, как перекрыть известный чуди подземный ход из монастырских келий -- вдруг немцы его уже нашли? Надо спешить -- майор Панюшин ждёт их сигнала, ждёт, когда можно будет бросить остальной отряд на деревню.
Как белые совы, бесшумно летят бойцы по склону холма, а над ними поёт северная метель, завывает, стонет, снегом валит с неба, чтобы враг не услышал их шагов, не увидел их следов. Спите, немцы, спите в своих кельях, спите, часовые, на башнях, вам холодно и хочется спать, вам нет дела до белых отважных сов...
Майор Панюшин будит Офоня глубокой ночью, трясёт за плечо, и мальчик открывает глаза -- не издаёт ни звука, только кивает, как учил Тармо: мол, проснулся, всё понял, жду приказаний. Майор наклоняется к самому уху Офоня:
- Боец Щеглов, двадцать минут на сборы. Снаряжение получишь у командира.
Командир Офоня -- ефрейтор Сысоев. Сысоев вечно жалуется, что невезучий: пули да осколки его догоняют, а награды и повышения долго найти не могут. Медаль "За отвагу" за Сысоевым год гонялась, недавно только вручили. Теперь майор представил его к новому званию, давно уже положено Сысоеву быть младшим сержантом, да только приказ тоже где-то заблудился, так и служит он ефрейтором, а сам уже отделением командует. Опытные бойцы у Панюшина наперечёт, он их всегда в командиры выдвигает. Сысоев -- человек надёжный, он сможет приглядеть за Офонем, прикрыть мальчишку, удержать от ненужного риска.
