Наутро после премьеры «Дело было в Пенькове» я проснулась знаменитой. Это был фурор! На каждом шагу с огромных афиш кинотеатров на меня смотрела моя героиня. Прохожие, улыбаясь, останавливали на улице и просили автограф, на Cтудию Горького приходили мешки писем, поклонники присылали букеты цветов…

Мне было страшно неловко. Я не заслужила такого внимания – это всего лишь моя первая роль. Тогда и не подозревала, что Тоня станет самой главной удачей в кино и визитной карточкой на всю жизнь. Я спокойно относилась к известности, голова от успеха не закружилась: и когда мне аплодировали в кинозалах, и когда за мной присылали автомобиль, и когда танцевала на приеме в Кремле с самим Леонидом Брежневым. Комфортнее чувствовала себя в  роли домохозяйки, чем кинозвезды. Спокойно чистила картошку, стирала и варила борщи. Но стоило выйти на улицу, как меня сразу же окружала толпа. Благодаря этому фильму я объездила полмира. Чтобы поддержать престиж СССР, на зарубежные кинофестивали обязательно посылали красивых актрис. Помню, в Бразилии мой большой портрет вынесли на первую полосу газеты, а под ним была подпись: «Майя – красавица, но ее небесно-голубым глазам нельзя верить. Потому что она не акт риса, а Мата Хари». В Италии шофер, который возил нашу делегацию по стране, поглядывая в зеркальце, восторгался: «Мамма миа! Ты русская Софи Лорен!» Да и у нас в стране появилась масса поклонников: от уголовников до членов правительства. Один заключенный за неимением чернил написал любовное письмо кровью. За мной ухаживал «высокий» поклонник, обещал золотые горы и лучшие роли, однако я ему отказала. Другая на моем мест е давно народной артисткой стала бы! Но я не могла по ступиться принципами, и в моей учетной карточке в актерском отделе «Мосфильма» появилась следующая запись: «Менглет Майя Георгиевна. Несоветское лицо. Для советских фильмов невостребована». Больше у меня значительных ролей в кино не было. Удивительно, но «Дело было в Пенькове» до сих пор любят. Стоит только зазвучать песне «Огней так много золотых на улицах Саратова…», как у зрительниц, причем  любого возраста, начинают литься слезы. И песня, и история героев берут за душу. Да и у меня наворачиваются слезы, ведь с этой картиной связано так много воспоминаний: о молодости, надеждах, любви,  маленьком сыне Алеше. О любимом папе… Кстати, к народному артисту Театра сатиры Георгию Менглету после успеха «Дело было в Пенькове» подходили незнакомые люди и интере совались: «А вы, случайно, не родственник знаменитой Майи Менглет?» Папа относился к этому с присущим ему юмором, а мне казалось – это так несправедливо! Мой гениальный папа был безумно популярен как театральный актер. Только когда он снялся в телефильме «Следствие ведут ЗнаТоКи», мы сравнялись в известности. Мои родители прожили вместе долгую, в двадцать семь лет, жизнь и несмотря на то что разошлись, вспоминали друг о друге с любовью. Они были совершенно разными: папа мягким, а мама – твердой как сталь. Ее гремучая смесь – латышские и украинские корни – давала о себе знать. Юная Валя Королева была хороша: профиль Нефертити, светлые глаза, широкие скулы и звонкий смех. Познакомились в агитбригаде – ездили с выступлениями по раскулаченным селам. Папе поручили глаз не сводить с Королевой, вот он и  не сводил с нее влюбленных глаз, а маме нравился совсем другой парень. Но все изменил случай. Однажды на концерте Менглет пел частушки о «вредных кулаках», вдруг к артисту подскочил этот самый «вредный элемент», размахивая дубиной. Папа ловко увернулся  от удара и мгновенно стал  героем дня! Об этом случае даже в газетах писали. И Валечка в него влюбилась. Молодожены поселились у ее родителей в Доме политкаторжан. В большой комнате коммуналки им отгородили угол шкафом. На курсе, где они учились актерскому мастерству, Валя была секретарем комсомольской организации. По тогдашней моде она носила косички бубликами и еще совершенно не знала значения некоторых слов. Папа над ее наивностью все время подтрунивал. Как-то на лекции устроил ей подлянку: «Валя, не успел записать. Спроси, когда родился презерватив?» Она встала и спросила у педагога. Ее потом за это песочили на собрании. Это была первая любовь. «Как подсолнух к солнцу я поворачивался к ней», – как-то сказал папа о маме. Он всегда и во всем спрашивал совета у жены. Дома только и слышно было: «Вася, как ты думаешь? Вася, а что мне надеть?» Это смешное домашнее имя он придумал. Я родилась в августе, но меня назвали красивым весенним именем Майя. Бабушка Берта, мамина мама, была убежденной большевичкой и даже побывала в ссылке за пропаганду революционных идей. Думаю, когда мне выбирали имя, не обошлось без любимого бабушкой Первомая. Из роддома меня привезли в Харитоньевский переулок, в комнату, где жило и без меня много народу: папа, мама, дедушка с бабушкой. Младенца в плетеной корзинке водрузили на широкий мраморный подоконник. У мамы не было молока, и я, голодная, кричала день и ночь. От ужаса партийная бабушка готова была выбросить меня вместе с корзиной в окно. Вскоре меня отвезли в Воронеж к папиным родителям, они и воспитывали. Бабушка ездила на другой край города за грудным молоком. Меня окрестили в церкви и нарекли Марией. Бабушку Катю и дедушку Пашу в городе хорошо знали. Бабушку называли почему-то  «мадам Менглет». Хотя она и была генеральской дочерью, а французские корни были у дедушки. Павел Владимирович был дворянином, но об этом помалкивал. Фамилия Менглет досталась ему от французских предков. Капитан наполеоновской армии Людовик Менглет после войны 1812 года, попав в плен к русским, решил остаться. Женился на девушке Фекле Грожицкой, жил в Подольской губернии. Его внук переехал в Воронеж, там и родился Георгий Менглет. Мне кажется, папе в наследство кроме фамилии достался французский шарм от далекого предка. Он элегантно одевался, был галантен с дамами, от него всегда пахло хорошим парфюмом. Однажды он с коллегами из Театра сатиры гулял по бульварам Парижа. Вдруг папу, видимо приняв за соотечественника,  тронула за плечо старушка с лорнетом: «Месье…» Он в ужасе отшатнулся и послал ее куда подальше по-русски. Дедушка работал главным бухгалтером в правлении железной дороги. Каждый год по традиции мы ходили в фотоателье. Меня сажали на высокий стульчик, и я с замиранием сердца ждала, когда вылетит птичка. Приезд родителей был настоящим праздником. Папа играл в волейбол, футбол, мы ходили в гости, ели его любимое мороженое, дом наполнялся шутками, розыгрышами, смехом. Соседи, здороваясь с папой, каждый раз говорили: «Какая Майя хорошенькая!» Я удивлялась этому: у меня была стрижка под бокс, дурацкая челка, уши торчком. В Воронеже жила до пяти лет. В войну мы всей семьей отправились к папе и маме в Сталинабад. Как-то наш сосед, летчик, откуда-то привез много черепах. Они расползлись по всей квартире, мы с его дочкой кормили их листьями. Я была маленькой, но одно событие навсегда врезалось мне в память. Родители ез дили с концертами на фронт. Однаж ды пришла повестка, что они погибли, попав под бомтова была выбросить меня вместе с корзиной в окно. Вскоре меня отвезли в Воронеж к папиным родителям, они и воспитывали. Бабушка ездила на другой край города за грудным молоком. Меня окрестили в церкви и нарекли Марией. Бабушку Катю и дедушку Пашу в городе хорошо знали. Бабушку называли почему-то «мадам Менглет». Хотя она и была генеральской дочерью, а французские корни были у дедушки. Павел Владимирович был дворянином, но об этом помалкивал. Фамилия Менглет досталась ему от французских предков. Капитан наполеоновской армии Людовик Менглет после войны 1812 года, попав в плен к русским, решил остаться. Женился на девушке Фекле Грожицкой, жил в Подольской губернии. Его внук переехал в Воронеж, там и родился Георгий Менглет. Мне кажется, папе в наследство кроме фамилии достался французский шарм от далекого предка. Он элегантно одевался, был галантен с дамами, от него всегда пахло хорошим парфюмом. Однажды он с коллегами из Театра сатиры гулял по бульварам Парижа. Вдруг папу, видимо приняв за соотечественника,  тронула за плечо старушка с лорнетом: «Месье…» Он в ужасе отшатнулся и послал ее куда подальше по-русски. Дедушка работал главным бухгалтером в правлении железной дороги. Каждый год по традиции мы ходили в фотоателье. Меня сажали на высокий стульчик, и я с замиранием сердца ждала, когда вылетит птичка. Приезд родителей был настоящим праздником. Папа играл в волейбол, футбол, мы ходили в гости, ели его любимое мороженое, дом наполнялся шутками, розыгрышами, смехом. Соседи, здороваясь с папой, каждый раз говорили: «Какая Майя хорошенькая!» Я удивлялась этому: у меня была стрижка под бокс, дурацкая челка, уши торчком. В Воронеже жила до пяти лет. В войну мы всей семьей отправились к папе и маме в Сталинабад. Как-то наш сосед, летчик, откуда-то привез много черепах. Они расползлись по всей квартире, мы с его дочкой кормили их листьями. Я была маленькой, но одно событие навсегда врезалось мне в память. Родители ез дили с концертами на фронт. Однаж ды пришла повестка, что они погибли, попав под бомбежку. Бабушка и дедушка все глаза выплакали . Ошибка обнаружилась только через месяц. С детства я много времени проводила в театре, росла закулисным ребенком. Папа играл главные роли, к тому же он был красавцем, его многие боготворили. Гордилась, что я его дочь. Кстати, именно там, в Сталинабаде, у нас с папой состоялся дебют в кино. В фильме «Лермонтов» он сыграл Васильчикова, а меня,  пятилетнюю, взяли в массовку. В длинном красивом платьице я играла с мячиком. Папа, между прочим, кино не любил, и оно отвечало ему «взаимностью». Наверное, его не приглашали сниматься изза слишком породистого, «несоциалистического» лица. И я от этого же страдала – моя внешность не вписывалась в стандарты соцреализма. В Сталинабаде пошла в первый класс. Вместо тетрадок носила в портфеле сшитые старые пьесы, писала на чистых страницах. Это было мое первое приобщение к теат ральному искусству. В конце войны всей семьей вернулись в Москву, в тот самый Дом политкаторжан, куда меня принесли из роддома. Жили вшестером в девятиметровой комнате: папа с мамой спали на тахте, баба Катя с дедом на кровати, я – на полу, а когда с фронта вернулся папин брат Женя, меня переместили на стол. За ковром была большая комната Берты, забитая полками с партийной литературой. Она, которую я так раздражала своим младенческим плачем, была со мной очень добра и разрешала за ее письменн ым столом делать уроки. На общей кухне дымились и пыхтели множество примусов и керосинок. В коридоре на стенке висел телефон, над ним – длинный список жильцов с карандашом на веревочке. А в списке у входной двери была строчка: «Менглет – три звонка»  .  Жили мы бедно, зарабатывал в семье один папа, денег вечно не хватало. Мама всю одежду мне перешивала: из своей пижамы – кофточку, из папиных брюк – юбочку. День зарплаты мы с папой отмечали походом к метро «Красные Ворота» , где покупали одно мороженое и делили его поровну. Еще он брал меня с собой на стадион, мы азартно болели за футбольную команду ЦСКА. Маме в сорок лет пришлось уйти из Театра сатиры: в начале пятидесятых она заболела тяжелой формой инфлюэнцы, пролежала полгода в больнице, а когда вышла, узнала, что из театра ее уволили по сокращению штата. Самое обидное, что папа за нее не заступился, а ведь она пожертвовала собой ради карьеры мужа… Мама целиком и полностью переключилась на домашние заботы. В нашем доме всегда царил культ папы: все ради него и для него. Он был очень избалован мамой. Купленное на сэкономленные деньги яблоко отдавалось ему. Перед спектаклем папа ложился на тахту и отдыхал. Все ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не потревожить его покой, а я шла греться с улицы не домой, а к соседке. Когда продали дом в Воронеже, папе купили шубу на хорьковом меху и шапку из бобра, а маме – гуцульский тулуп. Отец носил щегольскую кожаную безрукавку на молнии, синий свитер и вязаный галстук. Первый раз я попала в Театр сатиры в девять лет. Помню, идем с папой за кулисами, а все его коллеги хором: «Какая красивая у вас дочка, Георгий Павлович!» Я себе совсем не нравилась. Дома становилась  перед зеркалом и придирчиво разглядывала свое лицо, пытаясь понять: что здесь красивого? Лопоухая, бровастая, рот до ушей… Я часто водила подружек на папины спектакли. Они были от него без ума. Он потрясающе играл в пьесах Маяковского. Его Жорж Дюруа в «Милом друге» всем очень нравился: такой красивый, коварный, любимец женщин. В него не возможно было не влюбиться. Он даже говорил улыбаясь. Наверное, я должна была мечтать стать артисткой, но на самом деле все произошло случайно. Как-то к нам в школу пришли из Дома пионеров. Я прочитала басню Крылова, и меня пригласили в студию художественного слова. Вот тогда твердо решила стать актр исой. Сын актера Театра сатиры Федора Курихина Никита пригласил папу и меня, школьницу, сняться в его дипломном фильме. Там меня заметил режиссер Герасимов. Сергей Аполлинариевич позвонил родителям: «Набираю курс во ВГИКе и готов взять вашу дочь», но я гордо сказала, что хочу учиться в Школестудии МХАТ. Тут в мои планы вмешался случай. Мама сшила мне красивое платье цвета свекольника со сметаной. Еду я в обновке в метро, вдруг подходит незнакомая женщина и предлагает:  «Не хотите ли работать моделью на Кузнецком Мосту?» Там собирали группу манекенщиц для поездки в Лондон. А это 1953 год! И я подошла по всем параметрам. Прибегаю домой, счастливая, с этой вестью. Папа, выслушав, в ярости дал мне пощечину. Это было в первый и последний раз в жизни. Он был настолько предан театру, что не мог переварить мое легкомысленное к нему отношение. В то лето конкурс в Школустудию МХАТ был большой – сто пятьдесят человек на место. Я поступила на курс Топоркова и была безмерно этим счастлива. Со мной учились будущие звезды: Олег Табаков, Валентин Гафт, Евгений Урбанский, Эмиль Лотяну. Валя Гафт жил на Матросской Тишине и на первое же занятие явился в тельняшке и с золотой фиксой на переднем зубе. Да еще и ходил приблатненной походкой вразвалочку. Табаков был худеньким, с тоненькой шейкой, маленького роста, но очень влюбчивый. Только спустя много лет Гафт мне рассказал, что они с Табаковым из-за меня чуть не подрались. За мной многие ухаживали, но я была уже несвободна. Замуж вышла рано – в восемнадцать. С будущим мужем Леней Сатановским мы познакомились будучи студентами, только он учился в «Щуке». Леня ходил в клетчатом пиджаке и своей гривой рыжих волос напоминал модного американского пианиста Вана Клиберна. У нас в Харитоньевском стоял старый сундук. Мы с папой пристраивались на нем, и я делилась с ним своими сердечными тайнами. Он был самым близким мне человеком, как я его называла, «подружкой». Смешно, но еще до нашей встречи с Леней я как-то сказала папе: «Никогда не выйду замуж за рыжего! Ненавижу рыжих». Папа эти слова запомнил. Поначалу Леня не обращал на меня внимания. Да и у меня   был роман с другим человеком. Но однажды мы все четверо – Леня со своей однокурсницей Леной Добронравовой и я со своим кавалером – случайно встретились на Никитском бульваре. Как сейчас помню, я была в белом с красными пуговичками костюме, который сшила мне мама-мастерица. Когда мы поравнялись, Леня громко воскликнул: «Ой, какая хорошенькая девочка! Она мне нравится». И тут же его спутница, почувствовав неладное, отвесила ему опле уху. Надо сказать, чутье ее не обмануло: Леня вскоре ушел от нее ко мне. Так эта нечаянная встреча стала для всех судьбоносной. Никогда не любила красавцев, мне нравились обаятельные, душевные парни. Леня меня и подкупил тем, что проникновенно пел под гитару романсы. Первое время мы скрывали от всех наши отношения. Он провожал меня до Харитоньевского переулка, а дальше до дома я бежала одна, боясь, что родители заметят ухажера. Но настал момент, когда я привела Леню знакомиться с ними, папа долго потом надо мной смеялся: «Ну и как насчет рыжих?» Когда мы тихо расписались, я засунула под дверь  записку, чтобы предупредить родных: «Папа, мама, я вышла замуж. Целую, Майя». Вторым сюрпризом для них стало то, что Леня пришел к нам жить. Тетя и дядя, которые его воспитывали, были против женитьбы на мне. Он как был в желтой китайской ковбойке и брюках, так и ушел из дому. Я не стала менять фамилию, потому что дедушка переживал, что его знатный род пре рвется. Оба мои сына тоже Менглеты. Мы с Леней  студенты, жить нам было негде. Поселились у родителей в их однокомнатной квартире, которую они получили от театра. На восемнадцати квадратных мет рах нас было пятеро: папа, мама, я с мужем и сыном! Из восьмиметровой кухни сделали нашу спальню, в комнате  жили родители с маленьким Алешей, поперек ванны леж ала решеточка, на которой мы обедали, сидя на детском стульчике, а вместо раковины там стояла газовая плита. Но как говорится, в тесноте, да не в обиде.