– Привет, – сказала Робин, и при звуках ее голоса у Страйка – вполне ожидаемо – слегка отлегло от сердца. – Что стряслось?

– Ничего. – Он немного удивился, но тут же вспомнил, что сейчас полшестого утра. – Тьфу ты… да, извини, срочности никакой, просто я только что с поезда. Может, позавтракаем где-нибудь? А потом ты поедешь домой отсыпаться.

– Ой, замечательно, – ответила Робин с такой неподдельной радостью, что у Страйка даже прибавилось сил, – тем более что у меня есть кое-какие новости по Бамборо.

– Отлично, – сказал Страйк, – у меня тоже. Обменяемся.

– Как Джоан?

– Неважно. Вчера отпустили домой. Прикрепили к ней патронажную онкологическую сестру из «Макмиллана». Тед совсем сник. Люси у них еще побудет.

– Ты тоже мог остаться, – заметила Робин. – Мы тут справляемся.

– Да все нормально. – Страйк проводил глазами струйку сигаретного дыма; сквозь облака пробился зимний солнечный луч, осветивший залежи окурков на кафельном полу. – Я им сказал, что на Рождество опять приеду. Где встречаемся?

– Вообще-то, я собиралась первым делом забежать в Национальную галерею, а уж потом ехать домой, так что…

– Забежать куда? – изумился Страйк.

– В Национальную галерею. При встрече объясню. Не возражаешь, если мы встретимся где-нибудь в том районе?

– Да мне без разницы, – сказал Страйк. – Тут метро рядом. Поеду в ту сторону. Кто первым найдет кафе, пусть маякнет.

Через сорок пять минут Робин вошла в кафе «Ноутс» на Сент-Мартинс-лейн; там, несмотря на столь ранний час, уже была толчея. Деревянные столы – некоторые размером с огромный кухонный стол в йоркширском доме ее родителей – оккупировали молодые люди с ноутбуками и бизнесмены, заскочившие позавтракать перед работой. Очередь тянулась вдоль длинных стеллажей; Робин старательно отводила глаза от многообразия сдобы на нижних полках. На ночное дежурство у дома синоптика она брала сэндвичи и сейчас строго напомнила себе, что на текущие сутки этого достаточно.

Взяв капучино, она направилась в торец зала, где под большим кованым светильником-пауком сидел Страйк и читал «Таймс». За минувшие шесть дней она как будто подзабыла габариты своего делового партнера. Тот, склонившись над газетой и уминая ролл из чиабатты с яичницей и беконом, стал похож на черного медведя, тем более что щеки заросли густой черной щетиной; от одного этого зрелища Робин захлестнула теплая волна. Но быть может, подумалось ей, это была просто реакция на гладко выбритых, подтянутых и стандартно эффектных мужчин, которые, подобно духам с ароматом туберозы, хороши лишь при первом предъявлении, а при более длительном контакте не вызывают ничего, кроме отторжения.

– Привет. – Она скользнула на скамью напротив.

Страйк поднял взгляд, и ее длинные блестящие волосы вместе с общей аурой здоровья подействовали на него как антидот против удушливой больничной атмосферы последних пяти дней.

– По тебе не скажешь, что ты за эту ночь особо переутомилась.

– Надо понимать, это комплимент, а не упрек. – Робин вздернула брови. – Я действительно всю ночь не спала, но отправителя… или отправительницы… так и не дождалась, зато вчера пришла новая открытка – на адрес телестудии. В ней говорится, что Открыточник в восторге от улыбки синоптика, которой во вторник завершился прогноз погоды.

Страйк фыркнул.

Робин спросила:

– Ты хочешь первым изложить новости по Бамборо или предоставишь это мне?

– Предоставлю тебе, – ответил Страйк с набитым ртом. – Я хоть поем спокойно.

– Ладно, – согласилась Робин. – У меня есть одна хорошая новость и одна плохая. Плохая заключается в том, что почти все, кого я успела пробить, уже мертвы и оставшиеся, скорее всего, тоже.

Она перечислила ныне покойных Уилли Ломакса, Альберта Шиммингса, Вильму Бейлисс и Дороти Оукден, а также рассказала, какие шаги предприняла для установления контактов с их родственниками.

– Никто не откликнулся, кроме одного из сыновей Шиммингса: тот, похоже, заподозрил, что мы журналисты и намерены повесить на его папашу похищение Марго. Я по мейлу сделала попытку его разубедить. Надеюсь, сработает.

Страйк ненадолго прекратил методичное уничтожение ролла и, выпив залпом полкружки чая, сказал:

– У меня проблемы, по сути, те же. Убедиться в достоверности сцены «Драка двух женщин у таксофонных будок» не представляется возможным. Свидетельница Руби Эллиот и мать с дочерью Флери – вероятно, главные героини – тоже умерли. Но остались потомки – я им разослал сообщения. Ответ пока пришел ровно один: от внука Флери, который вообще не понял, о чем речь. У доктора Бреннера родных, похоже, не осталось вовсе. Он так и не женился, детей не завел, была одна сестра – и та умерла незамужней.

– А знаешь, сколько женщин носят имя Аманда Уайт? – вздохнула Робин.

– Могу себе представить. – Страйк откусил здоровенный кусок ролла. – Потому и поручил эту девушку тебе.

– Значит, ты?…

– Шутка, – перебил он, ухмыляясь от ее выражения лица. – А что там Пол Сетчуэлл и Глория Конти?

– Если их нет в живых, то умерли они за пределами Соединенного Королевства. Но вот какая странность: после семьдесят пятого года об этих двоих не нашлось никаких упоминаний.

– Совпадение, – изрек Страйк, поднимая брови. – Даутвейт, который страдал мигренями и довел до самоубийства любовницу, тоже испарился. Либо живет теперь за границей, либо сменил документы. После семьдесят шестого года – никаких адресов, но и свидетельства о смерти тоже нет. Я бы на его месте, думаю, тоже имя сменил. В газетах его ославили, помнишь? Работник хреновый, спал с женой сослуживца, посылал цветы женщине, которая вскоре исчезла…

– Мы не можем утверждать, что это были цветы, – буркнула Робин в свою кофейную чашку.

«Бывают ведь и другие подарки, Страйк».

– Ну, шоколадные конфеты. Один черт. А вот почему с горизонта исчезли Сетчуэлл и Конти – это объяснить труднее. – Страйк провел рукой по небритому подбородку. – Журналисты довольно быстро утратили к ним интерес. А Конти ты запросто нашла бы в интернете, если бы она просто взяла фамилию мужа. Не может быть, чтобы у Глории Конти тезок было столько же, как у Аманды Уайт.

– Мне тут подумалось: не переехала ли она в Италию? – сказала Робин. – Ее отец при крещении получил имя Рикардо. Там у нее могли остаться родственники. Я разослала через «Фейсбук» несколько запросов разным Конти, но из тех, кто ответил, ни у кого нет знакомой Глории. На всякий случай я прикрываюсь генеалогическими изысканиями: она может уйти в тень, если с места в карьер упомянуть Марго.

– Думаю, это правильно, – сказал Страйк, подсыпая себе в чай еще сахара. – А что, Италия – неплохая идея. Вполне возможно, что по молодости лет наша девушка захотела перемен. А вот исчезновение Сетчуэлла объяснить труднее. Судя по той фотографии, он не страдал излишней застенчивостью. Наверное, к этому времени где-нибудь да всплыл бы, рекламируя свои картины.

– Я пробила художественные выставки, аукционы, галереи. Он буквально растворился.

– А у меня кое-какие подвижки есть, – сказал Страйк, доедая ролл и вытаскивая из кармана блокнот. – Сидя днями напролет в больнице, можно, оказывается, горы своротить. Я нашел четверых свидетелей, и один уже дал по мейлу согласие на встречу: Грегори Тэлбот, сын того самого Билла Тэлбота, который слетел с катушек и стал прямо на протоколах рисовать пентаграммы. Когда я объяснил, чем занимаюсь и кто меня нанял, Грегори вполне доброжелательно согласился побеседовать. Поеду в нему в субботу, – может, и ты захочешь присоединиться.

– Я не смогу, – огорчилась Робин. – Моррис и Энди оба взяли отгулы по семейным обстоятельствам. На выходные остаемся только мы с Барклаем.

– Ну, жаль, – сказал Страйк. – Так, еще я вышел на двух женщин, которые работали вместе с Марго в амбулатории. – Страйк перелистнул страницу блокнота. – Дело облегчалось тем, что медсестра, Дженис, до сих пор носит фамилию первого мужа. Адрес, полученный от Гупты, устарел, но найти ее, отталкиваясь от этого места, было делом техники. Сейчас она проживает на Найтингейл-Гроув…