Но кто же эти «мы»? Неужели действительно «мы»… Настя смотрела ему в глаза, судорожно стараясь удержать ресницы приклеенными к верхнему веку: ей страшно было даже на долю секунды выпустить Кешу из вида — а вдруг возьмет и растает, как видение… Как сон, счастливый утренний сон, который спасает тебя от жуткой действительности, захватив в свой плен ровно через пять секунд после сработавшего будильника.

— Настя, не пей все, — Кеша даже тронул ее за запястье, чтобы отвести бокал от ее рта. — Сначала поешь. Ты ведь ничего не ела, да?

Настя взглянула на стол: Кеша почти ничего не отпил из своего бокала. И опустила руку — да так резко, что не будь бокалы правильными, точно бы расплескала все по тарелкам. Но не шампанское было б тому виной, а его краткое, легкое, но до жути болезненное прикосновение. Теперь она точно не сможет ничего проглотить — ни шницелей, ни картошки, ни овощей… Ничего! Желудок превратился в крошечный шарик, как в «Ералаше» газета во рту у итальянского учителя — в пульку для рогатки.

— Я не голодна, — сказала смущенно Настя, чтобы заранее получить индульгенцию для слишком скромного аппетита.

Но аппетит пришел, как и должно, во время еды, а возможно потому, что еда в рот попадала не с ее, а с Кешиной вилки. Настя едва удерживала спину прямой: следом за животом отяжелела грудь и тут же потащила за собой плечи. Это был самый длинный и самый мучительный ужин в Настиной жизни, а ведь Кеша так старался сделать его запоминающимся… И если бы он только не поднял тот же бокал для нового тоста… Но нет, сердце Насти радостно подпрыгнуло в груди: Кеша ничего не сказал про Илью. Он просто улыбнулся:

— Чтобы в нашей жизни с сегодняшнего дня были только приятные новости…

Настя мечтала не сводить глаз с Кешиного лица, но из-за дурацкой формы бокала пришлось запрокинуть голову, чтобы осушить его до дна… Да так сильно, аж до хруста шейных позвонков или до протяжного стона, который вырвался из Настиной груди вместе с пузырьками, ударившими в нос. Пальцы едва не разжались — но даже отпусти она сейчас бокал, его уже крепко сжимали пальцы Кеши, хотя тот и нашел его на ощупь, впечатав губы в Настино плечо. Она тоже отыскала опору в его плечах, а вот несчастный пустой бокал, пошатнувшись, рухнул в тарелку, потому что Кеше срочно потребовались пальцы, чтобы поймать рванувшееся из груди Настино сердце. А Настя еще сильнее смяла футболку, когда Кеша заскользил носом по ее тонкой шее к пылающей мочке.

— Второй бокал будет лишним, — прошептал он в самое ухо, обжигая ее прерывистым дыханием.

И вот Настя уже на ногах, хотя сама не вставала — это точно, как точно и то, что на ватных ногах она не в состоянии удержаться даже долю секунды. И если Кеша вдруг уберет руки… Но он их не убирал, его пальцы скользнули вниз к запястьям, чтобы переплестись с ее пальцами.

— Настя, закрой глаза.

Он не добавил «пожалуйста», но его голос прозвучал слишком мягко для приказа, но Настя подчинилась, закрыла глаза и только потом спросила:

— Зачем?

— Так надо, — ответил он.

И Настя не стала спорить, потому как поняла, что именно так и надо.

— Доверься мне и ничего не спрашивай.

Достаточно кивнуть, чтобы тут же, под пальцами почувствовать сердце Кеши: он прижал левую руку Насти к своей груди, а на второй сильнее стиснул горячие пальцы.

— Снимай тапки.

Мозг завопил — зачем? — но ноги уже толкнули тапки в сторону и нащупали босые пальцы Кеши.

— Что ты делаешь? — не выдержала Настя мозговую атаку и почти что открыла глаза.

Кеша предугадал ее желание:

— Не открывай глаза! Мы же договорились!

Обида в его голосе острой бритвой полоснула Настю по пальцам, которые Кеша прижимал к своему сердцу.

— Если откроешь глаза, я подумаю, что ты мне не доверяешь!

Настя замотала головой — она доверяет, доверяет, доверяет! Пусть не сомневается! И он больше не сомневался, потому сделал шаг назад, но для затаившей дыхание Насти это оказалось так неожиданно, что она с трудом удержала свои ноги на его ногах.

Он отступал — медленно, и выходило так, что она наступала. Он пятился, она — шла вперед. Он видел, куда идет, она знала, что он знает дорогу и покорно ступала на избранный им путь.

Настя изучила квартиру настолько хорошо, что даже с закрытыми глазами могла нарисовать план и указать точный метраж. Нога в ногу, нога на ноге, так и прошли они весь коридор, пересекли гостиную и наконец вступили в спальню. Неужели и здесь ей не позволят открыть глаза?

— Не отрывай глаз! — будто прочитал ее мысли Кеша.

Его детская игра не раздражала, но и не заводила — лишь возбуждала любопытство: Насте хотелось знать причину закрытых глаз, и она спросила. За вопросом последовала секунда тишины и короткий смешок.

— Не хочу, чтобы сегодня все было серым. Надоело. Если сильно зажмуриться, правда ведь все становится цветным?

Настя зажмурилась. Крепко-крепко, хотя и знала наперед, что все останется черным.

— Ты выключил свет?

— А я его не включал, — усмехнулся Кеша, захлопывая дверь. — Пожалуйста, останься с закрытыми глазами еще на пару минут. Хорошо?

Настя кивнула, но тут же вспомнила, что в комнате темно, и прошептала: «Хорошо!» И Кеша почти поймал ее ответ губами, отпустил наконец пальцы и сжал ладонями щеки, но лишь на мгновение. Пальцы тут же устремились вниз, чтобы спустить к локтям сразу обе лямки. Настя хотела сказать, что так сарафан не снять, что сбоку есть молния и что ее трудно отыскать, но ее языку было не до всяких там дурацких инструкций. И когда сарафин застрял на талии, Настя уже даже молила Венеру, чтобы Кеша не отпускал ее губ и подольше не находил молнии. Когда же пальцы в поисках застежки скользнули ей под грудь, она вздрогнула, но спустя мгновения дрожь охватила уже все тело, и Настя вовсе перестала ее ощущать — на смену арктическому холоду пришел жар тропиков, и мурашки, разбежавшиеся по спине, в одно мгновение превратились в дрожащие капельки горячей росы. Наверное, так чувствовали себя ведьмы, охваченные пламенем, не в силах через дым разглядеть лицо мучителя. И верно, Кеша рухнул к ее ногам, в голос проклиная всех дизайнеров женской одежды вместе взятых.

— Слева… Дай… Я сама…

По-прежнему с закрытыми глазами, перебираясь через его горячие пальцы, точно через горные хребты, Настя расстегнула молнию, которая даже хозяйке поддалась только с третьего раз, хотя руки не дрожали, пока не встретились с пальцами Кеши, который не отдал ей платье, а самолично довел ненавистную ткань до ее босых ног.

— Можно теперь открыть глаза?

— А что ты хочешь увидеть в темноте?

Она ничего не хотела, она не могла ничего хотеть, кроме одного — скорее избавиться от колючих кружев, впившихся в грудь. Но для этого не нужно было открывать глаз, и даже рта, который Кеша снова нашел безумно горячими губами. Зачем ему подсказывать элементарные вещи — застежку на выгнутой дугой спине найти намного легче, чем в складках ткани на боку.

И когда Настя вытянула руки, чтобы окончательно избавиться от бюстгальтера и наконец вздохнуть полной грудью, внутренний голос рассмеялся так громко, что сделалось страшно стыдно: и зачем ты, дура, чинила кружева? Зачем? Не понимаешь разве? Конечно, чтобы время пролетело незаметно. То, самое медленное и самое мучительное время, когда ждешь любимого, а он все не приходит. Но вот он рядом — она слышит его дыхание, чувствует сладковатый запах геля для душа — они пахнут одинаково и дышат тоже в унисон, или же все-таки он быстрее? А она не дышит вообще, боясь, что грудь выскользнет из его жадных губ, а кружева, стянувшие бедра, лопнут, натянутые сильной рукой. Как и дрожащая под коленкой жилка…

И чтобы не упасть, Настя сильнее сжала пальцами ткань футболки, натягивая ее на себя с таким же неистовством, как кучер поводья, чтобы остановить взбесившуюся лошадь. Но ее лошадь неожиданно встает на дыбы, и, взлетев в воздух, Настя не выдержала и открыла глаза, но вокруг непроглядная тьма, в которой работают лишь два чувства — осязание и обоняние, даже слух предает, потому что она не слышит ничего, кроме несущегося в никуда заячьего сердца.