Он достал икону и встал на колени перед мамой, плакал и клялся, что больше пальцем меня не тронет. Мама, добрейшая и умнейшая женщина, не знаю, поверила или нет. Я поверила…

В «зеркальную» дату – 02.02.2020 – ушел человек, в свое время превративший мою жизнь в бесконечный кошмар. Все было действительно очень страшно, даже маме и сыну не могу всего рассказать. Наши знакомые воспринимали его как жутко обаятельного и веселого человека, креативного, а как он анекдоты рассказывал! Поведай я кому-нибудь, что он может меня, по возрасту ему в дочки годящуюся, так жестоко обижать, изу мились бы и, думаю, не поверили. Родилась я в Слюдянке. Это небольшой город, районный центр на южном берегу Байкала, со Слюдянки озеро и начинается. Родители – железнодорожники. И все в роду поющие. Прадед – священник Михаил – руководил церковным хором, а в свободное время любил играть на гитаре и пел. У бабушки Ларисы, его дочери, потрясающий тембр, она мне в детстве нараспев сказки рассказывала, а через много лет Сережке – моему сыну, он ее Лелей называл. Мама моя Надежда тоже поющая. Папа Владимир играл на всех инструментах, какие только существуют, он «слухач». Играл на танцах и был звездой местного футбола, нереально зажигал, я помню, стадион восторженно скандировал: «Ус!» Это была папина футбольная кличка, у него усики были как у Остапа Бендера. Когда я появилась на свет, рассказывает мама, в первые дни в роддоме кричала «и-ии-и-и» – долго и с упоением тянула высокую свистлявую ноту. Все вокруг маме говорили: «Твоя звезда запела!» Только «исполнив песню», орала «уа!», как все нормальные дети. Родители назвали меня Светой. Алиса Мон – это сценический псевдоним, созвучный с Мона Лиза. Росла на наших советских хитах, обожала Аллу Пугачеву и Юрия Антонова, а в школу меня папа будил, ставя каждое утро пластинки Валерия Ободзинского. С седьмого класса пела в школьном  ансамбле. Исполняла и свои собственные песни, я их с детства пишу. Одноклассники завидовали, потому что их не пускали на «взрослые» школьные вечера, а я там выступала. Трижды поступала в музыкальную школу. Но так как с четырех лет играю на фортепиано, а научилась этому сама, привыкла к своей аппликатуре – технике игры, и переучиться не удавалось. Палец большой подворачивать под ладонь – для меня это было смерти подобно. Но в советское время заставляли играть «как надо». Так же в общеобразовательных школах левшей переучивали в правшей – запрещалось быть «не как все».  В общем, музыкальная школа для меня оказалась закрыта. После десятого поступила в иркутский политех на… специалиста по железобетонным конструкциям. Там тоже с музыкантами связалась – играла в университетском ансамбле «Фидис». Ради репетиций прогуливала занятия, к концу первого полугодия стало понятно, что надо или всерьез учебу подтягивать, или уходить из института. Решение далось легко – ну какой из меня железобетонщик? Вернулась в Слюдянку, полгода проработала лаборантом в школе, где раньше училась. Летом отправилась поступать в педагогический в Но во сибирск, где у меня про изошел конфликт, – это долгая и малоинтересная история.  Ушла в медучилище. Там на родах успела поприсутствовать, а из анатомички, где делали вскрытие трупа, выполз ла в полуобморочном состоянии. Друзья все твердили: «Какой пед и тем более мед? Тебе в музыку надо!» Вдруг такую веру в себя внушили, что следующим летом рванула поступать в музучилище в Новосибирск. На эстрадно-джазовый факультет. Играла на инструменте и пела свои песни, никто не понял, что на слух. Получила «отлично». Но следом был экза мен по сольфеджио, где выяснилось, что не знаю ни одной ноты, – так и провалилась. Это был конец света, казалось, каменной плитой придавило. Немного придя в себя, решила, что займусь сольфеджио и через год обязательно поступлю! Осталась в Новосибирске, нашла педагога. Осенью захотелось увидеться с ребятами, которые в музучилище поступили, со многими ведь успели подружиться во время экзаменов. Отправилась к ним, поздравила с началом учебного года. Уже уходила, когда в дверях окликнул Владимир Владимирович Султанов – педагог эстрадно-джазового отделения и руководитель джазового оркестра. Произнес: – Жаль, что не поступила, – а следом протянул магнитофонную катушку, тогда были огромные такие бобины, и велел: – Выучи две пес ни, будешь их исполнять, – и сказал, какие именно. – Так я же не поступила! – Ничего, на следующий год поступишь, а пока попоешь у меня в оркестре! Так и получилось – поступила. Потом выяснилось, что попасть в оркестр Султанова – все равно что выиграть миллион в лотерею, нереально.  Даже не всех выпускников туда брали. Настоящий полноценный оркестр, очень крутой! А меня, провалившую сольфеджио восемнадцатилетнюю шпану, приглашают. Да еще оказалось, что тремя месяцами раньше выпустилась лучшая его солистка, и весь ее шикарный репертуар Владимир Владимирович отдал мне. Вот повезло так повезло! Несколько ребят из султановского оркестра подрабатывали музыкантами в местном кафе «Эврика». Пригласили и меня: «Попрактикуешься». Начало восьмидесятых – эпоха стабильности и больших надежд. Очень интересный период, как мне кажется, на эстраде. Запоминающиеся мелодии, тексты, исполнители. Огромный интерес зрителя, истосковавшегося по музыке самых разных направлений. Я еще застала время, когда артист пел – зал вставал.   Сейчас даже на концертах топовых зарубежных исполнителей подобное происходит редко. Зрители в кафе, где мы выступали, каждый раз набивались битком. Но стоило нам начать играть джаз, как появлялась директриса. Злобно вырубала электричество, буквально грудью повисала на электрорубильнике. Она не навидела джаз! Электрогитары замолкали. Пела я в «Эврике» на энтузиазме, ничего не зарабатывала. И не просила. Альтруистка! Остальные-то ребята получали и зарплату, и парнэс (это чаевые за исполнение песни «по просьбам слушателей»). Все, кроме меня. Как-то барабанщик Коля сказал: «Может, пора нам уже Светке на колготки дать немного денег?» Остальные ухмыльнулись – типа обойдется, и вопрос был закрыт. В оркестре Султанова и теперь вместе со мной в «Эврике» играл гитарист Вася Маринин. Мы были друганами, нас связывал джаз. Как порой бывает в юности, когда дружбу можно принять за любовь, он стал моим первым мужчиной. Я согласилась вступить в законный брак. На свадьбу Вася подарил мне, как сейчас помню, пять красных гвоздик и переехал ко мне в  съемную комнату в коммуналке. Через дорогу от «Эврики» находился ресторан «Интурист». Руководитель ресторанного ансамбля стал захаживать к нам по вечерам в перерывах – слушать, как мы работаем. Однажды вдруг подошел ко мне и стал уговаривать: «Переходи к нам, мы тебе купим мик рофон, будешь петь и хорошо зарабатывать». Не один день упрашивал, в итоге согласилась. Так я оказалась в «Интуристе». Это был лучший ресторан города! Контингент – картежники, спортсмены уровня ВИП, богатые люди: элита того времени. Педагоги музучилища, узнав, что теперь выступаю в «Интуристе», подходили после занятий и шепотом, чтобы никто больше не слышал, просили оставить им столик. Это, конечно, не входило в мои обязанности – бронировать столики, но я могла попросить администратора Марину. Ведь просто так, что называется, с улицы, в «Интурист» не попасть. В ресторане мне было как у бога за пазухой. Ребята-музыканты берегли: солистка, девочка совсем зеленая – относились как к хрустальной вазе. Никто не приставал, не клеил. Да и кто бы посмел! Серьезная  точка под надзором КГБ, всюду «уши», люди из органов… Однажды меня вызвали в эти самые «органы». Мужчина в штатском сверлил строгим взглядом: «Вы вообще в курсе, что моральный облик советского человека не позволяет покупать вещи у иностранцев?» А я покупала! Бывало, пою на сцене, а перед ней распо лагался пятак, где посетители танцевали. Замечаю: зажигает какая-нибудь полька, а на ней юбка классная! Ни у нас в Слюдянке, ни даже в Новосибирске таких ни на ком не видела. А я по натуре шопоголик, как оказалось. Хотя раньше такого слова не знали. Ползарплаты могу спустить на вещи. Шепчу барабанщику Юре Батищеву, он коммуникабельный, с кем и о чем угодно мог договориться: – Юр, хочу такую юбку. – Понял! – отвечал Юра. И вот теперь КГБ указывает мне на моральный облик. Я, потупившись, лопочу, что не подумала и больше так не буду. А сама в этой самой польской юбке сижу! Детский сад, честное слово. Все равно покупали – потихоньку, чтобы не попасться. Зарабатывала я хорошо. Будь попрактичнее, думаю, могла бы квартиру купить по тем временам. Но практичности и жизненного опыта как раз не хватало. Квартиру снимала. Точнее комнату в коммуналке. Но нам из нее пришлось съехать из-за Васи. По вечерам, когда я отправлялась петь в «Интурист», к нему приходил друг. Они пили пиво и  играли на гитарах на общей кухне. Соседи стали жаловаться, и нас выселили. Вынуждены были поехать жить к Васиным родителям. В училище тоже начались проблемы. На втором курсе перед зимней  сессией на  собрание педколлектива вызвали мою маму из Слюдянки. Ей пришлось ехать двое суток! Меня решили отчислить. Не успевала по двум предметам – музлитературе и гармонии. Можно было подтянуть, но обе преподавательницы терпеть меня не могли, настаив али на отчислении. Может быть, им было обидно, что они, педагоги, получают гроши – а какая-то соплюха ходит в импортных шмотках и одевается в «Березке».  Вступился за меня один лишь Султанов, возмущался: «Такую вокалистку вы не должны отчислять!» Все равно исключили. В справке написали – «профнепригодна». Я почти не расстроилась. Уже имея опыт работы и на сцене, и в «Ин туристе», понимала, что могу держать зал. Ну не будет у меня корочек об образовании, так ведь  они не означают наличие таланта. Так как днем теперь не нужно было бежать на занятия, меня взяла в оборот Васина мама. Начала, что называется, дрессировать для семейной жизни. Показывала, как правильно вытирать пыль с мебели и печь любимые Васины пирожки. Так вместо учебы я оказалась погружена в семейные будни. Сам Вася часами бренчал на гитаре, в перерывах являлся на кухню и прихватив пирожок, возвращался к инструменту. Творчеством занимался. А я – днем то с тряпкой, то по уши в  муке, вечером отправляюсь в рес торан деньги зарабатывать. Такая у нас была забавная жизнь. Родная сестра моей бабули Ларисы, Нина, работала в новосибирской филармонии  вахтером. Однажды я к ней на работу зашла. Рядом пронесся мужчина – высокий, с пышной шевелюрой, какого-то демонического вида. Пролетел мимо , потом обратно. Показалось, волосы мои дважды откинуло назад от этого тайфуна. Спросила у бабы Нины, кто это. Она ответила: «Сережа Муравьев, композитор. Ищет музыкантов – собирает группу». Это был мой будущий муж, отец моего единственного ребенка. И мой злой гений. Муравьев – уроженец Новосибирска, создал несколько ансамблей, довольно успешных на местном уровн е. Теперь же поставил перед  собой более амбициозную цель – сделать коллектив всесоюзного масштаба. Я вдруг подумала: а зачем ему кого-то искать, есть джазовый коллектив из «Эврики», слаженная команда, не пойти ли нам к нему? Собрались и пошли, узнав через бабу Нину домашний адрес. Сергей нас принял, побеседовали, попели. Потом он говорит: «Беру. Всех, кроме (повернулся ко мне) тебя. Женщина на корабле – к крушению… У меня в двух ансамб лях пели две женщины.  Из-за обеих оба коллектива развалились». Так что группа, которая поз же получила название «Лабиринт», началась без меня. Были гитарист – мой Вася, бас-гитарист, барабанщик и солист. Сам Муравьев на клавишах играл. После очередной репетиции мы с ребятами встретились, и они говорят мне: «Солист не вытягивает несколько песен, может, ты попробуешь? Запишем на магнитофон». Записали и дали послушать Муравьеву. Тот сдался: «Ладно, пусть она придет и споет на репетиции». Пришла и спела. Оценил: «Неплохо». Не похвалил, не сказал, что берет в группу. Уеха ла домой в Слюдянку на несколько дней. Назавтра звонит Вася. Спросила, как репетиции. Он говорит: – А нет репетиций. – Заболел кто-то? – спрашиваю. – Нет, Муравьев без тебя не хочет репетировать. Так я, вернувшись, стала полноправным участником ан  самбля. От Васи вскоре ушла. Почему? А любовь закончилась. Да и была ли она? Не видела от него ничего, кроме тех единственных пяти подаренных на свадьбу гвоздик. И мама его надоела со своими пи рожками.  Вася-то, видимо, полагал, что никуда не денусь – некуда мне было идти. Но я договорилась с приятелем-барабанщиком, что временно приютит у себя. Собрала вещи, спустилась по лестнице и вышла из подъезд а. Стояла зима, снег хрустел под ногами. Навстречу – пьяный Вася. Я прошла от него в двадцати сантиметр ах, он меня не узнал. Потом просил вернуться, обещал исправиться. Я отказалась. Несколько дней обитала в коммуналке барабанщика. Он спал на диване, а я на кровати, между нами стоял журнальный столик. Затем сняла квартиру и зажила  одна. Муравьев был женат вторым браком, от каждой супруги росло по сыну. Жена Марина была лет на пятнадцать моложе его. Я ее видела несколько раз, мы ведь всей группой заходили к нему в  гост и. Невероятно красивая женщина – длинные роскошные волнистые волосы, высокая. Рукодельница! Сергей приносил на репетиции пирожки и прочие домашние вкусности и угощал нас всех. А я ничего этого не умела, даже дрессировка Васиной мамы не помогла – искусство вести быт улетучилось сразу, как только я от них съехала. Наступил день, когда Муравьев потребовал, чтобы приходила на репетиции раньше остальных. Якобы мне нужно дополнительно заниматься вокалом. Не понимала зачем, но послушно являлась. Как-то у нас в репетиционном зале погас свет. Остальные ребята еще не подтянулись. Сергей прошел в  темный коридорчик, потом заглянул об ратно: «Можно тебя на ми нутку?» Я вышла. Он вжал меня в угол и вдруг начал целовать. Была ошарашена, не ожидала. Зачем ему нужна девчонка на двадцать лет моложе, ведь у него есть красавица и умница Марина и десятилетний сын? Я не находила ответа. Относилась к нему как к высшему божеству, буквально в рот заглядывала. Он и был высшим божеством. Как играл! Разве что искры не сыпались из-под пальцев! А пел! Запредельный уровень композитора и музыканта. То, что он написал музыку к «Подорожнику», не дает ни малейшего представления о его музыкальном даровании. Позже, в 1990 году, уже будучи в браке, мы с ним поехали в Америку. Там переслушали весь репертуар лучших мировых исполнителей. Я загорелась: «Хочу такой же материал!» Вернувшись домой, Сергей сочинил альбом. Сама Уитни Хьюстон позавидовала бы! Мы записали несколько песен в моем исполнении. Помню, Муравьев дал послушать кассету Анатолию Кроллу, знаменитому джазовому дирижеру. Мастер послушал, удивился: «Это Алиса поет?» Но вернусь к «Лабиринту». Мы репетировали, из «Интуриста» пришлось уйти. Улетели на первую съемку, ее организовал Муравьев – в Москве, на программе «Утренняя почта». Пели «Обещаю». Музыку написал сам Сергей, слова – Лидия Николаевна Козлова, супруга Михаила Танича. Чуть позже в той же «Утренней почте» прозвучал «Подорожник» на слова самого Танича. Дальше полным ходом пошли гастроли. Безоговорочный успех! Мы стали очень популярными, звездными. Могли по два месяца колесить, не возвращаясь в Новосибирск. Три-четыре концерта на одной площадке в один день! Уставали так, что еле выползали со сцены. Но никто не жаловался.