– В то время я и подумать не мог, на что способна Рита, – продолжаю, словно и не прерывался. – Она была обычной девушкой. Вернее, необычной, но только для меня, и только в самом хорошем смысле этого слова.

Хочу отодвинуться от стола, дергаю за подлокотники, но стул намертво закреплен к полу. Лжепсихиатр замечает мои действия, он не хочет, чтобы я нервничал, озирается по сторонам. Он двигает кольцо на пальце. Фальшивка ищет, чем меня отвлечь.

– Продолжайте. Что было дальше?

Фальшивка говорит нежно, его теплый мягкий тембр должен успокаивать, должен расслаблять и усыплять бдительность, но он только раздражает. Тупая, наивная подделка.

Чарли садится на скамейку. Ноги у него гудят.

Это была длинная ночка. Город праздновал. Сотни фото с королем немого кино. Бесконечная толпа, плотный поток выпивших шумных людей.

Аркадий третий день в гриме. Чтобы не испортить прическу, спал на кулаке, сидя, прислонившись к шкафу. Он ел, широко раскрывая рот, чтобы не испортить макияж. Пил через трубочку.

Он ходил, улыбался, играл, позировал, радовал зрителей. И наконец, Чарли сел на скамейку.

Я совершенно не устал, но Аркадию нужна передышка. Как минимум присесть, но я знаю, что это ему не поможет. Нам всем нужно хорошенько выспаться.

Заключительный вечер прошел. Выступления артистов, палатки с шашлыком, салют.

Все закончилось.

Жители отмечали до утра. Чарли до утра их развлекал, и сейчас, когда словно по щелчку все улицы опустели, можно перевести дух и расслабиться.

Чарли садится на скамейку, достает из кармана конфету, ириску. Аркадий любит ириски, любит их запах. А я люблю, когда меня никто не трогает. И нас обоих ситуация устраивает.

Сижу в тишине.

Совсем еще утро. Иногда проезжают машины, дворник с ведром еще только идет на работу, редкие пошатывающиеся тела бредут домой, а я пытаюсь языком отклеить конфету от зуба.

– Рита в тот день не вернулась домой, – говорю, обращаясь к лжепсихиатру.

Подчеркиваю, «не вернулась», и слежу, чтобы он обязательно пометил у себя в записях. Пусть запишет, что я ни в чем не виноват, что я весь день провел в городе, устал, как сволочь, так что я никого не убивал.

Фальшивка пишет, я делаю паузу, жду, пусть он закончит.

Утро после городских праздников всегда холодное, одинокое и грязное. Повсюду разбросаны обертки, окурки. На охоту выбираются шатающиеся санитары улиц в поиске недопитых и брошенных бутылок.

Сижу в тишине, расслабляюсь, и передо мной приземляется жук. Большой такой, откормленный хрущ, или, как его еще называют, майский жук. Падает в метре от меня и начинает ползти к газону. Торопится, усатый, перебирает лапками.

В тот день ему не суждено было добраться до травы. Этого он никак не мог предугадать. Судьба, хотя я и не верю в нее…

Воробей перегораживает хрущу путь. Раз, два, три, шустрый клюв наносит удар за ударом. Птичка подбрасывает жука в воздух, подхватывает на лету и снова клюет. Жук тщетно пытается спастись, для него все кончено. Он переворачивается со спины и пытается взлететь, но проворный клюв треплет его из стороны в сторону, словно пасть собаки, рывками дергает и хирургически точно отделяет крыло от тела. Вслед за первым отлетает в сторону и второе. За крылом на очереди лапки. Жук не сдается, борется до конца. Но…

– Чего и стоило ожидать, в итоге клюв уносит неподвижное тело майского хруща подальше с места преступления. – Я улыбаюсь и смотрю на поддельного психиатра.

Фальшивка отрывается от записей. Смотрит на меня как-то загадочно. Он ищет подсказку.

– Ты же сейчас нам не про жука рассказал? Ведь так?

Я опять закуриваю и предлагаю фальшивке сигарету. Он игнорирует и держит ручку наготове. Напрягся весь, мой лжепсихиатр, готовится записывать признание.

И я признаюсь…

– Признаюсь, – говорю и виновато опускаю голову.

Я смотрю на стол и представляю, как глаза фальшивки расширяются, рот роняет нижнюю челюсть, и та со звоном падает на пол, как дрожит ручка в его пальцах.

– Признаюсь, – говорю нарочито театрально. Как прожженный актер, со дня на день, собирающийся на пенсию. – В то утро я стал свидетелем настоящего убийства, – улыбаюсь и продолжаю: – Воробей убил, и я так подозреваю съел хруща.

Не знаю, сколько мне позволят так сидеть и дурачиться. Проверим. В любом случае мне спешить некуда, время работает на меня. Нужно подождать. Возможно, прямо сейчас, пока испытываю их терпение, Рита расправляется со своей новой жертвой.

Мой окурок залезает в слона.

Лжепсихиатр сидит и изображает из себя умного. Делает вид, что все контролирует. Может, он даже на самом деле верит в это. Делает вид, что все идет по намеченному им плану. Пишет и всем видом показывает, что уже давно раскусил меня, что вот-вот выведет преступника к настоящему признанию.

А я упрямо жду и опускаю слону хвост.

«Вчера ночью был найден зверски растерзанный труп человека».

Я переключаю канал. На другом тот же ведущий продолжает:

«По словам очевидцев, тело мужчины, завернутое в пакет, выбросили из дверей фургона».

Мне не хочется за завтраком на такое смотреть, опять переключаю.

По всем каналам одно и то же. Фургон, тонированные стекла, автомобиль синего цвета, без номеров. Растерзанное тело, заявления очевидцев, специальные корреспонденты с места событий. Полиция, мигалки, ограждающая лента. Власти успокаивают жителей и уверяют, что все силы направлены на поиск преступников.

Я люблю кушать глазунью и смотреть телевизор, но сегодня вынужден завтракать в тишине. Экран гаснет, и я слышу, как из соседней квартиры по радио диктор сообщает о вчерашнем происшествии.

Мне нет дела до их расследования. Мне не интересно, что ж такого сделали с телом мужчины, что вызвало бурную реакцию газетчиков. Я просто хочу позавтракать в тишине.

– Ты уже слышал?

На кухню входит Рита.

Она вернулась домой под утро. Пропала на ночь. Не предупредила меня и даже не извинилась. А сейчас просто заходит на кухню без стука как ни в чем не бывало и возбужденно интересуется, слышал ли я уже…

– О чем? – Я не скрываю обиды, говорю безучастно, отстраненно.

– Ну как же? Убийство. Представляешь, у него срезали лицо. – Она проводит рукой, показывает на себе.

Я макаю хлеб в желток, кладу кусок в рот и с полным безразличием смотрю на Риту.

– Что с тобой?

Я не отвечаю, продолжаю жевать и готовлю новый кусок, чтобы отправить его в рот.

– Ты обиделся? На меня? На то что задержалась?

Предательская крошка попадает не в то горло, и я начинаю кашлять. Пытаюсь запить чаем, но выкашливаю его на стол.

– Глупенький, – говорит Рита и стучит меня по спине. – Я не хотела тебя обидеть. Хотела вместе с тобой, но ты куда-то запропастился. А я встретила такую веселую компанию.

Я отодвигаю ее рукой в сторону. Предательская крошка выдавливает из меня слезу.

Вытираю лицо и говорю, что не сержусь, что я не в праве ждать верности, но, говорю, хотелось бы, что б она хотя бы предупреждала, если задумает уйти так надолго.

Тем более, говорю, сама посмотри, что творится в городе. По всем новостям обсуждают жестокое убийство.

– О, так ты все же слышал?

– Нет.

– Слышал-слышал.

– Нет, – коротко отрезаю и не хочу продолжать разговор.

– Ну хватит. Не злись. Я же объясняю. – Рита вытирает полотенцем стол и садится рядом. – Честное слово, я тебя искала, хотела позвать вместе на вечеринку.

Она говорит, что познакомилась с бесподобными людьми. Девчонки, художницы. Пишут абсолютно все, от пейзажей до портретов. Они близняшки, даже разговаривают похоже, но картины абсолютно разные. Одна создает абстракции и с натуры пишет, а другая – вылитый Серов, и зовут ее, кстати, Валентина.

– Представляешь?

Я представляю, и мне становится спокойнее.

– Получается, ты в женском коллективе развлекалась? – Обида куда-то улетучивается.

– Ну… Не совсем.