Несправедливо, чудовищно несправедливо. Всё внутри кипит от злости. Ана готова бежать из дома в чём есть, лишь страх, плотно вбитый в подкорку страх за своё будущее, не даёт ей сделать ни шагу. Да что оно такое, это будущее? Эфемерное понятие, которое ни потрогать, ни увидеть. Почему из-за этого призрачного нечто она обязана бросить то, что любит здесь и сейчас?! А если никакого будущего нет? А что если она завтра умрёт?!

Ана сбегает из дома через полчаса, дождавшись, когда родители затихнут в своей спальне. Вылезает в окно, прыгает с навеса крыльца, едва не разбив садового гнома. Коленям больно – неудачно приземлилась. Плевать, что на улице глубокая ночь, она бежит так быстро, словно за ней гонится стая собак. Так быстро, чтобы собственные страхи и сомнения не успели её догнать.

– Они запретили нам встречаться, – запыхавшись, заявляет она с порога, как только заспанный и какой-то разом похудевший Эван открывает ей дверь. Он долго молчит, словно пытается понять, а поняв, принять и переварить. Ана чувствует себя кругом виноватой – и перед родителями, и перед Эваном. Ему сейчас и без того непросто, а она добивает его.

– Я понял.

Майкла, отца Эвана, недолюбливали и соседи, и школьный комитет – побаивались. У него была репутация скандального и заносчивого типа, который не стеснялся своих спортивных достижений, а получить в лицо от чемпиона мира по смешанным единоборствам никто желанием не горел, с самим же Эваном в школе предпочитали не связываться. Ане это даже нравилось – все эти «Заучка» и «Фригидная» затухали на корню. Теперь же Эван превратился в сына уголовника, и они оба понимали, что за этим последует. Тюрьма – клеймо, даже если сел не ты, а твой близкий родственник. Эвана начнут сторониться ещё больше, и сегодняшний домашний скандал был тому подтверждением.

– Эван, я уезжаю в колледж, – с дрожью в голосе произносит она. Её словно осеняет – им придётся расстаться в любом случае, ведь Эвану колледж не светит. В голове успевает пронестись шальная мысль всё бросить и остаться с ним, найти работу, пусть официанткой или горничной, жить с ним, в его доме, когда-нибудь родить ему детей. Родители ведь живут как-то и без колледжа, и они с Эваном справятся! Пусть он только поддержит её.

– Я знаю.

Ана не видит в тусклом свете бра его лица, но знает, чувствует, что ему больно. Она слышит это в его тихом голосе, в глубоком, тяжёлом вздохе. Страха не осталось – она бросается к нему, обнимает за шею, за твёрдую, мускулистую спину, за руки, плечи – широкие, гладкие и горячие на ощупь. Либо сегодня, либо никогда. Да если не с ним, то с кем?! Другие парни сделались ей отвратительными, мерзкими. Ана уверена, что больше никогда никого не полюбит.

– Я не хочу с тобой расставаться. Не хочу.

Плотно зажмурив глаза, она находит его губы, неумело тычется в них.

– Я никуда не поеду. – Она запускает пальцы в короткий ёжик волос на его затылке, придвигается ближе, так близко, как никогда себе раньше не позволяла. – Я останусь с тобой.

Лишь бы только он поддержал её, иначе сомнения выгрызут у неё в груди дыру. Ане хорошо и одновременно страшно – Эван отвечает на её поцелуй также неумело, но со всей страстью. Она чувствует прикосновения его ладоней на спине, на лопатках, на шее, под футболкой; животом ощущает твёрдость чуть ниже пояса его штанов. Пугается, нервно дёргается, но тут же сама себя успокаивает. Чего бояться? Рано или поздно это случается со всеми. И пусть лучше это будет Эван.

– Постой, – он отстраняется, прижимается лбом к её лбу, ровняет дыхание. – Ана, – проводит ладонью по её щеке, целует в кончик носа, делает полшага назад. Его горячее тепло вмиг меняется на холод ночи – они забыли запереть дверь. – Не нужно. Если всё так… не нужно. Иди домой… Я отвезу…

Ана больше ничего не слышит, закрывает уши, пятится назад, давится слезами. И он её отверг. Все кругом её предали. Ана сбегает от него в темноту, продирается через кусты, будит соседскую собаку. Эван окликает её, пытается догнать, проводить, потому что беспокоится. Все за неё, чёрт возьми, беспокоятся, но всем на самом деле откровенно плевать! Лучше бы ей пропасть. Угодить под машину. Или пусть какие-нибудь идиоты пристрелят её из-за угла.

Острый приступ страха возвращает в реальность пинком под зад. Ана нервно озирается по сторонам – улочка пуста и безлюдна, дома глядят на неё, словно призраки, пустыми, чёрными глазницами. Нигде ни души. Если она действительно наткнется на каких-нибудь придурков, помощи она не дождётся. И никакой Эван её не спасёт. Он теперь больше никогда её не спасёт – ещё пара месяцев до выпускного, и она больше его не увидит. Ана припускает прочь с улицы – теперь она мчится домой, туда, откуда каких-то полчаса назад желала уйти безвозвратно. Пробравшись в комнату, она падает на кровать и рыдает два часа кряду, пока не засыпает от бессилия.

Утром родители не спешат её будить. Она пропускает один день учёбы – Мария и Сильвестер везут её в парк на пикник, а потом в кино. Вечером дома они едят мороженое и играют в «Монополию» – ради дочери оба отказались от дополнительных рабочих часов. Ане всё ещё горько, но она почувствовала поддержку, а с ней всё кажется как-то проще.

Эван перестал ходить в школу, перестал звонить и отвечать на звонки, и почти не появлялся дома. Он пропадал в госпитале, куда они с Аной не так давно вместе устроились волонтерами. Позже Ана поняла, что не выносит вида крови – ей пришлось пересмотреть специализацию и выбрать факультет психологии – а вот Эван остался. Он сдал школьные тесты досрочно. Он не пришёл на выпускной и через две недели молча забрал свой аттестат. Ещё через неделю Ана переехала в кампус, и студенческая жизнь захватила её. Мама оказалась права, Ана забыла его.

Думала, что забыла.

Наши дни

Каждый раз, когда Ана возвращается домой, она словно совершает скачок во времени. Ещё пару миль назад она была молодой женщиной с приличной, пусть порой эмоционально опустошающей работой, хорошей машиной, при женихе – управляющем колл-центра, снимающем им квартиру в десяти минутах от делового квартала, а стоило въехать на родную улицу – снова стала шестнадцатилетней девчонкой. Наверное, потому что здесь ничего за двенадцать лет не поменялось. Её одноклассница – бывшая королева бала и лидер группы поддержки – всё так же сидит с бутылкой виски на крыльце и смотрит в никуда. Кажется, в прошлом году коллеги Аны из опеки забрали у неё дочь. «Додж» бывшего капитана футбольной команды так и стоит возле дома его родителей, уже не такой ослепительный в своей новизне и прокачанности – капитан получил травму, его карьера в спорте накрылась, а запасного варианта у него не было. Он тоже пьёт виски, только не на крыльце, а у себя в комнате. Оба они – и капитан, и чирлидерша – когда-то насмехались над Аной: за нежелание расставаться с девственностью, за латиноамериканскую внешность, за успехи в учёбе; Ане хочется позлорадствовать, но это было бы слишком по-детски. А она уже давно не ребёнок.

Это сейчас Ана Бореанез чуть обросла шкурой, тогда же она была, как оголенный нерв. Всё, что сейчас кажется смешным и нелепым, тогда представлялось вселенски значимым. Любая проблема, будь плохая оценка, ссора с родителями или насмешки сверстников, становилась вопросом жизни и смерти. Подростки, они такие, ей ли – психологу из службы опеки – не знать этого, да только вот подростку этого не объяснить. Ане приходится работать с более сложными случаями – с детьми, потерявшими родителей – в тонкости детских любовных перипетий ей по долгу службы вникать нет необходимости. Но она помнит, как это бывает, помнит и старается всегда ставить себя на место пациентов, заставлять себя чувствовать то же, что и они. Порой это выматывает, но она знает, что делает нечто важное. В её сложные годы рядом были родители, а у её маленьких клиентов порой есть только она.

В первые годы учёбы родители ездили к ней, после она стала приезжать сама на Рождество и День Благодарения; побыв дома денёк-другой, она спешила назад, в свою бурлящую жизнь. В этот раз ей предстоит задержаться подольше – отец упал с велосипеда по дороге на работу и повредил ногу.