Голос над ухом усиливался. Двоился, троился. Эхо и возгласы летали по всему пространству. Бежать было некуда. Насмешка не отставала, и он в недоумении упал…
– Это всего лишь сон, Одра? Ведь так?
– Наверно да. А что, что-то случилось?
– Да нет, сон просто страшный.
– Не переживай, это лишь сон. И все
– Хорошо. А теперь давай еще немного посидим?
– Почему немного? Я никуда не спешу.
– Вот и славно.
Звезды все так же, медленно умирали. Холодный ветер гулял, содрогая прохожих, сужая их капилляры, сосуды. Но им было тепло. И этого хватало.
Искаженная гримаса Гарри на лице, понурые скулы, когда он понял, что это всего-то были сон. «Люблю ли я его? Кого? Не знаю. Странный вопрос. Мне хочется, чтобы человеком был моим и только, но, посмотрев вниз, я вишу лишь пустоту дыры. Черноту, мглу кружащего больного ужаса в сердце, душе… Разум заграждён, расстроен. Но почему я так часто об этом думаю. Нытик? Нет наверно. А кто? Ранимый и постоянно несущий на себе излишки дерьма, что так удачно мне падают на голову с неба. Тоже не верно. Кто же я, что жаждет боли на мгновение после немой разлуки, или это самые сильные эмоции. А может все это не то, что нужно. Возможно, просто, внутри меня дыра, закрыть которую мне надо силой, летящей неведома куда. Поймать, схватить за шею, задушить, поставить на колени и скрепя сказать – Молись? А смысл, если мне не это нужно. Лишь то, что называется любовь, не то есть самая простая, но крепкая братская дружба. Взаимопонимание, сочувствие и что еще… Ах, да разлука. Мгновение, год, мечты и нет. Любить так долго, чтоб потом забыть про все и утонуть в вязком океане эйфории. Проснуться голым без всего, нагим и обреченным. Любви подвластны все, и только я, наверное, тот самый, что способен без обиды забыть надолго все, что было; пустое как это море, что выпито давно людьми».
Прохлада, ветер гоняет грустные облака, наевшиеся соленой влаги и не могущие более держать ее в себе. Дождь вырывается с мерзостным стуком, разнося барабанный треск под небосводом. Гул безмятежно гуляет по улицам, глотая пыль. Острый стук каблуков неспешных людей развеивает мрак, сеет ночь. На улице темно, но утро. «Пожалуй, надо сходить, прогуляться… Красиво здесь, но стоп, опять они. Те самые, что без лишней робости цепляют губы и кусают их. Сладостно, в порыве страсти нежной, они дают себя друг другу. Но что такое… Она его ударила? За что?! Он отвернулся и ушел? Почему?! Надо спросить…»
– Девушка-а…
– Отстаньте от меня!
Голос дрожал, молил. Волосы, облипшие кожу, не шевелились. Размытая тушь стекала по щеке. Ноги бежала безудержное, забывая про сбитое дыхание. Мысли шумной селью сметали, ломали преграды, говорившие о любви к нему. Он… ничтожество!
– Молодой человек, объясните хоть Вы мне, что здесь происходит?
– Все печально, мой интересующийся друг. Я ей изменил.
– Как? Почему?
– Не знаю. Само все получилось. Я сидел дома, гоняя свой гм… Она без стука влетела…
– Кто она?
– Ну эта, как ее… Мила. Увидев меня, ее глаза загорелись. Искра из ее зрачка хлестнула меня по щеке. Дальше все как в тумане. Она еле-еле стянула с себя платье, прилипшее к потной коже. Спустившись на колени, она… о Боже, зачем Вам это говорю… начала стягивать с меня штаны. Она хотела его, и меня, разумеется. Начала трясти своими дойными грудями, висящими чуть повыше ее складчатого пупка… Что я мог сделать?!… От нее несло «Тройным экспериансом», удушливым как угарный газ и слезоточивым как перцовка. Нагнувшись, она начала смачно чавкать. Белая жидкость струилась из глотки, она давилась эти дерьмом, глотала его… Фу, как противно…
– А дальше-то что?
– Мужик, надоел. Тяжело мне, не видишь? Я люблю ее, свою прекрасную Софи! Пусть она вернется… Помоги, прошу!…
– Не надо…
– Софи?!
– Да. Я так рада, что это не измена, а подобие мерзости той… Люблю тебя, Георг. Идем отсюда… И да, спасибо Вам… эм…
След Гарри был виден на снегу, а самого его – нет…
Смерть безумна и быстра. Раз взмах косой и ты уже мертвый лежишь подле нее. Она упала, звонко брякнув и испарилась, как жизнь твоя. Простая, но в то же время запутанная, ушла от тебя. Душа летит, откуда не вернется. Где-то там, что ближе к сердцу, покалывало и давило временами, её больше нет. Безумно быстро умирает и медленно воскресает. Увидев пластичную резину, которой мягко обтянуло череп, ты не в себе. Молчишь, стоишь и громко изнутри кричишь. Кипит твой разум, безмятежно стекает по щеке слеза. Ты помнишь как он жил и что творил? Конечно, да. Ты любишь или разлюбил? Наверно не то, и не другое. Ты равнодушен? Конечно, нет! Я помню, как еле передвигал ногами и делал то, что для нег
о великий подвиг. Шагал он тяжко, задыхаясь, при каждом вздохе поднимая голову, сверкая зрачками, пытаясь разглядеть Иисуса. Пытаясь попросить помощи, таблеточки заветной. Но ответа нет, лишь ветер с севера рисует на щеках замерзшие узоры. Поверить в то, что так все быстро, я не могу. Извольте, вы понимаете какая это мука, держать его закрытые глаза на руках, скрестив голени и опустив смиренно голову? Ведь он не придет, не скажет ни привет, ни как дела. Лишь молча он лежит и недвижим. Все прекратилось для него, и он не в состояние терпеть столь сильные тяжелые минуты, что сладкий запах воздуха щекочет легкие. Его слишком мало, как и времени, текущего из пожарного гидранта. Мы все когда-то ляжем и уснем. Навеки, и нас внезапно все возлюбят. Но знайте что, скажу я Вам, люби сейчас, пока он с вами. Пока он ждет тебя с учебы, оценок, разговора ежедневно, посиди ты с ним. Ведь он уйдет, ты это конечно вспомнишь, но будет слишком поздно; придёт самое худшее – никогда.
«Когда-нибудь я полюблю мучения, и все, что убивает изнутри. Но, внезапно, в одно мгновение ты теряешь интерес буквально ко всему, глотая слезы, плюешься на пыль дорог, стараешься заметить ту, что зацепит и потащит за собой. Влюбиться и не отойти от мысли, что хочешь ты ее… на ней жениться. Обзавестись детьми, влюбить в них мир. Воспитывать, прикладывая немало сил. Но сам все ближе и ближе к земле…»
– А, после смерти ты стоишь безмолвный, придя домой из другого дома. Сумки остаются полу, кисти ослабели. Туман заграждает, и ты опускаешься в немом падении. Жестокий злой взгляд, быстро поднимающаяся и опускающаяся грудь, истошные звуки изнутри души, слеза течет и не останавливается ни на секунду. Ты теряешь его. Навсегда. Он ушел и не вернется. Сидел, молчал, порой лежал и не возникал. Изрядно он кричал, но только потому, что все внутри ломается и рушиться. Скрепят суставы, загнивают кости, ломается воля. Он съежен, сомкнут. Крепкие цепи держат его, грызя остатки сердца. Кровь стекает по голове, и он недвижим. Раньше вы вместе обсуждали все, политику включая, параллельно говоря о кризисе в стране и доказывая, что нету лучше «Карбоне». Он ругал тебя, обзывал и говорил… Все потому, что он тебя любил. Причем так сильно, что описать все сложно. Грубый и ворчливый он жаждал счастья лишь тебе. Любви он другой не знал, как забота о тебе. Молчать, потом сквозь скрип в душе отпускать гулять тебе чуть позже, чем обычно. Вытаскивал из любого дерьма, в котором ты тонул стократно. Он забрал его…
– Кого?
– Кусочек сердца…
– Надолго?
– Навсегда…
– Так в чем же дело?
– Позволь, он дорог мне алмаза, золота, сапфиров…
– И только?
– Нет! Не только. Он дорог, чем эта вся земля. Он больше всей ее. Любовь его больше, обширнее, чем ты себе представишь. Как жаль, что я понял все слишком поздно…
– Гарри, слышишь ты меня?! Га-а-арри!
– Что случилось?!
– Ты уснул и что-то бормотал…
– А, ты, кто?
– Папа твой…
– Пп-п-а-па?
– Да…
«И я проснулся, окутанный зловещей вьюгой. Один, в безмолвной муке рядом с замерзшим столиком, сидящим на скамейке. Снега молчаливо падает на нос. Все больно и безумно страшно забыть кого-то. Но самое ужасное ждет впереди. Хотя нет, хорошее. Я жду только его…»
