А вот моя порча и приворот Настьки сидели эдакими спрутами в районе солнечного сплетения, отличаясь оттенками чёрного; моё творение, пожалуй, посветлее будет и не хищно-раскидистое по форме, не бешеный осьминог, как сосед, а вроде как амёба тихая.
- Накопитель из болотного железа с мощным отворотом на левой лодыжке…
- Почему не вижу, сучка лживая! – возмутилась Катришка.
- Потому что отворот сильный, - не замедлила с ответом Вера. – Анастасия Евдокимовна полдня сидела, начитывала. Сырое железо из болотной руды, обработанной лунным пламенем в домнице, большую ёмкость на Инь имеет, но красивым браслет не сделать, поэтому надо скрывать…
И я увидел браслет на ноге. Изнутри он горел ярко-чёрным светом, как ни странно это звучит, а сделан был в виде тонкого металлического кольца в кожаном чехле, которое плотно охватывало лодыжку. Застёжки я не заметил и почему-то подумал, что украшение серьёзно мешает натягивать колготки, а бывает, в самый неподходящий момент рвёт их…
- …защитный амулет на руке, - продолжала вещание Верка и была снова перебита сестрицей.
- Этот вижу, - произнесла облегчённо, - продолжай, перестарок.
В этот момент я посмотрел на сестру глубинным зрением. Жгуты силы в ней были развиты, пожалуй, гуще, чем в Вере; вложенные наговоры не проглядывались. Ярчайшим серебром горели волосы Афродиты, тёмным тусклым сумраком отсвечивал защитный крест. Аватара, если это в принципе что-то локальное, не разглядел.
Ученица в тот же день осталась жить у наставницы. Её желанием, разумеется, не поинтересовались. Верка жаловалась на то, как плохо к ней относятся домочадцы: от управляющей, до садовника с дворником, потому что она, воспитанница, должна заслужить авторитет и ответить обидчикам собственной порчей, не у наставницы заёмной, иначе съедят, причём, боится, что могут в натуральном смысле. Рассказывала, как проходит учёба – в постоянной тренировке наговоров, как на русском, так и на мёртвом языках, который учит по старинной брошюре с картинками, да через приложение на смартфоне, которое выступает в качестве лингафонного кабинета. Когда с пылом, с дымом из ушей и постаныванием приступила к описанию сексуальных нравов наставницы, Катришка грудным взволнованным голосом остановила словоизлияние.
- Заткнись, сучка! – произнесла с предательским придыханием, выдававшем её возбуждение с головой.
Застрочила в телефоне и скоро мне пришло сообщение. Пришлось отключать глубинное зрение и выходить из игрового состояния, иначе читать очень сложно.
Один мир словно отгораживается от другого, пытается всячески мешать нормальному восприятию информации извне. Ради интереса я однажды читал сообщение от Лены, находясь в погружении, так несколько провозился. Не хотели буквы в слова складываться и всё тут! Но добил, я упрямый.
Катришка написала: «Может, хватит?», - и всё. Краткость – сестра таланта.
«Отбой, хватит. Надоело мне, устал я. Пойду, подожду тебя на улице», - набрал я.
Подошёл к двери и тихо, но для прислушивающегося человека достаточно громко, открыл и защёлкнул дверь. И вернулся на прежнюю позицию. Зачем-то на цыпочках. Пропустить подглядывание за красотками, которые занимаются горячим сексом, пусть даже одна из них сестра родная, не смог физически.
Катришка, полулёжа на диване, сдёргивала узкие джинсы, задрав ноги. Сквозь зубы твердила, повторяя зацикленным рингтоном:
- Заткнись, заткнись… - пыталась полностью обеззвучить Верку, которая в надежде скорого разрешения жалобно, просяще подвывала и не могла остановиться.
Оставшись в маечке и стрингах, Катришка важно подплыла к пленнице. За волосы притянув голову, приблизила её лицо к своему:
- Говорить будешь, когда я скажу и о только том, о чём скажу, андестенд? – прошептала Верке в ухо и зачем-то обнюхала её волосы. – Нивея два в одном? – поинтересовалась, но ответила сама. – Не-а, Верочка, Коровинская фабрика… мать её… - последнее произнесла с шумным выдохом и вдруг с грацией кошки, одними ногами, не отнимая руки от головы Веры, мягко запрыгнула на стол. Аккуратно отодвинула вазу с розами, легла на спину, широко раскинула выпрямленные ноги, поразив шпагатом саму Волочкову, и оказалась лобком под лицом своей пленницы. Снова вцепилась в рыжие локоны и попыталась притянуть голову ведьмочки к себе, вниз, но никак не получалось, руки сгибаться отказывались.
- Лижи, корова… - досадно прошипела Катришка. – Наклонись ты, в конце концов!
Поняв, что подобным образом наклонить Верку не получится, Катришка раздражённо, не думая, схватилась обеими руками за запястье пленницы и с силой двинула её в сторону. К моему и её удивлению ладонь скользнула по столешнице легко, как шайба по льду, и остановилась только тогда, когда охнувшая от неожиданности сестрица разжала захват. Веркина длань осталась прилипшей в другом месте. Катришка, обрадовавшись, передвинула другую руку, растянув конечности практически горизонтально, положив грудь Верки на столешницу, и добилась-таки своего: рот девушки упёрся в её трусики, которые она, чертыхнувшись, на секунду задрав ноги, нервно стянула. Лизать Вера принялась без понукания, охотно, выдавая истинный мастер-класс.
Практика чувствовалась. Настька, наставница, судя по рассказу ученицы, подобные игры очень уважала и натренировала Верку до таких высот, что я чуть со стыда не помер, потому что до этого момента считал себя в куннилингусе опытным, умелым мастером.
Катришка удивлённо охнула и убрала руки, которыми собиралась придерживать голову Верки. Откинулась на спину и с блаженной улыбкой расслабилась, положив скрещённые ступни в розовых носочках на спину лизуньи. Закрыв глаза, стала постанывать, получая ни с чем не сравнимое удовольствие. Разве что один раз пошептала, восторженно и в то же время досадно придыхая:
- Какой же это кайф… если бы я раньше представляла… - интересно, что она имела в виду?
Предугадывая желание Катришки, которой однообразие ласок приедалось, Веркин язык бабочкой порхал над клитором, нырял во влагалище и шурудил там как мог энергичнее, опускался ниже, к анусу, и с напряжением - от лёгкого касания до плотного вылизывания – игрался с ним, заставляя колечко судорожно сжиматься. Потом медленно возвращался, ползя по губкам к гордо точащему малюсенькой заострённой горошиной клитору, и качал его из стороны в сторону. Чего она только не вытворяла, периодически подключая к работе губы, зубки, нос и подбородок! Я, который давно стоял рядом с эпицентром события, не замечая собственную руку, поселившуюся в собственных трусах, сжимающую дубовый от тупости и напряжения ствол, и представить себе не мог, что такое возможно.
Сестрица наслаждалась, пребывая в полной расслабленности; не замечая ничего, полностью погрузившись в нектарные волны блаженнейших ощущений, накатывающих со стабильностью прибоя. Стонала на пиках волн, приходящих всё чаще и чаще, но ускоряться не желала – сопротивлялась. Будто бы она, заворожённая, с замиранием сердца подходила к краю пропасти, вожделея и одновременно боясь сорваться вниз. Будто бы как могла, изо всех сил оттягивала момент падения – восторженный, манящий, вопреки земному притяжению возносящий ввысь, к небесам наслаждения, - и знала, что не удержится, что неизбежно сорвётся. Как неизбежно наступает рассвет.
Катришка шумно и часто задышала, судорожно дёрнула задом, как бы желая вдавиться в рот Верки ещё сильнее, скребанула пальцами стол и Верка, поймав момент, всосала верх губ вместе с клитором; как мужской член схватила. Катришка низко, сдавленно ахнула и замолчала. Как-то скрючилась, став похожей на положенный горизонтально вопросительный знак, и с силой, мне показалось до треска, сжала бёдрами Веркину голову. Глаза зажмурены, лоб сморщен, лицо выражает страдание, а не восторг, который она без сомнения переживала. Так продолжалось с десяток секунд, после которых последовало расслабление, сопровождаемое частым, усталым, счастливым дыханием, глупой улыбкой и вялыми подёргиваниями конечностей. Она пребывала в состоянии полнейшего блаженства, в полусне, который изнывающая от возбуждения Верка прерывать не решалась. Она лишь тихонько постанывала, терпя неудобно раскоряченную позу, головой по-прежнему утыкаясь в промежность Катришки. Не шевелилась. Молчала.
