Люба, громко охая, подпрыгнула всего два раза и я, перевозбуждённый, лопнул. Не разом, как шарик, уколотый острым, а как камера, качаемая насосом, через постепенное раздувание. Появилось напряжение, концентрированное в подтянутых к паху яичках, которое невозможно и не хочется контролировать, прибавилось предчувствие скорой разрядки; возбуждение, и так казавшееся запредельным, усилилось стократно. Волнами пошло по телу, достигло головы и в этот момент - вспышка, охватившая, как представилось, всего целиком. Меня обдало жаром парной и окунуло в холод проруби, и что-то потекло, толчками… и так сладко, так судорожно и в то же время расслабленно, и блаженство в душе. Наслаждение, которое с ночными поллюциями сравнить невозможно: там просто приятно, а тут нирвана, переходящая в лёгкое головокружение и сонливость. Мгновения полного счастья перешли в полное удовлетворение.

Пока я переживал всю гамму чувств, ликуя и сожалея одновременно, Люба с закрытыми глазами замерла, к чему-то с досадой прислушиваясь, легла на меня, стараясь не выпустить всё ещё твёрдый орган из плена, и принялась успокаивать.

- Не расстраивайся, милый, - шептала сбивчиво, - в первый раз у всех так… ничего… скоро продолжим…

А я расстраиваться не думал. Мне было так хорошо, что не описать. Ничто не тревожило, не напрягало. Я знал, как можно удовлетворить женщину, поэтому не заморачивался. Только надо естеством действовать, без гипнотических прибамбасов. Тем более что сама Люба действовала, продолжению способствовала.

Вскоре поцелуи, поглаживания, движения тазом, ласкающие до конца не опавший орган, молодым организмом были услышаны. Возбуждение поднялось с новой силой и теперь женщина, скача на мне, как наездница на коне, стонала долго, пока, наконец, не задёргалась судорожно, с хрипом выгнулась и, продолжая дрожать, не замерла, затаив дыхание. Глаза закатились под веки, лицо на секунды сморщилось, став некрасивым и прекрасным одновременно. Её пещерка начала буквально доить, сжимая и отпуская мой готовый взорваться стержень будто бы кулаком. И он взорвался. Люба, сладко постанывая, тяжело дыша, упала на меня полностью расслабленной, а вскоре и я почувствовал пик блаженства, длившийся продолжительней первого.

Так, умиротворённые, успокоенные, мы пребывали в истоме, казалось, вечность. Но вечность тоже кончается и Люба медленно, нехотя, сползла на пол, стараясь не раздвигать ноги. Я её понимал – сам пропотел насквозь, намочил покрывало, весь живот и ниже были в липкой жиже, пахнущей остро и пряно. Специфический, приятно раздражающий и чуточку противный запах.

- Сначала я в душ, потом ты, - сказала уставшим голосом и вышла из комнаты.

Я наконец-то расстался с девственностью в полном объёме. И сам проникся и женщине радость доставил. Жизнь прекрасна!

Глава 4

Сижу за столом – круглым, с резными ножками, явно антикварным – на мягком деревянном стуле, похожим на те, за которыми Киса с Остапом гонялись, виноградинки кидаю в рот, десерт кушаю. У неё вообще дома много антиквариата, квартира наверняка наследственная. Люба напротив меня. Не ест, а только сок пьёт, нервничает. Вино она убрала, как только я из душа вышел. Оделся, подошёл было к яствам, рассчитывая вина выпить, - когда ещё легально получится, - и обломился. Прошло всего два часа, как я сюда прибыл – время пролетело незаметно, - а хозяйка не знает как меня повежливей выставить. Она переживает, чувством вины мучается, а я забавляюсь, наивного простачка изображаю, испытывая какое-то извращённое, садистское удовольствие.

Любовное наваждение смыло с женщины душем. Вернувшись из ванной, старалась на меня не смотреть. Долго пекла в духовке заготовленную с утра курицу с гречкой и грибами. Сидя рядом с печкой, не покидая кухни, обдумывала случившееся. Курила, прикуривая тонкие сигареты одна от другой. Я в это время смотрел в телике обзор игр через ютуб-приложение, изредка кидая в рот кусочки колбаски. Я был голоден, как волк зимой, и хотел только одного – сожрать лося целиком, дальнейшее не загадывая.

Принесла блюдо с парящей птицей и пригласила, наконец, к полноценному столу. Из вежливости позвала, потому как обещала, - о моей установке, конечно, не подозревала, - а то бы ссаными тряпками гнала давно. Думала, что получилось бы.

Когда устанавливала основное блюдо, раздвигая тарелки с салатами, Люба обратила внимание на телевизор. Увидев прохождение стрелялки, а главное, услышав матерные комментарии блогера Кости-стрижа, тринадцатилетнего пацанчика с соответствующим возрасту голосом, ужаснулась:

- Выключи немедленно! – И чуть ли не заламывая руки воскликнула. – Боже мой, ну какой же ты ещё ребёнок, Петя! За что мне всё это, господи! – допекла себя баба, однозначно.

Когда я насытился и приступил к десерту, Люба, которая вяло поклевала салатик и с трудом доела крылышко, поторопила.

- Закругляйся. Петя, пожалуйста. Пора тебе.

- С чего это, Люба?

Учителя, моего классного руководителя с пятого класса, такое фамильярное обращение взбесило. И в то же время её, педагога со стажем, чувство вины гложило, стыд ел поедом. Как выходить из крайне неприятной, неудобной, если не сказать преступной ситуации, она не знала. Ни малейшего понятия не имела.

- Может, забудем всё, что было, а, Петя? Прости, я виновата перед тобой, я нанесла тебе душевную травму, но надо уметь прощать! Не знаю, что на меня нашло, я нарушила все писаные и не писаные правила, предала педагогику – всё, что в тебя вкладывали столько лет пошло насмарку, но… давай опять, как прежде. Я – учитель, ты – ученик.

- Давай, - согласился я. – Но брудершафт назад не отрыгнёшь, ты уж извини.

Она тихо, с силой зажмурившись, качая головой, простонала. Потом вымученно кивнула.

- Хорошо, пусть останется «ты». Только, пожалуйста, не при посторонних.

- Ага, - согласился я, отправляя в рот очередную виноградину. На сытый желудок мне было лениво. Самец в штанах только начинал шевеление.

- Мне кажется, Петя, что ты уже наелся и нам пора прощаться… - сказала вымученно.

- Уже? – я делано удивился.

- Да, время к шести подходит, - произнесла и поморщилась, видимо, вспомнив отменённое свидание. Выключенный телефон, - я слышал, как она сбросила вызовов пять прежде, чем догадалась отрубить связь, - перестала вертеть в руке и задумалась: звонить или поздно опомнилась?

- Ладно. Эту гроздь только доклюю. Немного осталось. Какой виноград у тебя вкусный! Без косточек. Где брала?

- Это кишмиш, в молле, - ответила односложно и продолжила невообразимо серьёзным тоном. – Я надеюсь на твоё мужское достоинство, Пётр.

- В смысле?! – я чуть не подавился, услышав двусмысленность.

- На умение хранить тайны. Это мы, женщины, зачастую болтливы. Можно сказать, секретничаем совместно, между нами, девочками, но… ты – мужчина. Понимаешь? Немногословный охотник…

- Понял, не дурак, я – охотник. Только Мишке Бакланову - напарнику по охоте, лучшему загонщику мамонтов, - и больше никому. Молчок – рот на замок, - последнее произнёс, руками застёгивая губы на воображаемую молнию. Даже со вжиком получилось.

- Какому Мишке?! Предупреждаю, никому! – взвизгнула. Мне показалось, что Люба сейчас же бросится на меня, но ошибся: буквально сразу после истеричного выкрика женщина догадалась. – Да ты специально меня дразнишь! Издеваешься, негодник! – дошло до неё. Чувство вины, интеллигентская рефлексия слетели с учительницы напрочь.

- Ах ты, маленький мерзавец! Я для тебя учебники подобрала, вопросы по ЕГЭ подняла, а ты! Я искренне хотела помочь… конечно, произошло не совсем то… точнее, совсем не то, моя вина, признаю, но! Ты удовольствие получил, женщину впервые познал, и издеваешься, неблагодарный! Вон отсюда, вон! – предела её возмущению не было. Глаза плевались огнём, и вся она, вскочив, выглядела суровей самой прочной капроновой нити.

- А то что? – спросил я предельно нагло.