— Все верно, Гистасп, — усмехнулась танша. — Я помиловала тебя…

Гистасп не выдержал и зажмурился.

— … из жалости к себе.

Она не сводила с альбиноса глаз. Тот сжался, сцепив кулаки, стиснув зубы, боясь взглянуть правде в лицо. Вскинул голову, будто перещемило меж позвонков. Бану наблюдала с интересом и сочувствием, но иначе было нельзя: ей пережить поступок Гистаспа было ничуть не легче, чем ему на него решиться. Гистасп обязан сейчас страдать хотя бы от растоптанного достоинства.

— Зато все, что ты сделал после возвращения в чертог, ты сделал правильно, Гистасп, — выдохнула женщина. — И был полезен, как никто. Даже Юдейр так не сгодился ни разу.

— Стало быть, я жив только до тех пор, пока нужен?

Бану посмотрела изумленно:

— А что такого? Если Русса не справится на границе, я заменю его кем-то еще. Если Раду убьют Каамалы, заменю его. Если я не рожу Сагромаху ребенка, он заменит меня. Если я позволю кому-нибудь завоевать крепость на своих землях или не пойду отбивать её обратно, меня заменит танаар. В вопросе полезности, Гистасп, люди мало отличаются от мебели. Когда стул под тобой сломан, и ты не можешь на него сесть, разве ты не меняешь его на другой?

Он смотрел на неё по-настоящему открыто.

— Мне казалось, я многое о вас знаю, но… вы беспримерно жестоки.

— Мы оба страшные люди, Гистасп, — танша не стала отпираться. — Для человека, который любит меня столько лет, твой поступок тоже лежит за гранью оправданий.

Гистасп не отнекивался.

— В таком случае, я сумею быть вам нужным.

— Гистасп…

— Я. БУДУ. НУЖЕН! — заорал советник, с каждым словом вколачивая в стол кулаки. От неожиданности Бансабира дернулась назад. Глаза будто сами расширились. — Даже если у меня не будет совета для вас, я буду нужен. Вот увидите. — Он решительно бросил вызов.

Дурень.

— И как же? — тану, оглушенная его напористостью, осведомилась почти безынтересно.

— Я буду делать ту работу, которую больше некому поручить, — пригвоздил Гистасп. Он бросил на жертвенный алтарь слишком многое, чтобы теперь, увидев начало восхождения госпожи, отказаться быть рядом. Если такова цена — пусть. На его памяти один малый уже заплатил подобную, и не похоже, чтобы жалел.

— Когда не смогу быть вашим советником, я стану вашей рукой из тени, — еще тверже заявил Гистасп.

Бану выгнула брови: ой ли? Она поднялась, и чуть вздернула голову.

— Прости, но для этой работы у меня уже есть Юдейр.

— Я сумею быть вам нужен! — снова сорвался альбинос.

— Ты уже мне нужен, Гистасп, — успокоила женщина. — Не драматизируй и услышь, наконец. Ты нужен мне как советник. Не как рука из тени — как голос. Не как подчиненный — как товарищ и друг. Разве то, что ты до сих пор жив, несмотря ни на что, ничего не доказало тебе? Но выпустить одного из вас раньше другого я просто не могла.

— Тогда как же… — Гистасп смотрел на таншу глазами кота, которому оторвали хвост.

Женщина встала, обошла стол и положила Гистаспу руку на плечо.

— Тебе надо подумать обо всем.

— Тану…

— Бану? — в кабинет заявился Сагромах, быстро переводя глаза с одного собеседника на другого. — Что тут происходит? Я помешал?

Бансабира с благодарностью в душе перевела глаза на Сагромаха. Он как никогда вовремя. Или, усмехнулась танша, если точнее — он как всегда вовремя.

— Нисколько, — учтиво кивнула Бану, возвращаясь за стол, — мой советник как раз собирался оповестить Раду о его новых обязанностях.

— Раду… — начал Гистасп.

— Скажи, что у него самое большое — год. И поторопи Маджруха, о твоем назначении должно быть объявлено как можно скорее.

— Та…

— Не беспокой меня.

Гистасп скрипнул зубами. Все вопросы, все протесты — все придется отложить или забыть. Он жив. О большем в подобной ситуации и мечтать не следует. Да и… если подумать… Он, похоже, станет вполне счастлив, когда придет в себя?

— Слушаюсь.

Альбинос кивнул — Бансабире, прощаясь, Сагромаху в приветствие — и покинул кабинет. Выйдя за дверь, широко улыбнулся. Танша сколько угодно может строить из себя бесчувственную рыбину, но у неё горячее сердце, и оно всерьез привязалось ко многим людям.

— Да благословит тебя Мать Сумерек, — протянул тан, отстранившись от губ невесты и прижав Бану к себе.

— И тебя.

Сагромах привез новости: Хабуру были доверены последние приготовления. Семья Сагромаха тоже со всей прытью ввязалась в организацию мероприятия. Не все, конечно, были рады, что тан жениться. Некоторые давно смирились с его холостяцким образом жизни и надеялись увидеть свое имя в числе первых претендентов на солидное наследство Лазурного дома. Но в целом, большинство вздохнуло с облегчением: наличие ясной и прямой преемственности — всегда залог спокойствия. В противном случае дрязги промеж родичей Сагромаха после его кончины неминуемы. А воевать сейчас по-прежнему никому не хотелось.

Конечно, женитьба не дает потомства сама по себе, но она дает возможность заиметь таковое, притом, что имеет наибольшую значимость, законное. А в его наличии сомневаться не приходиться: с одной стороны, Бансабира Яввуз уже родила одного мальчишку, посреди войны причем, значит, не дохлая. С другой, с древних времен знают и лекари, и мудрые люди: когда все происходит по любви и для удовольствия, вероятность зачатия значительно выше. И если так, шептались тетки и двоюродные братья Сагромаха, поглядывая на тана, то за детьми в этом браке дело не встанет.

Сагромах перво-наперво приготовил письменные копии брачного договора, в котором прописал, что брак будет заключен совместными силами жрецов на границе двух танааров. После бракосочетания супруги обязуются поочередно проводить по три месяца в доме одного, потом другого, либо иной, оговорённый меж ними срок, вдвоем, если обстоятельства не требуют от каждого находится в собственном чертоге. Со временем в пункте бракосочетания должен быть возведен крупный хорошо укрепленный город, который будет еще одним пристанищем для встреч родственников и впоследствии станет резиденцией наследника, которому надлежит равно воспитываться при обоих домах. И, разумеется, в договоре было прописано, что наследник у обоих домов будет один, а, значит, его, Сагромаха, и её, Бансабиры, владычество — последний этап, когда Пурпурный и Лазурный танаары управляются порознь.

Тем не менее, гласил договор, на сегодняшний день дома управляются именно порознь. Каждый из супругов на обеих территориях обладает всеми правами и властью: распоряжаться казной, вершить справедливость, объявлять войну соседям. Но — и это главное — исключительно с одобрения законного хозяина дома, за которым в любом спорном вопросе на своих землях остается решающее слово.

— Я подумал, — прокомментировал Сагромах, видя изумленное лицо Бану, — ты захочешь иметь некоторую гарантию, что я не намереваюсь этим браком ограничивать твою свободу. Думаю, будет справедливо, если главой Пурпурного дома Яввузов будешь ты, а главой Маатхасов — я.

Бансабира согласилась снаружи — и распереживалась в душе: он и впрямь хорошо её изучил. Хорошо и заблаговременно.

Сагромах без труда прочел в изумрудных глазах приятное удивление и широко самодовольно улыбнулся. Живи сам и дай жить другому — вот единственная философия жизни, в которую верит его избранница. А раз так, ему, Сагромаху, подобная позиция тоже идеально подходит.

— Это все копии? — уточнила Бансабира, разглядывая четыре документа.

Сагромах кивнул: для каждого из них, и для лаванов с каждой подписывающей стороны. Удовлетворенная его ответом, Бансабира деловито кивнула, взяла перо (удачно, что Сагромах с бумагами по приезду нашел её именно в кабинете), окунула в чернильницу и добавила еще один обязательный пункт: поскольку неизбежно объединение домов (в виду того, что наличие двух разных наследников может со временем повлечь серьезные взаимные притязания и спровоцировать военные действия), следует также сменить знамена и гербы на новые, объединяющие символику обоих танааров.