Впрочем, Салмана, дважды родича, Таммуз тоже с радушием поприветствовал. Спасители доставили в крепость самыми быстрыми лошадьми и самыми прямыми маршрутами подводы с провизией и водой. Правда, перебитые вражеские кони, как и, к сожалению, свои, могли с лихвой утолить голод усохших животов всех выживших в дни осады.

Гуляния вокруг разгорелись, как пожарища в летний сорокоднев засухи. Надежда вспыхнула неугасимой звездой в небесах и ослепила всех исстрадавшихся аданийцев. Народ нашел время по-божески почтить память великого генерала и вовсю славил Таммуза. А тот, подчеркивая скромные черты нрава, писал письма беременной жене и не отходил от сестры, ухаживая за Танирой со всей неподдельной — в этом он мог поклясться перед собой — заботой ночью и днем.

И глядя, как сестра потихоньку набирается сил, как возвращается к ней былая крепость духа, почти сломленного, Таммуз креп сам. Все не зря. Он правильно выбрал путь. Он все. Сделал. Правильно. И по-прежнему действует согласно Божьему велению.

А раз так, никакой никчемный брак с дурочкой Майей ему не страшен. Никакая гнусность более ему не противна. Он может, действительно может, по-настоящему, свершить месть, в которой ему отказал отец.

Прошла неделя, прежде чем вернулись посланные Таммузом вслед за отступавшими ласбарнцами разведчики. Никто, впрочем, понятия не имел, когда Таммуз успел, но да ладно, похоже, парень оказался действительно не глуп. Может, раз уж он зять Салинов, имеет смысл не сгноить его побыстрее, а заграбастать себе в союзники, прикидывали командиры из знатных семей.

Заявив, что забота о сестре не дает ему выдвинуться следом за негодяями, что подвергли подданных Адани такому суровому испытанию, Таммуз отрядил нескольких с наиболее важными рожами в погоню, ибо донесения разведки сообщали, где именно подлые ласбарнцы встали лагерем зализывать раны. Еще бы, за ними ведь не погнались сразу, вот и расслабились. Варвары. Варвары и голодранцы — что с них взять? — бахвалились командиры.

Таммуз согласно кивал. Верные размышления. А еще — отличный шанс. Не все же ему лезть вперед, наверняка среди командиров найдется немало достойнейших командующих, которым он не дал выступить, взяв на себя слишком большие полномочия для своего возраста.

От таких заявлений, знатные командиры расцвели пуще прежнего, махнули рукой на мальчишку, которого уж точно не след опасаться, но хорошо бы прибрать к рукам, чтобы иметь вес в совете, и увели большую часть армии вслед за бежавшими ласбарнцами и саддарами.

Бансабира промчала стрелой через ворота, когда предрассветная непроглядная мгла впервые дрогнула от далекого загоризонтного мерцания солнца. Предутренний прохладный ветер бодряще бил по щекам, не давая замедлиться или задремать.

— Госпожа, — заспанный Раду с трудом проковылял по лестнице, приветствуя таншу и принимая поводья, которые Бану, быстро соскочив с лошади, наскоро бросила телохранителю.

— Маатхас еще здесь?

Раду душераздирающе зевнул, потом извинился, снова, было, открыл рот, чтобы ответить, но Бану тут же пресекла его слова жестом: по парадной лестнице навстречу сбежал тан Лазурного дома.

Сбежал так, будто давным-давно живет в этом чертоге, с улыбкой подумала Бану.

Воистину, когда они расстаются, тысячи сомнений валятся на многострадальную голову Маленькой танши, но, когда снова встречаются, как вот сейчас, становится ясно, что все идет так, как завещало небо.

Бансабира верила в предопределение избирательно. Мы рождаемся в крови и умираем в крови — другого не дано. Только если пальцы твоей руки приросли к рукояти меча, можно отстоять свою жизнь. Если не можешь выиграть своими силами, заимствуй чужие.

Во все это Бансабира верила. Но в то, что предопределение Богов, какими бы Они ни были, существует промеж сердец было танше невдомек. И даже такие неоспоримые доказательства, как волнение и нехватка воздуха при одном взгляде на Маатхаса, не убеждали молодую таншу, что любовь и есть самое неистовое и неизбежное предопределение из всех.

Сагромах дрогнул всего за пару шагов до того, как встретиться с Бану лицом к лицу. А потом снова засиял, словно самая яркая звезда в небе, освещая все вокруг.

Бансабира улыбнулась в ответ, но, стоило Сагромаху приблизиться, вдруг очевидно забеспокоилась.

— Тан, — кивнула она, поднимаясь по лестнице, посреди которой они и столкнулись. Пробежала взглядом по укутанной в домашние тунику и штаны фигуре. — Почему вы не спите в такой час? Вас не расположили? Не встретили? — перевела грозный взгляд на Раду, который, с трудом фокусируясь на лице танши и не обращая внимания на фырканье коня, постарался изобразить серьезный вид.

Сагромах, приметив эти маневры, заулыбался в открытую. Вот уж кому надо было дать прозвище Свирепой, улыбнулся тан в душе.

— Что вы, тану, — отозвался Сагромах вслух и кивнула в ответ. — Тахбир принял нас лучшим образом. Все с нами радушны.

— Так почему вы не спите в такой час? — не унималась Бану, проклиная себя за собственную глупость. Неужели ни о чем другом поговорить сейчас не хочется?! Неужели ей вообще сейчас хочется говорить?! Чертов Раду, вот бы смылся куда!

Раду, сообразив, что, кажется, ни в чем не провинился и дел ему никаких нет, повел животное в стойло. И надо было его поднимать ради этого? Встретить таншу Русса мог бы и сам. А принять её коня сумел бы и самый бестолковый конюх.

— Серт сказал, что послал за вами. Я не смог уснуть. Когда стражник на воротах сообщил, что вы подъезжаете…

Бансабира посмотрела на мужчину как-то особенно, и тот понял, что можно не продолжать. Он так ждал её. Не зря она торопилась. Не зря и он ждал и не спал — она мчалась домой так, как если бы у животного, которое сейчас обихаживал Раду, выросли крылья.

— Вы хотели поговорить, и я дала вам слово. Я не могла не послать, — деловито начала Бану, но в голосе слышались куда более мягкие интонации вопреки обычному тону. От Сагромаха не укрылось. Она будет сейчас как обычно говорить длинными важными фразами, потому что не допусти Праматерь, кто увидит их отношения. Сагромах в душе хохотнул, когда представил назидательный тон, каким Бану могла бы сказать такие слова вслух. Впрочем, её осторожность не лишена смысла: их и так уже, похоже, пытается свести собственное окружение.

— Тан? — напомнила о себе Бану.

Маатхас бегло оглядел Бану с ног до головы: бледнее обычного, худее привычного, с глубокой тенью под веками — чувствовалась печать долгих изнурительных странствий. Маатхас в душе вздохнул: ладно уж, ничего не попишешь.

— Отдохните для начала.

Бану — чего еще ожидать, устало усмехнулся Сагромах — тут же встревожилась.

— Что вы. Я вполне в состоянии сейчас же…

— Бансабира, — тихонько позвал тан и ласково взял женщину за плечо. — Просто поспите немного. Вам это сейчас нужно.

Бану сжалась от его нежности — в голосе и прикосновении. В такой ситуации она чувствовала себя из рук вон неуютно. Помимо прочего, тан, хоть и стоял на той же ступеньке, что и она, был выше почти на голову, и сейчас нарочно подталкивал Бансабиру каждым словом и интонацией поднять голову.

От его взгляда Бану едва ни покрывалась багряными пятнами. Поэтому всячески старалась отвести глаза в сторону и по привычке отшутиться:

— Неужели я так плохо выгляжу, что вы отсылаете меня?

Маатхас сжал губы, вздохнул.

— Вы всегда выглядите для меня лучше всех женщин мира, тану, и прекрасно осведомлены об этом. Но вы действительно нуждаетесь в отдыхе, не спорьте. Сейчас здесь нет ни назойливой Тахивран, ни кого еще, кто мог бы помешать нашей беседе. Так что поспите, а после пошлете за мной. Я никуда не денусь, пока не поговорю с вами, — решительно настоял тан и, отпустив плечо женщины, уступил ей дорогу внутрь.

Бансабира шла с мужчиной бок о бок. Чуть скосила взгляд вверх — поглядеть за лицом собеседника — и внутренне вздрогнула, как вздрагивает каждая лань перед убийственной решимостью тигра.