Теперь, когда Ниим не был занят чем-то важным, как вот сейчас, он любил поваляться на траве, закинув руки за голову. Молча, обсасывая стебелек или, если ситуация позволяла, болтая на пустячные темы, рассказывая какие-нибудь истории из прошлого, какими все они постоянно делились с таншей на биваках.

У Ри, «рыжего доходяги», как окрестили его свои, тоже было полно таких историй. Правда, не из военной академии. Ри был вынужденным лазутчиком, партизаном и сиротой. Отца он не помнил — он умер первым, — мать скончалась, когда Ри было тринадцать. Ему достался в заботу восьмилетний брат, но в возрасте одиннадцати мальчишка погиб, переходя реку. Ри на силу пережил утрату. С ним не было никаких чудес: с такими же оборванцами, как он сам, Ри мотался по танаару, разбойничал и мародерствовал. Этого в свое время в какой-то из вылазок, приметил Гистасп. Покойный Свирепый как-то поручил альбиносу разобраться с беспорядками к югу от чертога, и, встретив «рыжую напасть», Гистасп быстро смекнул, что Ри неплох. Он приволок Ри к Сабиру и порекомендовал «выбить всю дурь из бедовой головы, но жизнь сохранить: рукастые до меча мужчины в годы войны особенно как нужны». Сабир кивнул, велев Гистаспу самому «уладить это».

В конечном счете, Ри не стал ни «меднотелым», ни каким-нибудь элитным бойцом, но в походе был быстро определен Гистаспом в стражники у танского шатра. Там, на страже тайн Бану, его когда-то и заприметил Вал. Вопреки взаимным опасениям, Бану и Ри моментально нашли общий язык. На деле они мало разговаривали, но понимали друг друга порой без слов вообще: каждый видел в глазах другого схожую судьбу скитальца.

Ри вскоре стал одним из самых надежных товарищей. Бану знала, что сразу после бойни он в чертоге сблизился с девушкой по имени Айлэн и — это было известно со слов Серта, Вала и из собственных наблюдений в Орсе — никогда ей не изменял. Бансабира давно была в курсе: «Ри» — лишь обрывок от настоящего имени бойца, но, похоже, только Айлэн и знала его целиком.

С Маджрухом было проще и яснее: он был когда-то наследником одного из хатских семейств, но, вот незадача: с мечом Маджрух сызмала управлялся стократ лучше, чем с деньгами. Разговоры о связях не любил, выгодный брак, запланированный родителями ради увеличения состояния, когда мальчику было два, с детства его пугал. Так что к одиннадцати годам отец Маджруха принял решение завещать все младшей дочери, которой благосостояние дома было дороже «нелепых мальчишеских подвигов». Поскольку из семьи хатов попасть в армию можно было только рядовым, Маджрух, поборов гордость, пошел добровольцем, когда занялась Битва Розы и Бирюзы.

А сейчас, улыбнулась Бану, он здесь, прошел в её охране с мечом наголо всю Бойню, ни разу не пожаловался, был самым настоящим мастером боя и, несмотря на происхождение из богатой семьи, спокойно сносил все тяготы военного времени. О том, чтобы вернуться в теплый кров по возвращении на север Маджрух в свое время даже не заикнулся.

Не все рождаются там, где им следовало бы, размышляла Бану. Но предначертание, отпущенное Праматерью, настигает всегда. Она, Всеединая, всегда приходит за воинами, даже если те прячутся в домах купчих, в лесах, в сараях среди свиней. Она всегда приходит за купчими, даже если они рождаются в сословии жрецов. Она всегда забирает жрецов, даже если на роду им было написано вести войска. И когда Праматерь является за тем, что взрастила из щедрот своих, рука Её протянута так, что отказать невозможно.

Бансабира слушала болтовню Лигдама, обводя взглядом отряд. Было бы здорово увидеть среди остальных Серта, но этот, Бану была уверена, пользуясь относительным спокойствием ситуации, наверняка подался в дом родителей. Его отец — Бансабира знала наверняка — прошел всю Бойню сотником Сабира Свирепого, а мать вместе с младшим сыном примкнула в последние годы к подразделению генерала Видарны и к концу войны была десятницей. Сейчас эта достойная женщина во многом за заслуги Серта имела двух помощниц по дому, а время, освобожденное от хозяйства, посвящала военной академии Яввузов. Узнав о её судьбе, Бансабира по возвращении в чертог быстро отрядила женщину к Бирхану, в помощь Адне и другим наставницам женских подразделений.

Жаль, что Серта нет. Он — душа компании, с ним пурпурные и выходцы из Храма Даг перезнакомились бы за просто так, словно само собой. А теперь сблизить и знакомить старых товарищей и вновь прибывших придется Валу и ей. Лучший способ, пожалуй, напиться, но сейчас Бансабира не хотела рисковать, да и рассиживаться в чужих землях желания не возникало: как бы хорошо ни было на югах, дома надежнее.

Гистасп, вопреки известной привычке оставаться с Бану в любом деле, пока не прогонит, пожелал уйти спать пораньше. Они с Валом занимали один шатер (а теперь и Варн присоединился к ним). Бану махнула рукой с безразличным выражением на лице.

Очередной порыв ветра был совсем умеренным, но едва Гистасп встал, зашатался. В глазах померкло, он вцепился в раненую ногу, чтобы боль не дала ему потерять сознание. Ощутив невыносимо острую вспышку, генерал заставил себя распрямиться и шагнуть дальше. Когда скрылся за пологом, Бансабира стерла с лица расслабленно-задумчивое выражение; не поворачиваясь, потянула к себе за ворот сидевшего рядом Вала:

— Что у Гистаспа с ногой?

Тот озадаченно развел руками.

— Вал, — также не оборачиваясь произнесла танша.

— Командующий на колено жалуется вот уже месяц, — быстро соврал боец.

— На колено, говоришь? — Бану обернулась с легким подозрением в глазах. — И что говорят лекари?

— Ну… прописали ему какие-то притирания. Я особо не разбираюсь! — пылко заверил Вал.

— Ммм, — чуть разочаровано протянула Бану, отпустив одежду бойца. — Да, сколь нас ни учи, а врачевание требует совершенно особых знаний и мастерства. Не находишь?

Вал находил, и с готовностью принялся рассказывать об одном знакомце из числа лекарей:

— Знаете, мы давно общаемся. Он лет с восьми был помощником одного аптекаря в городе вокруг чертога. Как-то был случай, удили рыбу, так он карася от карпа с трудом мог отличить. Зато какой-нибудь шестицветный альцетилист от кровеносного солтанта различал в два счета! И всегда мог рассказать в подробностях, для чего что используют и как что готовить. Тараторил знатно, — бурча, добавил Вал, явно припоминая выговор приятеля.

— Прямо как ты? — с ехидцей уточнила танша.

— А? — Вал вскинул брови.

— Прямо как ты, — тверже выговорила Бану, посерьезнев. — Знаешь, иногда ты становишься неприлично болтлив и тоже тараторишь.

— Серьёзно?

— Абсолютно, — заверила танша.

— И часто? — с любопытством осведомился Вал, узнавший о новом пороке. Бану было не до шуток:

— Всякий раз, когда врешь.

Вал побледнел, сглотнув, но Бану не стала больше обращать внимания и, поднявшись, ушла к себе.

В королевском дворце Аэлантиса звенели трубы.

Гомон и ликование раздавалось отовсюду: со всех террас, из раскидистого, как столетний дуб, внутреннего двора, из многочисленных коридоров и тронной залы.

В покоях королевы, которые Шиаде отвели сразу по прибытии с Архон, жрица гляделась в зеркало, не понимая, что испытывает.

Трепет и волнение девочки, когда-то по прошлой памяти без ума влюбившейся в легендарного героя Этана? Восторг женщины, вступающей в объятия мужчины, в грезах по которому провела столько дней и ночей? Гордость за то, что поступает правильно? Или недоумение от того, что не понимает, как так вышло? Жреческое удовлетворение от осознания важности собственного решения или жреческое сомнение, от того, что неспокойно на совести?

— Госпожа? — позвала одна из служанок, приводя Шиаду в чувство.

Жрица мотнула головой, будто отгоняя непрошенное видение. Поглядела еще раз в зеркало. Платье цвета свежего молока, перевязанное в талии широким поясом из тяжелой изумрудной парчи, оттеняло густую медно-рыжую копну, зачесанную со лба и от висков назад и закрепленную на затылке красивой смарагдовой застежкой. Ровный полукруглый вырез подчеркивал высокую грудь с тонкими прожилками вен, мягкая ткань послушно обтягивала плавные очертания изгибов женского тела, а пояс, спускавшийся от талии до полу, вытягивал и без того длинные стройные ноги, придавая женщине статности без всяких чар.