Его глаза осветились щенячьей тоской и болью, которую Раду пережил, будучи бесхозным при ней или нужным — вдалеке от неё. А теперь Бансабира просила оставить её практически навсегда. Хотя — Раду сглотнул, стараясь не драматизировать — если подумать, вряд ли что-то изменится в жизни правящих северян в сравнении с предшествующими годами. Если так, то шесть месяцев году он будет иметь честь стоять рядом с Матерью лагерей.

— Я не подведу, госпожа, — поклялся он, упав на колено.

Бансабира степенно кивнула, принимая молчаливую клятву бойца. Подошла ближе и положила ладонь на мужскую щеку, заставляя Раду чуть приподнять лицо. Мужчина вздрогнул и подчинился.

— Да защитит тебя Мать Сумерек, Раду. Единственное, что могу добавить — ты будешь не один: Русса будет его наставником во всем, что касается управления, когда я не смогу быть рядом.

Воин нахмурился, в глазах мелькнуло сомнение.

— Думаете, это разумно — оставить ахтаната сейчас? — с колен подниматься Раду подниматься не спешил.

— Разумно или нет, но выбора нет. Я одна — танаара три. Я побуду с ним какое-то время, но вскоре все равно придется уехать. Поэтому мне не на кого более положиться в том, чтобы быть уверенной: мой сын дожил до взрослых лет в полной и безоговорочной лояльности мне и Сагромаху.

— Клянусь, — раздалось из-за спины Бансабиры, и тану узнала голос брата.

Бансабира обернулась и взглянула в родное лицо.

— Поговорим? — предложил Русса, протягивая руку. Раду поднялся с колена.

— Да благословит вас Кровавая Мать Сумерек, моя госпожа.

— И тебя, Раду, — отозвалась танша.

— Пойдем, — Русса повел сестру прогуляться.

За годы охранения Гайера в дни его пребывания у деда, Русса отлично узнал чертог Каамалов и теперь уверенно вел сестру то по коридорам, то выводил во двор. Маатхас иногда ловил жену с шурином глазами, опираясь на парапет лоджии, и улыбался.

Даже в самой беспросветной печали можно найти силы жить, если вокруг есть люди с по-настоящему горячим сердцем.

Сразу после возвращения из Серебряного чертога Бансабира дала указание подготовить завещание один в один, какое составил Сагромах. Тот отговаривал, бубнил, что не это имел в виду, назначая преемницей её, что не ждал от неё никаких ответных шагов. Бану была настойчива: разве совсем недавно, не стало ясно, что она может погибнуть просто так, даже не прикасаясь к мечу или копьям?

Завещание на единое правление Пурпурно-Лазурным танааром Сагромахом в случае безвременной кончины Бану обнародовали быстро.

С судьбоносного лета, навсегда определившего будущее Бансабиры и Сагромаха, прошло десять месяцев. Позади остался китобой, принятие регентства и тяжелая зима. И сил бодриться не осталось.

Она сильно утратила в боевой подготовке после родов, и терзалась этим нещадно. Что она теперь такое? Никакой номер из Храма Даг? Танша, неспособная защитить даже себя? Ненависть к собственной слабости, а потом и к себе, лишала Бансабиру сна. Она отчаивалась, просыпалась ночами от кошмаров, в которых её убивали (чаще всего — Гор), и Сагромах не знал, как ей помочь.

Оказываясь во время тренировок на лопатках раз за разом, Бансабира все больше погружалась в уныние, все реже тренировалась с кем-то, чаще одна, а это — Бану знала и без подсказок — давало ничтожный результат. Ей снова нужен был наставник вроде Гора — жестокий, безжалостный и беспощадный в стремлении воспитать из девочки убийцу. Но его не было.

Как не было никаких красивых высказываний о том, что даже малый шанс на восстановление — все еще шанс, ибо он не равен нулю. Бану не приукрашала: больше нет надежды быть Бансабирой Изящной, первым номером Храма Даг и его старейшиной. Её силой во все времена оставались скорость, проворство и умение мгновенно находить уязвимые точки в стойке противника, обходя привычную инерцию движения. Бану была непредсказуема и молниеносна. А теперь, как ни пыталась орудовать двумя короткими мечами в прежнем темпе, ничего не выходило.

В сравнении с другими она по-прежнему оставалась хорошим бойцом, с собственным стилем, почерком, с изящным разворотом в руках. Но разве она не выучила с малых лет, что лучше один раз выполнить маневр вовремя, чем два раза правильно? И как часто теперь удавалось выполнять привычные маневры без возможности застать врага врасплох?

Бансабира оставалась подвижной и бодрой таншей: много работала, мало отдыхала. Но теперь тану Яввуз больше пеклась о делах, реже шутила, как было в её восемнадцать, когда она едва-едва заняла танское кресло. Казалось, весна, которую Бансабира обрела в душе, обглоданной свирепыми ветрами невзгод, увяла, как ирис. Сагромах наблюдал за женой день за днем, и заметно менялся в лице: было такое чувство, будто из неё вынули позвоночник. Бансабира стала меньше разговаривать, чаще внутренне подбиралась, будто ожидая нападения. Еще бы, с пониманием относился Са, с утратой скорости реакции и удара, Бану лишалась расслабленной всевластной грации. Как бы она ни хотела, тело начало проживать свой собственный путь.

Все время Сагромах убеждал Бансабиру, что это закончится, пройдет, что однажды силы вернутся и скорость снова повлечет тело, будто перо, подхваченное ветром. Но в душе он отлично знал, что люди не молодеют, а серьезные травмы не зарастают никогда. И вскоре, обнимая Бансабиру за плечо — то у камина, то в постели — Сагромах прекратил говорить подобные слова утешений: врать Бансабире — больно.

Незадолго до начала осени её двадцати семи лет, Бансабира, смирившись с неизбежным, зашла в кузню. Завидев госпожу, кузнецы попытались свернуть работу, но Бансабира в предупрежающе извиняющемся жесте подняла ладони: нет-нет, не стоит прерываться. Работа любит системность и каждодневную практику. Любая работа.

— Я пока осмотрюсь, — обронила танша мастерам таким тоном, будто не рассматривала производимое оружие и доспехи с определенной регулярностью.

Она прошла немного вглубь, оглядываясь: вот новехонькие наконечники для копий, вот — особенные копья из цельного куска метала. Такие по руке разве что Раду, Мантру, Амраксу и им подобным гигантам. Вот стоят — двуручники, громоздкие, явно для тяжелой пехоты, чтобы сдерживать ударные волны врага. О, а вот и доспехи — бригантины, кирасы, латы, поножи и наколенники, наручи и наплечники, шлемы и широкие металлические пояса — неотъемлемая часть для удержания неприятельского натиска. Воистину, её так долго именовали дочерью Шиады, Кровавой Матери Сумерек, за привычку сражаться в чем-то, крайне отдаленно напоминающем доспех. Бану Изящная билась «наголо», и потому, выживая и разя врагов раз за разом, считалась избранницей Богов. Избранницей одной-единственной Богини Убийц.

Теперь пришел час стать обычной воительницей. И воительницы всегда — всегда! — уступают воинам.

Бансабира взяла в руку один из женских нагрудников. Повертела в руке, разглядывая с сомнением.

— Штука мало практичная, — заявила она старшему кузнецу и, подняв доспех на уровень глаз, развернула передом к мастеру. Указала кивком головы на ложбинку между выкованными надгрудиями:

— Это для кого-то из бойцов?

— О, — кузнец, дав знак подмастерью продолжать, отвлекся, отер руки, распрямился. — Это по заказу госпожи Ниильтах делаем.

Бансабира посмотрела на кирасу еще раз — внимательно, придирчиво. Потом прицокнула и заключила:

— Абсолютная бессмыслица. Один точный удар в ложбинку — и делов-то. Смерть гарантирована.

— Мы пробовали объяснить это госпоже, но…

Бансабира не дослушала, легко перебросив доспех его автору:

— Сделай что-нибудь более цельное и закрытое на мой размер. И чтобы никаких эти кованных титек.

Кузнец с трудом сдержал улыбку, зато за его стеной подмастерья дружно прыснули то в сжатые губы, то в кулаки, то просто. А потом кузнец вдруг посерьезнел: он знал Мать Севера с её первого прозвища среди пурпурных.

— Я правильно вас услышал, тану?