– Это что-то чародейское? – пискнула Попович, закончившая пририсовывать к своей стрелке слово «Лилит». – Заклинание?

– Можно и так сказать, а можно иначе – фраза-ключ, позволяющая проникнуть в сознание другого человека. Конкретного человека.

– Что ж, у всех эти аффирмации есть или только у чародеев? Князь тоже не из простых?

– В чародейских списках Кошкин не значится, – пояснил Зорин.

– Он не чародей, – кивнул Семен. – И аффирмация, Попович, отнюдь не признак одаренности волшебной силой. Скорее древняя традиция. Берендий Четвертый ввел императорским указом обязательное аффирмирование всех аристократических родов, во избежание бунтов и измен.

– В принципе, – пояснил Геле Зорин, – ключики-заклинания к любому человеку подобрать можно. Только процесс уж больно трудоемкий, да и опасный для этого «любого». Не используем мы аффирмацию, знаем о ней, но не более того.

– А как действует? – Геля повернулась к Ивану Ивановичу, проигнорировав начальство. – Я имею в виду, достаточно ли нашей экзотической Гертруде эти слова запомнить и на рассвете в небо прокричать?

– Только чтение с листа. Начертание линий так же важно, как и звук.

Евангелина Романовна задумчиво стала что-то записывать на своем листочке.

– А расстояние важно?

Семен Аристархович блеснул глазами:

– Умница! Чем ближе, тем лучше. А это значит, что искать девицу нам не нужно, а нужно подождать, пока она к князю подбираться начнет.

– Так я бы на ее месте не спешила. Годков с десяток подождала бы, пока история пылью покроется и забудется, а там и попыталась бы использовать для барышей.

– А вот тут ошибка вышла. Свой рассказ я начал с династического брака. Есть силы разные, желающие ему помешать. И удар будет нанесен в самое ближайшее время. По крайней мере, старая княгиня в этом абсолютно уверена.

– А арестовать князя Анатоля для его же безопасности никак не возможно?

Семен с улыбкой покачал головой.

– Жаль, – решила Геля. – Тогда придется князя по очереди караулить. А это сложно.

– По очереди не получится. – Семен раскрыл ладонь, сжал на мгновение кулак, а когда разжал пальцы, в руке оказались три обыкновенные соломинки, одна из которых была явно короче. – Тянем жребий, господа сыскари, кто из вас отправится сегодня нести службу вдали от дома.

Соломинки вновь скрылись в ладони, наружу торчали лишь кончики их, причем одинаковой длинны.

– Насколько вдали? – деловито осведомилась Евангелина Романовна.

Эльдар Давидович уже успел потянуть соломинку, но так как без сравнения о длине ее судить не мог, поторопил коллег.

– Руян, – выделяя вторую гласную, сказал Зорин и тоже потянул жребий. – Наимоднейший среди столичной аристократии курорт. У меня явно короткая.

Крестовский протянул Геле оставшуюся соломинку и кивнул Ивану:

– Что ж, поздравляю, ваше высокородие. Отправишься на рассвете, поездом до побережья, там пересядешь на пароход. Попович, прекратите таращиться, Руян – это остров в Хладном море, до него невозможно добраться по суше.

Евангелина Романовна состроила гримаску, долженствующую скрыть невероятное облегчение от того, что ехать придется не ей.

На море-окиане, да на острове Руяне… Нет уж, господа, лучше в сыром Мокошь-граде службу нести, с любимым начальником.

Уже поздним вечером, когда надворный советник Попович покинула стены приказа и затем следом за ней, переждав приличные четверть часа, из присутствия ушел Крестовский, Эльдар обратился к Зорину:

– Ох не нравится мне эта история.

– Особенно тот ее аспект, что перекинул нам свои заботы господин Брют, начальник тайной канцелярии.

– Тебе побыстрее обернуться надобно, – решил Мамаев. – И с победой. Юлий Францевич явно под нас копает.

– Все сделаю, – спокойно пообещал Зорин. – Большое дело – авантюристку раскрыть да бумагу стребовать.

Иван Иванович тогда еще не знал, что скоро повстречает на своем жизненном пути барышню, которая превратит его дело в действительно большое.

«…Есть много привычек, которые вредят красоте. Не надо горбиться, много есть, читать в тусклом свете, щурясь от оного…»

Я подняла голову и откусила пирожок. Свет в спальне был тускл, а пирожки здешняя кухарка пекла преотменные. Бороться с вредными привычками буду завтра, вот именно что на рассвете и начну. Что там еще?

Истрепанные страницы переворачивались с неохотой, будто без уверенности, что прочла я их со вниманием. Ванны красоты, притирки и примочки…

«…Дородность, столь приветствующаяся в дамах прошлого, нынче является главным врагом красоты. Женщина должна быть тонкой».

От расстройства я схватила с блюдца последний пирожок. Ну что за глупости, право слово. У нас, женщин, и без того жизнь не сахар, а уж впроголодь вовсе мрак и страдание.

Хотя зря я про всех без исключения женщин столь огульно. Вот, к примеру, драгоценнейшая моя кузина, Наталья Наумовна, одной росой, наверное, питается и сим счастлива. Зато по моде тонка.

Пред моим мысленным взором явилась сия персона, с длинным лицом и золотистыми локонами по бокам его уложенными. Не горбилась, наверное, ни разу в жизни и ночью не читала. Ежели совсем по чести, то она и светлым днем не особо книги жалует. Потому что…

Тут я пролистнула свой талмуд, отыскивая нужное место.

«Красивой женщине не пристало придаваться занятиям сугубо мужским, как то: труду, сидению над книгами, также плаванию и гребле, управлению повозкой либо участию в гонках. Полезны будут занятия эфирные: музицирование, исполнение романсов, лучше на французском наречии с милой картавостью».

Грассируя тихонько «chère», я с тоской посмотрела на опустевшее блюдце. Что ж, Серафима, с этого самого мгновения ни единого пирожка, пирога либо бублика! А также баранки, расстегайчика, сочника или пышки. Блины и оладьи также под запретом.

Я поворотилась к окну, будто призывая в свидетели зарока большую ноздреватую луну, повисшую у самой кромки моря. От ночного светила ко мне бежала лунная дорожка.

А неплохо было бы сейчас оказаться там, ступить остроносыми туфельками в серебро, так как бывает только во сне. Только вот без Маняши я этого абсолютно точно позволить себе не смогу, чтобы намечталась обувка по последней мокошь-градской моде да чтобы взмахнуть свободно подолом бального платья, расшитого жемчугами…

Я широко зевнула, прикрыв ладошкой рот. Не время дремать, совсем не время.

В коридоре затопотало, да так гулко, что даже лунная дорожка за окном, кажется, пошла рябью. А ведь в ней кто-то есть, в морской, совсем уже студеной водице. Силуэт какой-то мерещится, вроде даже женский. Я вытянула шею, прищурилась, пытаясь поймать этот морок взглядом.

– Уф. – Топот закончился у моей двери. – Думала ужо на пристани почивать улягусь. – Маняша промаршировала к креслу и плюхнулась в него, закидывая за спину кисти шали. – Умаялась. Исстрадалась вся в думах, как там мое чадушко без меня.

Я хмыкнула, многозначительно кивнув на пустое блюдце:

– Чадушко тоже исстрадалось, пирожками вон думы зажевывало.

Маняша надула губы и сняла сначала шаль, а потом и плат, оставив на голове легкую льняную косынку. Нянька моя, хоть и была всего несколькими годами старше, успела не только сходить замуж, но и овдоветь. А вдовицам загорским простоволосыми ходить не положено. Особенно ежели вдовица не абы кто, а при фамилии-прозвании. Подозреваю, что за своего Демьяна она только ради фамилии и пошла. Неёлова! Так себе слово, если начистоту. Неёлами в наших краях исстари неудачников кликали. Маняшин супружник, напившийся о прошлой зиме да угревшийся до смерти в сугробе, мудрость народную подтвердил. Только вот об навеки ушедших либо хорошо, либо ничего, так что я даже думать дальше о Демьяне Неелове не собиралась. Бог дал, Бог взял.

– Опять глаза портила? – Маняша наконец рассмотрела оставленный на подоконнике талмуд.

– А что делать-то без тебя было? – точно так же возмущенно вернула я вопрос. – Спать нельзя, а после еды меня завсегда на сон клонит.