Затем, поговорив с ним о жизни, просились на прием к прокурору.

Илья Савельевич появляется в кабинете, присаживается у стола и молча смотрит на меня. А я на него, зная, что за этим последует.

– Валера, нужно принять,– задушевно произносит он.

Кого, уточнять не приходилось, ибо это повторялось из года в год, с завидным постоянством.

– Илья Савельевич, дорогой, не могу, не приемный день, тем более, сейчас задержанных на «санкцию» привезут.

– Ничего, подождут, у них срок все равно идет, в крайнем случае, Николай Иванович арестует. Надо принять, надо, ведь у тебя самого отец фронтовик.

– Они ж снова будут орать, чтоб посадил нижнянских полицаев, да еще крымских и калиновских в придачу, а те уже все сидели, пусть лучше едут к Славяносербскому прокурору. Это пограничная территория.

– Не будут, просто хлопцы хотят тебя поздравить и поговорить.

– Как в прошлый раз? Чуть голову костылем не проломили! Да потом же на меня еще и жалобу накатали, в области объяснялся.

Савицкий начинает тяжело сопеть, багроветь и я сдаюся.

– Ну, вот и добре! – радостно восклицает он. – А если начнут бузить, ты крикни, я их успокою. Хлопцы, заходьтэ!

Старики неспешно появляются из приемной и чинно рассаживаются на стульях, звеня медалями.

Илья Савельевич с чувством выполненного долга благодушно крякает и исчезает.

– Витаемо вас зи святом товариш прокурор. Давно нэ бачилысь, як життя? – начинает моряк, благодушно на меня посматривая.

– Спасибо отец, и я вас поздравляю, пока работаю.

– Я бачу ты вже майор? – кивает на мои петлицы младшего советника, – мабуть за Плахотченка дали? Поганый був сэкрэтар. Ворюга.

– Поганый,– соглашаюсь я, – но не за него.

Затем следуют еще несколько вопросов от других ветеранов, но я понимаю, что они пришли не с этим и настоящий разговор впереди. Так и получается.

– А мы до вас с заявой,– хмурится моряк и вытаскивает из кармана несколько исписанных листов.

– Ось тут! – сжимает их в кулаке, – хвакты про зрадныка, та ще якого!

Я открываю рот, пытаясь возразить, что по нижнянским или калиновским полицаям жалобу принимать не буду, но он опережает меня.

– Вин нэ наш, нэ з Нижнього, то шавки, а цэй був нимэцьким ахвицэром, тут, у Первомайську, в сорок другому роци.

Далее последовал рассказ, который заинтриговал меня, поскольку сопровождался серьезной фактурой и походил на правду.

Из него следовало, что сразу же после отступления наших войск в 1941 году, на территории Первомайска, который тогда еще не был городом и относился к Попаснянскому району, дислоцировалась крупная немецкая часть. С первых же дней оккупации, хозяйственные немцы стали вывозить из района запасы зерна, оборудование и скот, а затем восстанавливать затопленные шахты. Для этого создали так называемый дирекцион, что-то вроде административного управления, который в 1942 году возглавил офицер в чине обер – лейтенанта, отлично говоривший на русском языке.

Под его руководством, на Попаснянском железнодорожном узле были сформированы и отправлены в Германию несколько эшелонов с продовольствием и молодежью, а согнанное на шахты местное население занялось их восстановлением. Затем немцы отступили, война закончилась, и в городе вновь появился этот же офицер, но уже в форме советского майора.

О нем бдительные граждане сразу же сообщили органам НКВД, но те, пообщавшись с майором, его отпустили, а заявителям порекомендовали поменьше болтать. Мол, обознались.

Но отчуждение не проходило. Чужак, а он был родом не из наших мест, устроился заместителем главного энергетика на завод имени Карла Маркса и поселился в выделенной ему администрацией половине «итээровского» домика, в старой части города. Жил отшельником и вне работы практически ни с кем не общался. Его часто видели с удочкой на Лугани, или на курганах в степи, где он собирал дикие травы.

Шли годы, и в каждый из них, 9 Мая над Страной гремел салют Победы. Во всех больших и малых городах чествовали ветеранов, но этого человека никогда не видели среди них.

Не ходил он и в военный комиссариат, где фронтовикам вручали юбилейные медали. Их возили ему на дом. Он брал, но никогда не благодарил, оставляя в недоумении очередного работника военкомата.

Так и жил. Затем вышел на пенсию и стал еще нелюдимей.

– И шо ты на цэ скажешь?! – возмущенно тряс бумагами побагровевший моряк.

– Тут у сорок другому вин був? Був. Фашистьску форму носыв? Носыв. Людей до Нимеччины видправляв, на шахтах робыты прымушував. У нас цилый лыст свидкив, ще не вси померли!

– Це так, товаришу прокурор, – вмешивается в разговор самый щуплый из ветеранов, – вин, курва, мэнэ з сестрою эшелоном у Нимеччину видправляв! Слава Богу що нэ дойыхалы, пид Дебальцевом партизани охорону повбивалы и нас звильнылы.

– Помовч, Пэтро, нэ встрявай ! – обрывает его моряк.

– Микола, – обращается он к сидящему рядом усатому старику, – ты у нас ахвицэр, докладай дальше, бо я начинаю нервничать.

Я с опаской поглядываю на костыль моряка.

– Так, значит вот,– тихо вступает в разговор Микола,– были мы на днях у военкома, и он показал нам анкету из личного дела Квитко. В ней значится, что тот родом из-под Харькова, где перед войной закончил педагогический институт. Потом был призван в РККА и участвовал в финской кампании. Еще есть записи, что войну начал лейтенантом, командиром стрелкового взвода и закончил в Бреслау, майором при штабе армии. Имеет ранения и медаль «За победу над Германией». Все.

– Ну и что здесь такого? – удивляюсь я.

– Э-э, сынок, не скажи, – отвечает старик,– я сам был «ванькой-взводным» до Сталинграда, пока не списали в чистую, – показывает беспалую руку. Награждали не густо, но чтоб наш брат, взводный, всю войну прошел и не имел боевых наград? Такого не может быть, что-то здесь не чисто. К тому же он беспартийный. А на таких должностях, без партбилетов при штабах фронтов не держали, поверь мне.

Его бурно поддерживают все присутствующие и начинают «заводиться».

– Тыхо! – рякает на них моряк и стучит клюкой в пол. – Разоралась, бисова пехтура! Шо вам тут, шалман?! Те затихают.

– Значыть так, сынку,– он тяжело встает, подходит к столу и кладет на него свои бумаги, – ось тоби наша заява, пэрэвиряй.

И досконально, цэ нэ якись полицаи, цэ скрытый ворог. Трэба з ным кинчать. Бо пойыдымо до областного прокурора и в обком, у нас тэпэр свий транспорт, Мишку совбес выдав «Запоржця».

– Мишко, бисова душа, кончай спать! – орет он на грузного деда, мирно посапывающего в уголке,– як же ты нас у Луганськ повэзэш, повбываешь на Бахмутке!

Я в это время бегло просматриваю исписанные крупными каракулями листы «заявы», прикидывая, как бы сбагрить ее «смежникам».

– Иван Карпович, – обращаюсь я к усевшемуся уже к приставному столу моряку и чуть отодвигаюсь от своего, – а может Вам с этим заявлением лучше в горотдел КГБ обратиться? Оно больше по их части. Я позвоню полковнику Швачке.

– Ни. Там мы булы. У прошлому роци по полицаям ходылы. Воны, курвы, сказалы шо тилькы шпыгунамы займаються, идить мол диды до прокурора, у нас дела поважнее. И яки там дила? Тикы горилку жруть и дивчат до сэбэ водять. Цэ нэ СМЕРШ, чув про такый?

– Доводилось.

Во – во. Ти хлопци усих ловылы. Стрилялы падлюк на фронти и у тылу. Тилькы тырса лэтила.А ци – йдить до прокурора! Ну, мы у тэбэ писля ных трохи и погомонилы. Так, що звыняй. А заяву пэрэвир и щоб цэй гниды у городи и ногы нэ було.

Я прощаюсь с фронтовиками за руку, и они уходят. Некоторое время тупо сижу за столом, осмысливая услышанное.

Затем закуриваю и подхожу к окну, наблюдая, как старики спускаются с крыльца. У него стоит « черный ворон » из которого выгружают нескольких рецидивистов в наручниках. Ветераны останавливаются и наблюдают, как конвой сопровождает их в прокуратуру.

– А цим блатнякам, чого нэ хватае?! – слышу я бас моряка, и вся группа удаляется в сторону собеса. «Поздравлять» председателя.