«Мы были высоки, русоволосы,

Вы в книгах прочитаете как миф,

О людях, что ушли не долюбив,

Не докурив последней папиросы».

(Николай Майоров)

Обида

После увольнения из органов госбезопасности я некоторое время служил прокурором города Первомайска, что на Луганщине.

Он был вполне обычным для старого Донбасса, с той лишь разницей, что имел еще два города районного подчинения – Горское и Золотое, а также несколько крупных поселений, расположенных на живописных берегах Северского Донца.

Только что отгремели майские праздники 1988 года, на окраинах буйно цвели сады и под лучами солнца искрилась Лугань, а я сидел в кабинете, изучал очередное уголовное дело и ждал неприятностей.

Что они неизбежны в ближайшие дни, знал по опыту прошлых лет.

Они были не мед, если учесть, что мое назначение в этот город, тогдашний первый секретарь горкома партии с нарицательной фамилией Плахотченко встретил «в штыки» и заявил, что он со мной не сработается. Почему, отдельный разговор.

Спорить с Юрием Павловичем я не стал и вскоре уличил его в хищениях и взятках, за которые совсем недавно поплатился его предшественник на этом посту вместе с председателем горисполкома.

В обкоме поднялась шумиха, но пришлось согласиться. Причем рычать на меня не стали, к тому были основания.

В город примчался его второй секретарь с ласковой фамилией Зверев и предложил дилемму: я не возбуждаю дела по их ставленнику, чтоб не шокировать ЦК Украины, а они разбираются с Плахотченко на месте, «по тихому».

В Малороссии есть хорошая пословица: «Нэ буды лыхо, покы тыхо». Будить его я не стал, ибо уже имел некоторый опыт по аналогичному делу в этом же городе, где раньше работал помощником. Свалка была страшная, с публикациями в «Правде» и наездами парткомиссий самого высокого уровня.

В итоге, проворовавшиеся партийно-советские лидеры закончили весьма плачевно, а спустя некоторое время прокурора и начальника милиции, вновь назначенный Плахотченко, «размазал по стенке» не без участия обкома.

Со Зверевым мы встретились в «белом доме» и беседа напоминала торг.

Не зная всех материалов, Рид Петрович старался подешевле купить голову первого секретаря, а я подороже ее продать. Но, как нас учили когда-то, для таких случаев, я «держал камень за пазухой».

У меня были с собой еще кое-какие материалы, касающиеся уже непосредственно обкома и секретарь «скис».

Плахотченко сняли с должности, наказали по партийной линии и сослали помощником директора на одну из шахт области, где я, кстати, в свое время работал горным мастером. На прощание он вернул городу все, что украл.

Но вернемся к тому, чего я ждал – депутацию ветеранов Великой Отечественной войны.

Каждый год, через несколько дней после праздника Победы, они неизменно посещали прокуратуру и учиняли мне разнос. Затем писали жалобы в различные инстанции на прокурора – держиморду.

Наезжали кураторы и начинали брюзжать, требуя удовлетворить петиции фронтовиков. Им предъявлялись материалы имеющихся проверок, которые, как водится в таких случаях, находили поверхностными, о чем докладывали наверх.

Меня вытаскивали туда и «драли», о чем сообщали ветеранам. И так каждую весну, до начала полевых работ. Они благостно действовали на стариков, которые начинали в меру сил копаться на своих участках и забывали о моем существовании. До новой весны.

А дело было в следующем.

Еще с екатериниских времен местное население селилось по берегам Северского Донца по признаку достатка. На правом, высоком, с плодородными землями и сосновыми борами – как водится, богатые, по местному «кугуты»*, на левом, пологом и песчаном – беднота, по местному «незаможники» Так и жили, целыми родами, со своими церквями, школами и кладбищами.

Правобережные в большинстве служили в Войске Донском, имели обширные земли, стада и пасеки; левобережные работали на шахтах и разводили на песке бахчи.

Когда началась Гражданская война, первые, как и следовало ожидать, оказались в казачьих сотнях Каледина, Деникина и Махно, а «незаможники» вступили в красногвардейские отряды Буденного, Пархоменко и Щорса.

После ее окончания, оставшиеся в живых бойцы, вернулись в родные села Крымское, Нижнее и Калиново, где вновь расселились по тому же принципу.

Грянула Великая Отечественная и мужская часть левобережья этих сел, влилась в Красную Армию, которая с боями оставила Донбасс.

Правобережные же дождались «освободителей», многие из них вступили в полицию и карательные отряды, которые зверствовали в наших местах не хуже своих новых хозяев.

В 1943 году Донбасс освободили и часть изменников, вместе с фашистами, покатилась на запад. Оставшихся же отловили «СМЕРШ»* и местные органы НКВД и, расстреляв наиболее замаравших себя кровью, остальных отправили «до далэкых таборив».

Закончилась война. Крымские, нижнянские и калиновские фронтовики вернулись в родные места. А в середине 50-х, туда же стали возвращаться и отбывшие свой срок предатели.

В это время по ранее оккупированным областям России еще катилась волна громких процессов над бывшими карателями, которая не минула и наши края.

Затем все затихло и только время от времени, далекими зарницами войны мелькали в газетах все более редкие сообщения об осуждении очередных, долгое время скрывавшихся предателей.

Время лечит. Но не все.

К моменту моего повествования, в городе насчитывалось более тысячи фронтовиков, и несколько десятков бывших изменников.

В подавляющем большинстве жили они в тех же родовых селах, что и раньше. И вражда не затихала.

Изломанные войной, тяжелым послевоенным трудом и не особо обласканные привилегиями фронтовики, люто ненавидели «искупивших вину».

Сначала те сидели тихо, но по прошествии времени, оклемавшись от лагерной баланды, нарожав детей и получив пенсии, стали понемногу наглеть. В различные инстанции полетели их прошения о реабилитации, а порой и получении статуса участника Войны, причем не только у нас, а по всей Стране.

И самое интересное то, что они порой удовлетворялись.

К счастью, в то время еще были живы многие военачальники, которых возмутило подобное кощунство, и не без их участия, военные комиссариаты Министерства Обороны, в СССР осуществили перерегистрацию оставшихся в живых фронтовиков.

Она выявила немало примазавшихся к их славе подлецов, которых лишили почетного статуса участника Великой Отечественной войны. Но, по – видимому, не всех.

Я сам знавал такого «ветерана», который уклонился от призыва и всю оккупацию просидел по вдовьим погребам, а затем оказался участником множества сражений в местах, где никогда не бывал. Причем боевых наград имел до пупа.

Впоследствии оказалось, что на освобожденной территории он возил одного очень крупного правоохранителя, который и помог дезертиру стать героем войны.

Вот таких деятелей и бывших пособников фашистов, осужденных по их мнению не за все злодеяния, и отыскивали наши Первомайские ветераны.

Заводилой у них был здоровенный дед, с протезом вместо ноги и увесистой клюкой, который воевал в морской пехоте и ко мне являлся в черной мичманке с позеленевшим крабом. Причем только после 9 Мая и в не приемные дни.

Его сопровождал десяток ветеранов при всех регалиях.

Пока вся эта делегация, чертыхаясь и гремя костылями, поднималась на второй этаж, в кабинет заглядывала перепуганная секретарша и сообщала:

– Валерий Николаевич! Знову нижнянские диды прийшлы. При медалях. Будэ скандал!

Сначала ветераны заходили к одному из моих помощников, Савицкому, который тоже воевал и дошел до Берлина, командуя артиллерийским дивизионом, и поздравляли его с Днем Победы.