– Век бы с тобой сидела, – грустно молвила Гортензия Гермогеновна. – Но и о других подумать надобно. К тому же, ты трезвеешь. Вот-вот проснешься – обидно! Запоминай, если можешь: захочется принять на грудь – загляни к Ослякову. У него есть все. Душевнейший человек! Ни в чем не откажет.

Гортензия Гермогеновна тяжело встала и придвинулась к двери.

– Шея не болит? – спросила она обеспокоенно.

Клятов помотал головой.

– Ну, заболит еще, – с житейской прозорливостью успокоила его комиссарша. И, досказав последний слог, исчезла. И в тот же момент Александр Терентьевич распознал, что уже бодрствует, несмотря на кромешную ночь за окном.

11

Он поднялся с матраца, распахнул дверь, вышел в коридор.

Комната Петра Ослякова находилась прямо напротив. Клятов постучал – негромко, но настойчиво. Овен откликнулся немедленно, словно ждал:

– Открыто, сосед! Заруливай, не топчись на холоде!

Александр Терентьевич вошел. Осляков в одних трусах сидел перед трюмо и сосредоточенно прореживал себе брови.

– Тебе чего – портвешка или покрепче? – спросил он, не оборачиваясь.

– Мне нужна бритва, – сказал Александр Терентьевич.

Пальцы Ослякова замерли в незаконченном щипковом движении. Петр посмотрел на Клятова внимательным взглядом.

– Бритва? – переспросил он холодно. – Зачем?

– Я хочу побриться, – сдержанно объяснил Клятов.

– Это ночью-то? Ты что, сосед?

– Не спится, – пожал плечами Александр Терентьевич и внезапно осознал, что к нему возвращается давно утраченное чувство собственного достоинства. – Надо же с чего-то начинать, правда?

– Начинать – что? – Петр Осляков встал и заложил пальцы за резинку трусов.

– Начинать с нуля, – спокойно ответил тот. – Я о новой жизни говорю. Я, как-никак, человеком был когда-то. Вот и собираюсь для начала побриться.

Апрель, находясь в очевидном раздражении, прошелся взад-вперед по комнате.

– Завязать надумал, что ли? – спросил он напряженно. – С чего это вдруг?

– Если бритвы нет, то я пойду, – Александр Терентьевич не счел нужным отвечать. – Извините, что потревожил в столь поздний час…

– Притормози, – Осляков через силу улыбнулся. – Будет тебе бритва.

Он присел на корточки перед трюмо, распахнул дверцы. Клятов стоял и следил, как перемещаются лопатки Ослякова, движимые мощными гормональными мышцами. Апрель, раздраженно погремев невидимой железной дребеденью, вынул пачку лезвий и станок. Александр Терентьевич прикрыл глаза. Картина, увиденная внутренним зрением, разила наповал несмышленышей типа Босха. Тягомотный, не желающий распускаться ясень целит в глаза острыми перстами – до чего же тяжел на подъем. Безобидные кроткие липы, которые покажут такое унтерденлинден, что только держись. Рябина цвета юшки. Пятерня каштана, готовая к затрещине. Легион желудей. Сережки ив, готовые обнаружить свою гусеничную, личиночную суть. Тополиный пух – всепроникающий, не знающий границ десант. Томительный жасмин. Полуигрушечный барбарис, забывшийся в предвкушении опасных забав. Загадочный сирый подорожник, присыпанный мудрой придорожной перхотью. Яблони, цветущие на снегу – вопреки законам природы. Вкрадчивая жуткая сирень с удушливым цветом. Обманчиво нежные лиственницы, готовые склониться и обезвредить. Пленительная черемуха с предельно допустимым содержанием зарина. Благородная молчаливая туя. Высокомерный кипарис. Декоративные, голубой ориентации елки, застывшие в притворной, ядовитой неподвижности. Бестолково растопыренные клены, готовые кинуться, куда прикажут. Хрестоматийные березы, продавшиеся, едва сменился ветер, западным брутальным ферфлюхтам.

Петр Осляков легонько тронул Александра Терентьевича за плечо.

– Никак ты, герой, сомлел?

Клятов очнулся.

– Самую малость, – признался он с неподъемной, вымученной застенчивостью.

– Смотри, не покалечься! – с улыбкой от уха до уха, Овен протянул ему бритвенные принадлежности. – Советую употребить пару капель, чтоб руки не дрожали.

«Может, и правда?» – подумал Александр Терентьевич. И тут же весь его организм, от кончиков волос до грязных кромок ногтей, возжелал подношения, преобразившись в зачумленную фабрику по переработке коварных ядов.

– Нет, – вымолвил он еле слышным голосом, и этим отказом сразу поставил себя в один ряд с мучениками различных религий и ересей. – Огромное вам спасибо. Кстати вот…

Клятову пришло в голову, что в нынешнем своем костюме он, пусть даже гладко выбритый и надушенный, не сможет произвести на нормальное общество хорошего впечатления. Нужна новая одежда… галстук, костюм, ботинки… Он едва не попросил Ослякова поспособствовать в обмене долларов, но вовремя вспомнил, что национальных купюр ему должно хватить благодаря оборотистому Андрееву.

– Что? – спросил Осляков и мгновенно напрягся.

– Ничего, ничего, – Александр Терентьевич не без труда вписался в дверной проем. – Спокойной ночи, и простите за беспокойство.

Он захлопнул дверь, повернулся и столкнулся с Неокесарийским, который направлялся в туалет, освещая себе дорогу фонариком.

– Отчего же вы не спите? – удивился Рак и ослепил Александра Терентьевича пытливым световым лучом.

– Грехи не пускают, – Клятов нервно усмехнулся. К нему вернулась способность острить. – Как у вас с предстательной железой? – спросил он неожиданно.

Неокесарийский смешался.

– Дело стариковское, – пробормотал он смущенно. – Вот, иду…

– Ну-ну, – Клятов обнаружил в себе непривычную наглость. – Идите, размочитесь. Только хрен у вас что выйдет! – он перешел на визг. – Решили голыми руками взять? Вот вам! – он сделал неприличный жест. – Так дупло прочищу, что мало не покажется… хоть ты и дерево сто тысяч раз…

– Позвольте. Александр Терентьевич, – взволнованный Неокесарийский попытался что-то возразить, но Клятов его уже не слушал. Он перешел на скачкообразную поступь и, очутившись в сиротской комнате, без сил повалился на истомившийся без тела матрац. С опустошением в душе, с холодным яростным огнем в глазах лежал он без сна, сжимая в кулаке станок и пачку «жиллетовских» лезвий.

12

…На другой день он приобрел костюм.

Добротный, высокого суконного качества – плотной ткани, в мельчайшую английскую клетку. Побрился. Навел лоск. Пообещал себе не пить.

«Я же врач, – не уставал он сам себе повторять. – Я – экспериментатор. Первопроходец. Я уничтожу эту шайку. Время разбрасывать камни, и время сдавать посуду».

Прошло еще два трезвых, безупречных дня, и с ним перестали здороваться.

А ночью явились опять – теперь уже несколько.

Пришел Андреев, пришел Кремезной, притащилась благообразная Скорпионша – и, разумеется, Юля в сопровождении Игоря, а также обязательная Гортензия Гермогеновна.

– Напрасные старания, – вздохнул Андреев и снял с себя брюки. – Мы все равно вас не покинем. Разве вы не знаете, что никогда нельзя встречаться с внутренними демонами лицом к лицу? Взаимное опознание гибельно. Узрев нас однажды воочию, вы никуда не сможете деться. Демон, как известно, достаточно безобиден, пока он неосознанно присутствует в чужом материальном теле. Стоит ему только уловить бодрящий запах понимания… противостояния… мельчайший …Нигде не будет вам убежища, ни в чем не будет поблажки…

Он снова вздохнул, прыгнул и довольно профессионально заключил горло Александра Терентьевича в замок. Тот попытался высвободиться, но неистовые команды, сообщенные мозгом рукам и ногам, обернулись напрасной фантазией. Андреев высунул язык размером с добрую стельку и осторожно лизнул аккуратную ямку, что размещается под затылочной костью.

– По праву старшинства, – сказал Андреев и галантно предложил Гортензии Гермогеновне приблизиться. – Вкушайте – во имя настоящих и грядущих зеленых насаждений.

Кремезной (совершенно неожиданный для академика и теоретика поступок) хрипло затянул песню онтов – людей-деревьев из эпопеи Джона Толкиена.