Я возмущаюсь, пытаясь доказать, что это как минимум глупо, никто не будет выпасать отдельных ПТУРистов, но Вася добивает меня аргументом «Трубы есть, нам это ничего не стоит, и надо же что-то делать», и я неожиданно для себя соглашаюсь.

Мы пристраиваем трубу на горку из камней, на самом краешке отвала, а Доки пытается набить чем-то бледно-зеленые штаны. Я поднимаю глаза — и замираю.

Сколько там прошло времени, когда я крайний раз «спускался с гор»? Два дня? Эти два дня сотворили с Донбассом чудо.

Трава. Поле между нами и Новотроицким неожиданно становится зеленым и настолько пронзительно-красивым, что хочется… да черт его знает, чего именно хочется. Взмыть в небо, круто спикировать к полю, пролететь над ним низко-низко, касаясь кончиками пальцев маленьких мягких побегов, и рвануть домой. Со всех ног, крыльев, плавников — сколько я не был дома? Два… два с половиной месяца. Так это я, мне проще — наши прикомандированные из «семьдесятдвойки» экипажи «бэх» не были по шесть месяцев. Шесть месяцев жить в дырке в земле, есть покупную еду или штатную гадость, пить из баклажки, умываться из баклажки, мыться из баклажки, стираться из баклажки. Я никогда не задумывался, что происходит с людьми, которые полгода, двадцать-четыре-на-семь — передок, передний край, пулеметы, мины, холодно, жарко, смешно, грустно… Мы размываемся здесь, становимся похожими друг на друга, теряем кусочки себя, устаем и потихоньку вживаемся в угрюмую, иногда рвущуюся выстрелами привычность…

Я много думаю об этом в последнее время, и не всегда мои мысли веселы, но когда я стараюсь понять…

— Завіс! — толкает меня Президент. — Нє тупі. Вперед-вперед!

— Чо у тебя настроение такое хорошее? — я встряхиваю головой. Что-то действительно часто стал задумываться.

— Бо командір скоро приїде, і кінець твоїй власті на ВОПі.

— Ой, я типа так вот властвовал — прям ховайся. Подумаешь, «догану» тебе забульбенил. Так это ж тока на пользу. Как говорил один матерый старшина: «Хорошая догана еще никому не помешала!»

— Пошуті, пошуті мені. Пошлі другу робить, а то он Ляшко вже ридає. Тіран-командир не дав чаю попить.

Сейчас полдевятого, и в наряде на «Чарли», нашем центральном посту, нас подменяют Ляшко и Хьюстон, которых я поймал полчаса назад, когда они собирались завтракать. Завтрак резко отменился, пацаны сменили нас в наряде, и мы пошли сооружать очередного Валеру.

Валера. Почти на каждой позиции в зоне АТО они есть — набитая хламом форма, поднятая вертикально, эдакое чучело, бессменно несущее вахту и украшенное в меру разумения особового складу. На голове — или «мазепинка», или какая-то убитая каска, поломанные очки, в руках, возможно, палка в виде автомата или автомат в виде палки.

Валера был на нашей предыдущей позиции — в виде замызганной фигурки, сидящей возле дерева с «мухой» на плече. Стреляная «муха» была нацелена четенько на подъездную дорогу, и заезжающие сильно дергались при виде Валеры и потом называли нас плохими словами. Нам это казалось очень смешным — это и было смешно.

Вообще Валера — это самый ровный воин Збройних Сил. Валера не хочет есть, Валере не надо спать, Валера не материт форму не по размеру и не взувает ботинки. Валера постоянно молчит, а не выносит мозг командиру, требуя отпуска, дембеля, УБД и «на ручки». Валера великолепен в своем естественном состоянии — бессловесная фигурка, стойко под дождями и ветрами переносящая тяготы и лишения. Все любят Валеру, и Валера отвечает всем взаимностью, пялясь незрячими глазами в степи, холмы и терриконы Донбасса. Валеры разномастны и разновелики — их сотни, и без них, наверное, наша армия не была бы армией.

Отдельная функция Валеры — бесить проверяющих, коих в последнее время немало ездит по позициям. Различные штабисты, крайне редко полезные и, в основном, мешающие, раздающие указания, матерящиеся и презирающие солдат, которые на самом-то деле и несут службу. Нам везло — к нам такие почти не приезжали, но там, севернее, ближе к штабу АТО в Часовом Яре, их было более чем достаточно и уж точно гораздо больше, чем нужно.

«Убрать», «Что это за бред?», «Вы солдаты или кто?», «Идиотские шутки!», «Да вы тут охренели!» — Валера выслушивал все это от высоких чинов, носящих групповое название «полковник Проверялкин», и молчаливо соглашался. Солдаты и младшие командиры слушали, тоже молчали, кивали и клятвенно обещали убрать, изничтожить, все устранить и обо всем доложить. Проверка уезжала, а Валера оставался на своем месте, на колышке от палатки, вбитом в мерзлую землю, и иногда кто-то проходящий заботливо смахивал снег с дырявой каски или поправлял «автомат».

Валеры должны были быть нашими ПТУРистами, для чего мы раздобыли в палатке несколько пар старых ватных штанов, которые Доки, ворча и вздыхая, набивал мусором. Вот вам пожалуйста — труба «Фагота», рядом лежит человек, куда-то целится. С беспилотника должно быть нормально. Ну, или нет, и мы зря стараемся. Но уж чего-чего, а времени у нас полно.

— Мартііін, — подымается с колен Президент. — Ти як?

— А шо? — Я примащиваю масксеть, но она постоянно соскальзывает. От же ж блин.

— Та нічо. Не нравишься ти мнє.

— Ты мне тоже.

— Я не про то. В послєднєє врємя нє нравишся. Помнішь, як у Бєтона криша їхала?

— Помню.

— Ото він як робить-робить, а потім ррраз — і зависне. Стоїть, дивиться. І не чує нічого. Потом ррраз — включився. Тіко постоянно як на своїй волнє. Чутка не тут.

— І шо?

— Ти теперь так себе ведеш. Один-в-один.

— Да? Та не гони.

— Я серьозно. Це ж видно. Слухай… ти би робив з цим шось.

— Ну да, ну да… Докиии! Как дела?

— Не скажу, — бурчит Доки, запихивая пустую «бульку» в грязную штанину. Булька не лезет, скрипит, хрустит, и вечно недовольный Доки остервенело пихает ее, матерясь под нос.

Как же красиво все-таки. Весна опять пришла, и лучики тепла…

День

— Раааадители меня назвали «Кооля…» И мне жилося очень нелехко, мля…

— … Папаня в заведениях питейных за пару лет допился до чертеееей, на… А вверху ветер.

— Есть шо-то?

— Потом видос посмотрим, пой дальше, развлекай меня. Я, кстати, тебе еще мстю не придумал. Жди, нервничай.

— За шо это?

— За вот этот вот внезапный приезд Ксюхи.

— И шо, плохо получилось?

— Не, хорошо… — Вася довольно щурится и поводит плечами. — Комбата в Вахе встретил, прикинь.

— Але, военные, давайте быстрее. У них сюда пулик «прибит», побачат — нагребут, — ворчит Дима Первухин.

— Мы ж за кустом! — бурчит Вася.

Буран, командир шестой роты, хмыкает и отходит. Дааа, логика сильна, сильна.

Коммандер ведет наш «Фантом-3» высоко и быстро — мы не корректируем, мы просто снимаем видео, и все достаточно просто: террикон, протянувшийся четко с востока на запад, то есть, от сепаров к нам, сейчас, в апреле шестнадцатого, «перебуває під спільною власністю ЗСУ та незаконних збройних формувань». Эта карколомная фраза обозначает, что на одном конце сидят сепары с Докучаевска, а на другом — хлопцы из шестой роты «семьдесятдвойки». Еще месяц назад террикон, то есть, высокий отвал вдоль большого карьера, был полностью под противником, но наши, по приобретенной привычке сходу занимать чуть больше, чем обычно написано в приказе, выкинули сепарье и заняли позиции. Расплатившись за этот тактический ход двумя «трехсотыми».

Тогда вообще все странновато было — потому что замкомбрига «семьдесятдвойки» спланировал нашу мартовскую операцию так, что в Докуче, к моменту наших веселых стартов на восток, было человек двести-двести пятьдесят, и — ахххх! — как же мы хотели войти в город. Хотели так, что разведосы, встретившие нас на этом рубеже, аж подпрыгивали от возбуждения, много курили и постоянно махали руками в сторону, где всходит солнце, и, клянусь, если бы решение принимали все трое командиров рот, бравших участие в отжиме терриконов и собравшихся возле «бэтэра-восьмидесятки», мы бы не утерпели и рванули бы вперед. Тогда Танцор, Буран и Скат долго тыкали пальцами в планшет, вечерело, и решение принималось не нами, и… да, нам хотелось это сделать.