– Зачем ты мне все это рассказываешь? – притворилась я простачкой.

– Не прикидывайся дурочкой. Не то сообщу в полицию. Братец твоего свекра, поди, уже выкладывает им все начистоту. Они схватят тебя и заберут по обвинению в убийстве и воровстве.

– Но ведь я ничего такого не сделала, – испуганно проговорила я.

– Мы перероем у тебя все вверх дном и тогда поглядим, ежели ты, конечно, не успела избавиться от драгоценностей. Еще никогда не встречала опасной женщины вроде тебя. Ты же ходячий ужас! Надо бы предупредить Тхакурпо.

У меня на глаза навернулись слезы. Разве я могла кому-то все объяснить? Да и кто мне поверил бы?

Невестка сказала:

– И не пытайся разжалобить меня слезами. Послушай, раз уж ты все украла, у тебя нет выхода. Я хочу половину. Пятьдесят бхори, ни больше ни меньше. У меня есть верный ювелир. Он разделит все поровну. Никто не узнает. Сейчас в доме ни души. Поделим все у меня в комнате. Идет?

Я ничего не ответила.

Через некоторое время она сказала:

– Значит, хочешь оставить все себе?

На раскаленной под солнцем крыше ступни у меня пошли волдырями. Невестка была в тапочках. А я босая. Но, не обращая внимания на ожоги, я сказала:

– Ты, верно, думаешь на меня потому, что я родом из бедной семьи.

– Ничего я не думаю. Я все видела. Своими собственными глазами. Ты не просто бедная, ты еще и плохо воспитанная. И тебя, предупреждаю, ждут большие неприятности, если откажешься от моего предложения.

Разволновавшись, я решила во всем признаться. Снять, по крайней мере, тяжелый камень с души. Впрочем, она могла мне не поверить. Ну и что?

Вдруг на другом конце огромной крыши я увидела женщину в простеньком белом вдовьем сари: она снимала платье, развешанное для просушки. Женщина повернулась ко мне.

Я похолодела, несмотря на нестерпимый зной. Это была Пишима.

Тут на террасу выскочила подсушить волосы одна из девчушек, живших с нами в доме. Она села напротив Пишимы и даже поглядела на нее. Но выражение ее лица при этом ничуть не изменилось. Я поняла, что она не видит Пишиму.

– Что это ты вдруг так побледнела? – полюбопытствовала невестка. – Испугалась? То-то. Потому как, если б ты не испугалась, у тебя и впрямь были бы неприятности. А поделишься драгоценностями, тебе и вовсе нечего будет бояться. Я никому ни слова не скажу.

– Я ничего не знаю, – сказала я. – Делай, что хочешь.

Я спустилась вниз. У меня так колотилось сердце при виде Пишимы, что я чуть не упала в обморок у себя в комнате. В это время дня муж мой обычно отдыхал. Сегодня он тоже спал. Он бы премного удивился, если бы увидел меня в таком состоянии.

Я тихонько примостилась у окошка. Из водосточной трубы тянуло смрадом. Сердце у меня стучало глухо-глухо.

Вот и день прошел.

Я пошла на кухню заварить чаю мужу – он должен был вот-вот проснуться. И тут я услыхала, как кто-то бежит вниз по лестнице со второго этажа и как мой деверь зовет мужа, который тут же кинулся наверх.

Вскоре после этого Бхаджахари отправился за доктором Рудрой.

Я молча стояла на нижней площадке лестницы.

Бхаджахари, спускаясь вниз, сказал мне:

– Буди! Ты не поверишь. БароБуди потеряла дар речи.

– Потеряла дар речи! Как это?

– Она не в силах выговорить ни слова. Только тычет пальцем куда-то да стонет.

Я вздохнула с облегчением. На кого же невестка моя тыкала пальцем?

В тот вечер из дома никто не выходил. Вид у всех был мрачный. Домашние были потрясены сперва смертью Пишимы, а теперь вот БароБуди внезапно лишилась дара речи.

Муж, спустившись вниз, сказал:

– Лата, может, проведаешь Буди? А то мы никак не поймем, с чего это вдруг она потеряла дар речи.

– Она не любит меня, – прошептала я. – Но если хочешь, я пойду.

Завидев, как я возникла в дверях ее комнаты, невестка моя резко вскочила с постели и, застонав в голос, стала тыкать на меня пальцем. Я поняла, что она силится указать на вора. Но ее никто не понял.

Деверь мой, Чаток Митра, был славный малый и к тому же писаный красавец в сравнении с моим мужем. От страха и тревоги черты лица у него заострились. Он беспомощно спросил меня:

– Как думаешь, Боума, что это с ней? Почему она так себя ведет?

– Наверное, пытается что-то сказать, – спокойно ответствовала я.

– Что сказать? Может, знаешь?

Я покачала головой.

– Нет. Но, может, она сама расскажет, как только оправится.

Даже доктор не смог сказать, что с нею стряслось так внезапно. Язык у нее прямо одеревенел. Я никогда не слыхала, чтобы с языком могло случиться такое.

Невестка таращилась на меня и все показывала в мою сторону пальцем, тщась привлечь ко мне внимание своего мужа. У меня поджилки затряслись.

Деверь мой был человек мирный и безобидный и в присутствии своей грозной женушки всякий раз как будто съеживался. Он редко покидал свою комнату – выходил разве что по вечерам, чтобы встретиться с друзьями. Мужчины у них в семье были большей частью никчемными бездельниками, привыкшими спать и днем. И когда случалась какая-нибудь напасть, они становились совершенно беспомощными. Лень притупила все их способности. Деверь мой совсем оторопел, видя, какая беда приключилась с его женой, и все никак не мог взять в толк, что же за знаки она ему подавала.

Хотя невестка моя лишилась языка, она могла бы общаться каким-нибудь другим способом. К примеру, писать. Но пока что ей это было невдомек: у нее, верно, отнялась не только речь, но и смекалка. Впрочем, она наверняка скоро все поймет. И тогда уж мне несдобровать.

Тут деверь взял с письменного стола листок бумаги и протянул мне.

– На вот, прочти. Может, что разберешь?

Все, что там можно было разобрать, так это пару букв алфавита – «Дж». Остальное больше походило на закорючки и черточки.

Деверь сказал:

– Она пытается сообщить что-то важное. Она пробовала написать, но у нее не вышло. Я тут ничего не разберу. Только буквы «Дж».

Он не разобрал – зато я все поняла.

– У нее и рука отнялась? – спросила я.

– Нет, с рукой все в порядке. Просто она не может писать.

Я изобразила на лице сочувствие и так и стояла. На самом же деле мне было ее совсем не жаль. Просто я здорово струхнула. Потому как понятия не имела, что случилось и почему. Но что-то определенно случилось.

Деверь сказал:

– Побудь с ней минутку. А я пока схожу куплю каких-нибудь снадобий.

Невестка, заслышав его, как будто еще больше испугалась и в сильном волнении снова застонала. Казалось, она просила мужа не уходить. Тогда он повернулся к ней и сказал:

– Не беспокойся, Лата побудет с тобой. Я скоро вернусь.

И он ушел.

Раньше я никогда не видела такого ужаса, какой исказил лицо моей невестки. Глаза у нее, казалось, готовы были вылезти из орбит, рот широко раскрылся, дыхание сделалось частым-частым. Я спешно подошла к ней и сказала:

– Да что с тобой, Диди? Все будет хорошо, ничего не бойся.

От страха она вся сжалась в комок. Отпрянув назад и опершись спиной на переднюю спинку кровати, она надрывно проговорила:

– Не убивай меня. Не убивай. Я никому не скажу про драгоценности. Богом клянусь. Не нужно мне никакой доли. Ты ведьма, ты заколдовала меня – отняла язык. Обещаю, я не скажу никому ни слова. Заклинаю, избавь меня от заклятья…

Видя, как она заговорила, хотя у нее отнялся язык, я снова удивилась. И некоторое время глядела на нее в полном недоумении. А она все причитала и молила меня. Руки у нее тряслись беспрестанно. Она давилась слезами и слюной. Попросив служанку, занятую у нас неполный рабочий день, побыть с ней, я спустилась обратно к себе.

Ближе к вечеру нагрянули полицейские и принялись опрашивать свидетелей. Бхаджахари, когда ему учинили допрос, мямлил что-то невнятное. А потом вдруг побледнел и совсем запнулся. И полицейские забрали его вместе с Нандой Гхошалом как подозреваемых.

Муж мой с родственниками начали судить да рядить, кто же украл драгоценности. Как я поняла, они очень рассчитывали прибрать к рукам сокровища Пишимы после ее смерти и пополнить оскудевшие семейные запасы золота. Так эти бездельники надеялись прожить в достатке еще не один год, не ударив при этом палец о палец.