– Вот и попробуй на нем. Волос у него вроде бы хватает. Вот только на башке мало осталось.
Высокий, почему-то задерживая дыхание, ухватился за собачку на молнии моего комбинезона и потянул ее вниз, расстегнув молнию вплоть до пояса. Будто вскрыл меня.
– Милостивый и всемогущий Боже! – воскликнул пузатый. – Обезьяна, да и только! Я никогда такого не видел. А ты?
Тощий подсунул кончик ножа мне под подбородок, и мне пришлось задрать голову вверх.
– Тебе когда-нибудь отрезали яйца, ты, сучья обезьяна?
– Нет, в последнее время такой операции надо мной не производили, – сказал я подчеркнуто правильно, «по-городскому». – А зачем тебе мои яйца?
Он приложил нож плоскостью к моей груди и провел им немного в сторону. Потом отнял нож от груди. Лезвие было покрыто черными волосками и капельками крови.
– Острый, – сказал он. – Бывает острее, но и этот сойдет.
Я чувствовал, что с того места под подбородком, куда он ткнул кончиком ножа, стекает кровь. Никогда мне раньше не приходилось сталкиваться с таким грубым и пренебрежительным отношением к телу другого человека. И дело было не в том, что он тыкал в меня железом, водил стальным острием по груди, – если бы он тыкал в меня или царапал своим ногтем, это было бы не менее грубо и жестоко; нож лишь подчеркивал его пренебрежительное отношение к живому телу. Я тряхнул головой, пытаясь вернуть себе нормальное дыхание в этой серой пустоте, наполненной листьями. Я посмотрел прямо вверх над собой, на ветки молодого дерева, к которому был привязан. Потом перевел взгляд на Бобби.
Он, открыв рот, смотрел на то, как я судорожно хватаю воздух, один глоток жизни за другим. Он ничем не мог мне помочь, но судя по тому, как он смотрел на кровь на моей груди и под подбородком, его собственное положение ужасало его еще больше – в том, что его не привязали, был заключен какой-то пугающий неизвестностью смысл.
Они оба подошли к Бобби, тощий держал ружье. Пузатый, с белой щетиной, взял Бобби за плечи и развернул его спиной к себе.
– А теперь сымай штаны, – велел он.
Бобби нерешительно опустил руки и запинающимся голосом сказал:
– Снять?..
У меня внутри все сжалось, даже в заднице заныло. Господи Боже. Беззубый приставил ружье к шее Бобби под правым ухом, поте слегка подтолкнул его:
– Ну, давай, снимай, и все. Шевелись!
– Что все это... То есть... – чуть ли не шепотом пробормотал Бобби.
– Помалкивай, – сказал пузатый. – Сымай, и все.
Тощий злобно ткнул в шею Бобби ружьем, его движение было таким быстрым, что мне показалось, что ружье выстрелило. Бобби расстегнул пряжку пояса, потом брюки; снял их и стал оглядываться в смехотворной попытке отыскать подходящее место, куда бы их положить.
– Трусишки, трусишки сымай тоже, – сказал пузатый.
Бобби снял трусы – он был похож на мальчика, который впервые, в присутствии других, раздевается на медосмотре. Выпрямился, толстенький, розовый, гладенький, почти без волос на теле, с трясущимися ляжками, с плотно стиснутыми ногами.
– Видишь то бревно? Иди к нему.
Осторожно ступая по земле босыми ногами и морщась всякий раз, когда наступал на что-то острое, Бобби медленно подошел к большому поваленному дереву и стал рядом с ним, склонив голову.
– Ложись брюхом на бревно.
Бобби, став на колени, перегнулся через бревно; при этом высокий все время держал ружье направленным в голову Бобби.
– Подтяни сзади рубашку вверх, толстожопенький.
Бобби одной рукой нащупал у себя на спине край рубашки и подтянул ее вверх, полностью оголив ягодицы. О чем он в этот момент думал, я и представить себе не мог.
– Я сказал, вверх! – Высокий дулом ружья подтолкнул рубашку, сдвигая ее вплоть до шеи Бобби; на спине остался длинный красный след оцарапанной кожи.
Когда я перевел взгляд на пузатого, с белой щетиной на щеках, я увидел, что тот тоже успел снять штаны. Пытаться понять, почему все это происходит, дать этому рациональное объяснение было бессмысленно – они сделают то, что намереваются, и все тут. Сражаясь за каждый вздох, дающий жизнь, я смотрел на неподвижное розовое тело Бобби, растопыренное на бревне в неприличной позе. Никто ничем ему уже сейчас не поможет. Высокий снова направил ружье в голову Бобби, а пузатый примостился сзади.
Вопль, который раздался, мог бы быть и моим, если бы у меня хватило на это воздуха в легких. В этом вопле были и боль, и ужас поругания; за ним последовали стоны чистой боли, для выражения которой не нужны слова. Потом Бобби издал еще один вопль, более высокий по тону, более громкий. Я выдавил из себя весь воздух и повернул голову так, чтобы видеть только реку. Ну где же они, спрашивала во мне каждая жилочка. В одном месте ветви кустов немного расходились и образовывали нечто вроде узкого и неровного прохода к реке – в какой-то момент я не был даже уверен, смотрю ли я на пятно воды или на подрагивающие листья, – и в этом проходе я увидел, как мелькнула байдарка. И Льюис и Дрю держали весла вытащенными из воды – ив следующее мгновение байдарка исчезла.
Седой человек, стоя на коленях, работал над Бобби ритмично и уверенно, время от времени устраиваясь поудобнее. Наконец, он поднял лицо вверх, будто для того, чтобы взвыть во всю силу своих легких, обращая этот свой вой к листьям и к небу, но когда его сильно передернуло, он не издал ни звука. Второй, державший ружье, наблюдал за ним с выражением, в котором странным образом смешивалось одобрение и сочувствие. Пузатый, вытащив себя из Бобби, отстранился от него, а высокий, убрав дуло ружья, упиравшееся в шею Бобби под правым ухом, отступил на шаг. Бобби отпустил бревно и упал на бок, закрыв лицо обеими руками.
Мы все вздохнули. Я смог вздохнуть немного глубже, но только совсем немного.
Высокий и пузатый повернулись ко мне. Я распрямился как можно ровнее и стал, прижатый к дереву, ждать, что они будут делать дальше. Я чувствовал присутствие своего ножа, торчавшего в коре дерева рядом с моей головой, и видел полопавшиеся сосуды в глазах высокого человека. Никаких других чувств во мне не было – я был совершенно опустошен.
Пузатый направился ко мне и исчез за деревом с другой стороны. Ствол дернулся, и я почувствовал, как благодатный воздух наполняет мои легкие. Я дернулся вперед и готов был упасть на землю, но высокий подставил мне ружье под нос. У меня возникло очень странное ощущение, в котором было нечто забавное, более забавное, чем можно было бы ожидать при таких обстоятельствах, – я представил себе свой мозг, который думает о Дине и Марте, а в следующее мгновение лежит, разбрызганный – как какая-то серая грязь – по листьям и веточкам.
– Ты вроде как лысенький и толстенький, а? – сказал высокий.
– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Ну ладно, я лысый и толстый. Идет?
– Ты волосатый, как вшивая собака, а?
– Ну, наверно, есть такие собаки.
– Что он мелет? – Высокий обернулся к пузатому. Тот сказал:
– А у него в пасти волос нет, того и болтает всякую хуйню.
– И то правда, – согласился высокий. – На, возьми. Цель в башку.
Потом, протянув ружье пузатому, но не смотря в его сторону, повернулся ко мне. Ружье зависло в воздухе в его вытянутой руке.
– Становись на колени, парень, и молись, – сказал он мне. – И молись как следует.
Я стал опускаться на колени. Когда они коснулись земли, я услышал в лесу какой-то звук, щелчок или хлопок, похожий на тот, который производит лопающаяся резинка, или напоминавший звук косы, быстро срезающей твердый стебель. Пузатый стоял, держа в руке ружье за ствол; глупое самодовольное выражение на его лице совершенно не изменилось – а точно по центру из его груди торчала ярко-красная, полуметровая стрела. Она появилась так неожиданно, что, казалось, выскочила изнутри него.
В первое мгновение никто из нас не понял, что произошло. Все оставалось так, как и было секунду назад: высокий продолжал расстегивать штаны, я стоял на коленях, с полуприкрытыми веками, затемняющими лес; краем глаза я видел, что Бобби катается по засыпанной листвой земле. Ружье упало на землю, и я, как в замедленной съемке, потянулся к нему. Высокий, с животной прыткостью, прянул в том же направлении. Я ухватил ружье за приклад, и если бы смог подтащить его к себе достаточно быстро, я бы, не задумываясь, выстрелил. И проделал бы в высоком приличную дыру. Но тот, едва ухватившись за ствол, должно быть, почувствовал, что я собирался сделать – каждой своей клеточкой я жаждал дернуть спускающую веревку. И, отпрыгнув в сторону, он бросился в лес, в направлении, очевидно, противоположном тому, откуда прилетела стрела.
