Деревня Ильичевка, куда прибыли курсанты, произвела на меня тягостное впечатление. Маленькие домики с полуразрушенным подворьем, где бродили по две по три полудохлые курицы, сиротливо липли к центральной грунтовой дороге, сверкая крохотными окнами, с кое-где разбитыми стеклами.

  Как только садилось солнце, Ильичевка погружаясь в ночной мрак. Тут не раздавались звуки гармошки, никто не пел песен, не горели электрические фонари. Усталые старухи, возвращаясь с работы, ложились на топчан без матрасов, простынь и одеял, прикладывали головы к соломенным подушкам и тут же засыпали на голодный желудок.

  У маленьких домиков не водились собаки, не пели петухи на рассвете. Крохотные огороды пустовали. Крестьяне не сажали лук, морковь, чеснок, картошку. То, что прятали за пазуху и ссыпали в овраги, а потом при свете луны, приносили домой и зарывали в землю под окнами, был их основной корм зимой. И на трудодни что-то получали...в натуре.

  - А где же ваша молодежь? - спросил я колхозного бригадира бывшего военного с костылем вместо одной ноги.

  - Молодежь удрала в город. И черт с ней, без нее обойдемся. Молодежь думает, что в городе уже коммунизьма. Но там свои проблемы. Вон Марыся дочка старухи Клавдии с двумя детками явилась из города, да еще и третьего носит. Пойди к ней, если хочешь испробовать, она всем дает, да еще и спасибо говорит. Хошь - закури, - бригадир достал пачку дешевых сигарет, угостил меня и сам закурил.

  На следующий день комбайн сломался.

  - Вот вам, ребята, по штыковой лопате каждому без обид. Комбайн на ремонте, а два на капитальном ремонте уже второй год. Старуха Марыся будет показывать, как это делается. Главное, чтоб клубни оставались целы и невредимы. Трахтор, он выбирает хорошо, но ранит больше половины картофельных клубней. И это нехорошо.

  Старуха Марыся, видя, что молодые солдаты хорошо справляются, сама стала выкапывать картошку штыковой лопатой, да так ловко и споро, можно было только позавидовать.

  Я находился рядом, разговорился с ней, сказал, как меня зовут, а потом спросил:

  - У вас нет своей картошки?

  Старуха заморгала глазами, а потом ответила:

  - Ничего нет, сынок, хучь сырую бульбу ешь. Подсобил бы мне, а?

  - Как?

  - Оченно просто. Набей полные карманы бульбой и отнеси в лесную полосу, высыпи тамычки, вот и все. А я утром на рассвете пройдусь, соберу все это добро и чтоб никто не видел, шмыгну в свою землянку, тамычкы под железной кроваткой маленький погребок есть, туды этот клад и спрячу, потому как зимой есть нечего, даже картофельных очисток на суп не наберешь. Так-то, сынок. Помочь некому, муж на войне погиб и два сына с им погибли.

  - Я отнесу вам целый мешок, что тут такого, - предложил я.

  - Никак невозможно, сынок. Спасибо тебе за заботу, но коли бригадир засекет, али кто другой из начальства, мне тюряги не миновать. У нас уже такие случаи бывали, опыт есть.

  - Ну, хорошо, - сказал я. - Не будем рисковать. А если ночью? Ночью темень, никто не увидит.

  - Тут собак привязывают, али сторожа ставят, никак невозможно. А откель ты, милок?

  - Из далекого запада, - ответил я.

  - У вас, небось, полегче. А у нас чижелая жизня. Молодежь удрала в города, тама по общагам скитается, а тута работать некому, хлеб гниеть на полях. Оттого и нам жизни нету. Пущай лучше сгниеть, лишь бы нам не досталося. У мене дома никаких запасов на зиму нету, не знаю, как до лета продержаться.

  - А муж ваш где? - спросил я бабку Марысю.

  - Погиб, я уже говорила, а если честно, его посадили перед самой войной. Как война началася - от его ни слуху, ни духу. А два сына истинно погибли за родину, за Сталина...

  - За что посадили мужа?

  - А ты думаш, я знаю, за что? Посадили и все тут. Тройка его приговорила к двадцати пяти годам. Я даже на суде не присутствовала, да и суда как такового не было. Забрали и концы в воду. Я сама дрожала, как стебелек в ожидании ареста по ночам. Но прошло, слава Богу, не трогали меня. Может, не знали, что со мной делать, куды меня девать. Сыны на хронте погибли, дочка Тамара семь классов окончила, в город убежала. Письма редко пишет из города Свердловска.

   У бабушки Марыси покраснели глаза, беззубый рот сморщился, морщинистое лицо перекосилось, слезы закапали на грязный подол. Она стала вытираться рукавом изорванной в клочья кофты и собиралась уходить.

  - Постойте, бабушка Марыся. Давайте что-то придумаем, нельзя же так. Может, я вам организую помощь, - заговорил я, преграждая ей дорогу.

  - Мне только смерть поможет, больше никто, - сказала она.

  - До смерти еще далеко. Покажите мне ваш дом. Мы для вас мешка два картошки ночью забросим. Только скажите, куда.

  - А ежели обыск у меня произведут? что я буду делать?

  - Подальше положишь - поближе возьмешь. Закопайте в огороде, покройте землей, чтоб ровно было и никто не догадается. Или скажите: у солдат купила.

  - Рази что так.

   После отбоя, когда солдаты и сержанты заснули крепким сном, я со своим земляком Касинцем, отправились в поле, прихватив с собой бутылку самогона, которую, где-то откопала бабушка Марыся. Возле небольшой горки из картофеля дремал сторож, зажав двустволку между ног. Он уже был под мухой.

  - Стой, кто идеть? Стойте, иначе стрелять буду.

  - Да ты опусти ствол, отец. Это - свои. Мы помогаем вашему колхозу убирать картошку.

  - Так вы солдатики? Наши защитники? Тогда милостев просим, проходите, пожалуйста, а я-то думал: имперьялисты на меня прут. Давайте солдатики, говорите, что вам надобно.