– А Париж этот далеко? – спросил я деда.

– Далеко. Это столица западного государства – Франции.

Видя, что дед мой разговорился, я полюбопытствовал:

– Деда! А почему чухломичи на базаре обзывали тебя и наших попутчиков, что едут впереди нас «агафонами-рябинниками»?

– Почему, спрашиваешь? То длинная история о давних годах, когда прославился наш с тобой предок Агафон, прозванный «медвежатником», за то, что один ходил на медведя и промашки не знал. Ростом он был чуток поменьше нашей Троицкой колокольни. В молодости корпел Агафон на корабельных верфях Лодейного поля и одно время был даже напарником самого царя Петра, не уступая ему не в сноровке, не в силе. Чуешь о каком времени я говорю.

– Чую, – ответил я и затаив дыхание, приготовился слушать.

– Так вот, однажды на эти верфи прибыл из столицы молодой гонец по срочному делу. Не знавший царя – плотника в лицо, но наслышанный о его громадном росте, гонец увидел на верфи Агафона. Приняв его за царя, приезжий с поклоном протянул Агафону секретный пакет.

Великан – плотник, быстро смекнув в чем дело и махнул гонцу рукой в сторону, где трудился царь. А вечером, после работы плотники балагурили, допытываясь у Агафона, как он принимал царского «кульера». Агафон в это время сидел на бревне и лениво оборонялся от насмешек товарищей. Сообразительный это был человек, золотые руки и ума палата.

Эти же руки в лихую годину обороняли Русь от шведов. Односельчане уважали Агафона за силу, сноровку и смекалку. Его богатырский рост, черные волосы, окладистая борода и пристальный взгляд карих глаз, смело смотревших из-под густых черных бровей, внушали встречным почтение и тревогу. Сказывали будто сам леший, увидев однажды Агафона в сосновом бору, оцепенел и со страху чуть не перекрестился.

Старики наши считали, что прозвище «агафоны-рябинники», прилепившиеся к жителям нашей волости, связано с именем нашего Агафона.

– Как же это так? – удивился я.

– А вот так, – продолжал рассказчик. – Случилось это в петровское время. Когда Матвеевской волостью владели именитые князья Репнины – самые богатые владетели земли ещё и на Орловщине, да в Подмосковье[5]. Они были воеводами, советниками царей, послами в заморских странах, знатные были люди.

Один из рода Репниных – Аникита Репнин – любитель орловских рысаков, задумал в своем Богородском имении, что на орловщине, построить конюшню. Наслышанный о мастерстве матвеевских плотников, он приказал управляющему своему прислать в Богородское лучших. Вот и собралась дюжина умельцев от нас – из Горельца, Матвеева и других деревень. Старшим артели стал Агафон «медвежатник» – наш с тобой предок. За чернявость плотники его ещё прозывали и «цыганом».

Тут дед задумался. Видимо весь ушел в прошлое. А потом заговорил, да как! Будто передо мной и не дед вовсе, а тот самый Агафон, среди своих артельщиков, собравшихся в нашей избе. Я пишу об этой истории спустя много лет, может быть дедовский рассказ чуть подзабылся, но имена и прозвища я запомнил, как и всю историю про «агафонов-рябинников». Жалею только о том, что едва ли смогу передать дедовский колоритный язык… Ну словом, расскажу, как запомнил. Перед дорогой в Богородское, Агафон обратился с такими словами:

– Ребята! Покажем нашему именитому барину, что мы не лыком шиты!

– Знамо дело, уноровим, не впервой, – откликнулись артельщики.

Но Кузьма Шипунов не утерпел и вставил шпильку: «Не хвались до пляски, хвались на выпляске!» Приятель Кузьмы – Фома Петухов полушутя стукнул кулаком по спине, прошептав: «Не перечь, заноза! Дело говорят люди!»

И Кузьма примолк, прошептав: «Да это я так. Я буду стараться, как и все».

Краснодеревец Евстигней Куликов, добавил к словам Агафона:

– Мужики! Исстари мы – малоземельцы, уходим с Великого поста и до Покрова плотничать в города. Кого каждогодна приглашают сооружать павильоны Всероссийской ярмарки?! – матвеевских плотников.

Кого в первую очередь призывал царь Петр палаты и корабли строить? – опять ж мужиков нашей волости! Так не уроним былую славу наших отцов и дедов!

– Не уроним! – прогудела артель и зашагала на Орловщину долгим, утомительным пешим походом.

Прибыв на берега Десны в Богородскую вотчину Репниных, наши трудяги не могли надивиться красоте и обширности лесов, полей барских владений. «Экое приволье! Барину-то и умирать не надо! Здесь краше рая!» – воскликнул Кузьма Шипунов, выразив тем самым общее восхищение.

Плотники не теряли даром времени. Передохнув с дороги, они вскоре же застучали топорами, ошкуривали бревна, стали готовить фундамент конюшни.

Как в слаженном хоре, каждый артельщик имел свой «голос» – свою особую сноровку, присущую лишь ему одному.

Неторопливый и осмотрительный здоровяк Степан Оглобин обладал острым и метким глазом, безошибочно определял соразмерность возводимого строения и его частей. Производя расчеты, он прищуривал правый глаз, отчего его обветренное и морщинистое лицо принимало хитровато-таинственное выражение. Без Степанова расчета плотники не приступали к работе.

Острый на слова, как ёж, Рябой Лука с завидной аккуратностью отделывал здание. Обыкновенные – брус или теснина в руках Луки как бы оживали, потом занимали свое место, придавая изящность строению.

Тонкие деревянные узоры с блеском выпиливал бравый красавец Андрей Веденеев, восхищая товарищей талантом и выдумкой. «Ребята! А ведь Андрюха-то наш кудесник! – сказал, как-то Евстигней Куликов. – Гляньте-ко! Сам Бог позавидует его поделкам!» – «Скажешь тоже, – бубнил Андрюха. – До Бога мне далеко. Я такой же грешник, как и ты!»

Петруху Мотовилина прозвали Добрыней. При накатке бревен этот рыжий силач был незаменим. «Раз – два… взяли! Ещё взяли-и-и!» – командовал Петруха и бревно плотно ложилось в сруб. Скромный Петруха никогда не похвалялся своей силой. В праздники он иногда соглашался потягаться на веревке и нередко перетягивал четверых товарищей.

Тихий и незаметный Влас Косоротый ни минуты не мог сидеть без дела и даже во сне, говорили, лапти сплел. Ну, а без Фомы Петухова артельщики и дня не могли прожить. Острые и веселые байки Фомы, как банный пар снимали усталость с плеч. Остальные артельщики тоже имели немалые достоинства.

Среди таких-то признанных умельцев затесался семнадцатилетний паренек – Ванька Чих. Он ещё многого не знал. Но, как говорят, «не тот глуп, кто не знает, а тот, кто знать не хочет». Ванька хотел знать много! И много смотрел на мир, как на неразгаданную тайну. Постигнув грамоту от сельского дьячка, наблюдательный паренек быстро перенимал умение старших, удивляя их подчас догадками, облегчавшими тяжелый труд. Степан Оглобин часто советовался с Ванькой при расчетах соразмерности строения.

Дружно и спорно сооружалась конюшня барская с колоннами, вытяжными трубами и желобами. Артельщики устраивали всем требованиям управляющего и барина. Сверх того, на фронтоне, под аркой главного входа в манеж, они вырезали горельеф – двух деревянных всадников, летящих навстречу друг другу, как исторические герои Куликова поля – Пересвет и Челобей, чтобы сразиться в смертной схватке.

Оставалось доделать сущие пустяки. Вот тут-то и попутал наших умельцев нечистый дух. Нет, не по плотницкому делу, в котором, как говориться, они собаку съели. Обмишурились наши старатели совсем по другой статье. А всему виной оказался Ванька Чиж. Не будь его в артели, не случилась бы та история, прогремевшая потом на всю округу.