Урогош.

Запахнув поплотнее шубу из волчьего меха на себе и встав на встречный ветер, что дул по нежной Табоше, впадавшей в своего отца, море Шора, Урогош подставил козырьком ладонь и, присмотревшись, крикнул рулевому,

– Земли Анора уже близко, Кунита. Правь ужо к тому вон берегу, а там давай лодками выйдем. Неча им мой корабль видеть. И помни про уговор, про дочь в опале. Если спихнем, то будет им счастье, а нет – весь праздник им кровью зальем.

Рулевой закивал быстро и, сделав полукруг к берегу, чуть накренил корабль, и тут же получил грозный взгляд своего хозяина.

– Сюрпризом мы им будем. Нерадостным. Сами виноваты. Неча было лезти со своими праздниками в это время, когда у меня все крепости заняты воинами и сдерживанием атаки шкур росомахи.

Все его воины закивали и тоже начали было говорить какие-то грубости в адрес битвы, что началась почти как месяц, а князь Анора не вышел на ту битву, и все сорок князей тоже ждали лишь его кивка. А он еще и вздумал своим сыновьям невест искать. Дочь Урогоша понесла в подоле от изменщика, и сейчас он, стыдясь такого греха, спешил пораньше срока выдать ее замуж. Уж он-то сам позаботиться о ее ребенке, утопит, а пока надо сделать так чтобы это пятно позора легло на его одного из сыновей. Конечно, Анора уже нашел своим сыновьям невест. Но ему-то он не сможет никак вот отказать. Ну вот не сможет, и все, а все потому, что он Император всех этих земель. Но ведь сорок князей-то ведают силой. И тут уже и не попрешь наглостью. Надо ведь все обстоятельно обложить, чтобы комар и носа не подточил. До этих пор Анора избегал даже с его советниками разговаривать, а уж он-то всяко по-разному устраивал ему козни и баб подсылал. А тот всегда говорил о своей жене всем, и он де не изменяет ей, чтобы про него ни говорили. Любит, говорил он всем жену свою.

Корабль наконец-то встал боком в тихую гавань, и рулевой поклонился низко Императору и подал руку, чтобы тот шагнул первым в лодку. Лодку не качало вроде, но заскрипели веревки, и все побледнели, испугавшись, что этот огромный человек, Император Урогош очутится в воде по их глупости, что не стянули веревки. Но Император-то огромный мужчина. А уж силы то немеряной. Жена его, императрица, давно уж померла от какой-то лихорадки. И он так и не нашел ей замену. Императора настолько боялись, что даже никогда не оспаривали его приказы и не думали, что он делает что-то неправильно. Просто выполняли и все. И за спиной не обсуждали, что они сделали – плохо ли хорошо. И вот сейчас он смотрел каждому из воинов в глаза, словно спрашивал их, не замыслили ли они что-либо против него. Коленки почти у каждого подгибались от страха. Вот такой был их Император. Слова так не боялись его, как взгляда или молчания. А еще, когда однажды заболел он, сами люди просто объявили траур, боялись, что он помрет и выпустит то зло, что скопилось за все это время возле него. А пока он жив, сдерживал всё в своем кулаке. И никто не смел даже разбойничать в городах, если его рати там были. А уж что говорить, когда приезжали дружины его князей. Все как на подбор и статные, что молодняк, что ветераны многих войн. Все были и чисты, и опрятны, и если надо – были злы и, захватив зубами кожаную накладку на щите, вызывали в себе удаль разбойничью и воина сильного, и тогда их никто не мог остановить. Этих боялись пуще всего. И потому порядок был в их огромной стране.

Свиряжа, так называлась их страна. А вдоль всех рек, словно гнезда, народились уделы князей, что, построив терема и окружив свои избы огромными заборами со рвами, могли держать обороны до году без еды и воды. У них все было в запасницах. А еще у них был знак между собой, они возжигали огонь, зовя на помощь близкого соседа, а тот в свою очередь, спеша на помощь своему соседу, тоже возжигал огонь и особым способом указывал, какой удел сейчас требует помощи. Специальным опахалом закрывали костер и делали отрывками пламени знак князя. Тому учились специально те, что не могли участвовать в боях по воле богов, что забрали у них мощь в ногах или руках. А то и во всем теле. Они на специальных поручнях скатывались к готовому костру и возжигали его умеючи и ловко раздавая пламя в стороны для большего дыма.

Лодка наконец-то пошла вниз, лишь однажды резче опустившись на один из маршей колеса, и тогда все разом вновь посмотрели на Императора Урогоша. И не увидев у него страха в глазах, испугались лишь еще больше. Как бы не затаил обиды какой. Ведь они к нему относятся как сыны к отцу. На него у них вся надежда. И все злились на князя Анора, что вздумал праздник праздновать для своих трех сыновей. И потому ехал Император тайно, чтобы никто не знал. А еще Император хотел напугать Анора своим появлением и показать, как Анора доступен для него.

Рулевой смотрел на уходящую лодку с усмешкой. Император что захочет внушить этому Анора, то и внушит. Дело за малым будет. А вот дочь он зря с собой взял. И он, накинув на ее худенькие плечики соболиную шубку, прошептал благоговейно:

– Любит вас отец, не злите его понапрасну. Любит, и видите, на что пошел ради вашей чистоты?! Аракая, ты зря молчишь-то с ним. Ему твоя поддержка особенно нужна сейчас.

Та, зыркнув на своего дядю по линии матери, всхлипнув, уткнулась в крепкую грудь.

– Дядька Кунита, он везде и во всем блюдет свои интересы.

Тот вскрикнул и схватил ее за плечи.

– Его интересы – наши интересы, доченька!!! Только наши, твои, мои, их. – он глазами показал на воинов. – А ты иди по его интересам и не будешь обижена никогда. Всё ж он отец всем нам. Все уже много десятков лет верят ему и убедились в том, что он наладил нашу жизнь. А какой до него мор был. Аракая, тебе не ведомо, потому ты и не боишься этого. А мы помним, ветераны тех лет. Это ведь он создал все эти уделы князей. Чтобы они охрану блюли и тем самым платили за свои крепости ему. Он с них ни копейки не берет, а они ведь и птицу бьют, и зверя. Сами они здесь себе тцари, понимаешь? Сами. Они укрепились и обнаглели. Сами стали теперь определять время выхода своего к Императору. А если бы не он тогда, они бы в нищете и померли. Страшное время тогда было, не тебе ли не знать. Чем можешь, тем помоги ему. Святое просит, отдай не глядя. Иначе потеряем больше.

Она кивнула, вытирая слезы. И затем, усаживая в лодку, охрана тотчас обложила ее мехами, чтобы дочь самого Императора не замерзла в дороге. И едва лодка опустилась к воде, тотчас погребли за Императором, что и сам иногда садился на весла, вызывая завистливые взгляды от того, как его рубашка, облепляя, показывала его мощные руки и грудь. Тонкая талия и неширокие бедра, словно у юноши. Император то и дело смотрел назад, на свою вторую ладью, где сидела его опальная дочь, и в сердце его разливалась глухая боль. Как она могла его так предать? Жена тоже предала, умерев, оставив его одного с дочкой. А он ушел в себя и позабыл обо всем на свете. Но дочка – копия жены, и сейчас, глядя на ладью, что поравнялась с ними, он решил, что не убьет малыша, который родится. А Анор и по-другому получит от него за свой проступок. Он разве не найдет, чем наказать своенравного князя? Конечно, найдет. Это и так был первый проступок князя. Следовало пока вызвать его на разговор и уж потом решать, что делать с князем, пусть тот сообщит, что им двигало, когда он оставил свой пост и не вызвал на подмогу к нему, Императору, других князей. А возжелал справить этот праздник. А дочь, чудо как хороша. Был бы молодым – влюбился бы без памяти. Праздник поди уж начался у них.

Он первым вышел из лодки и с закатанными брюками потащил лодку к мелководью и, приняв вторую ладью, загреб и ее нос в песок и улыбнулся молодецкой улыбкой. Где они еще такую силу увидят. А он мог и больше, намного больше. Но тогда его точно колдуном обзовут. И потому он, легкую как перышко, первую поймал дочь свою и крепко поцеловал в обе щеки. Та, рассмеявшись громко, повисла у него на шее, и все выдохнули, неужто она простила своего отца, что везет ее на брак. Опять дядька Кунита нашел к ней подход.