Огромный терем стоит на высоком холме, а еще более огромный холм словно нависает над ним, укрывая зеленью листвы деревьев, протягивая лианы чуть не на крыши терема. А вокруг терема, словно в сказке, стоят небольшие избы. Меж домов всё чистенько и сухо. Животина ходит сытая, порося спят прям посреди дороги и в ус не дуют, когда мимо них телеги полные снеди из лесу едут. И дичи набитой и зверя уже освежеванного. Телеги и не по одной, а по десять штук. Много охотников было в этом месяце вызвано для пира князя Анора. Сегодня, да и завтра Княже будет выбирать своим трем сыновьям невест, а четвертого будет возводить в звание взрослого, и только на следующий год он будет иметь право выбрать себе жену.

А пока младший княжий сын слонялся по двору без дела и выл от скуки. Не привык он так, не привык без дела сидеть. Отец, выглянув во двор, крикнул громовым голосом:

– Унодар, куда ты делся?! Бегом домой!!! И хватит девок тискать дворовых! – сказал он с усмешкой, зная, что это единственный сын, который не попортил еще ни одной дворовой девки, и ни одна девка не похвасталась, конечно, тем, что принесла сына, как это было уже с другими его сыновьями.

И он гордился этим, что у него такие славные сыновья. Девки растили его внуков и павами ходили по двору, показывая каждый раз всем, кому не лень, своих деток, стараясь показаться так, чтобы взгляд Княже остановился на них. И тогда они краснели, стыдливо отодвигаясь от своего дитя и всем своим видом показывая, вот он, ваш внучок. И красотой вышел в отца и удалью, и крепенький, как грибок молодой. Княже махал рукой и девка, тотчас подхватив сына своего, неслась через весь двор к своему господину, князь трепал мальчонку по вихрам, приговаривая:

– Пусть растет, а там видно будет, может, в дружину свою возьму сразу, а может и слабым будет, тогда к своему терему пристрою. Всяк видно ведь будет, ну, чё встала-то, иди ужо. – он отворачивался от очередной девки и жмурился на солнце. Это было лишь, когда у него с самого утра наблюдалось хорошее настроение. Все тогда вылезали во дворы из темени изб и тоже ходили, подслеповато жмурясь и поглядывая на довольного Княже.

– Анибор, Канидор, Ушемат!!! Мать вашу за ногу и за ляжку!!! Бегом в дом!!! – крикнул вновь Княже на весь дом, и тотчас три здоровых мужика ввалились в гостиную отца.

Они давно уже жили в своих избах по прихоти князя. Он не желал делить свой терем ни с кем, кроме своей жены. Та и не выходила из своих комнат. А сегодня вот решила выйти, и сыновья, глядя на серое лицо матери, подходили к ней, низко кланяясь и показывая ей свое уважение. Она каждого гладила по голове и называла ласковыми детскими именами. Таковы были правила: мать не должна была вообще общаться с сыновьями, пока те не заматереют и не примут в свой дом жены. Лишь тогда матери разрешалось видеться с сыновьями, да вот как сейчас – на выборе невест.

А Унодар испуганно попятился к двери, боясь прогневить богов, что возвели среди народа такие правила: нельзя видеть мать до своего совершеннолетия, иначе сам бабой станешь и будешь мужеложцем. Анибор, грозно нахмурив брови, показал Унодару на дверь, и мать, закрыв лицо и волосы платком, всхлипнула. Не дай бог, сыновья старшие опозорят младшенького, любимого, что на нее только и был похож, на все княжество… плахи ему не избежать. Хотя вот вроде сразу и вышел он за дверь, и братья выдохнули, и она, сев в огромное кресло, спросила тихо:

– Как отец вас любит, если бы вы знали, как он гордится вами. Вы должны уважать его и любить пуще матери. Поняли? – говорила она по правилам богов, выставляя слово и желание главного князя вперед. С них спроса больше сейчас будет, надо, чтобы они обязательно наследников сделали от старых родов. Кровь старую разбавили своей свежей.

Сыновья почтительно расселись прямо на ступеньках, что вели к полутрону матери. Сам трон и был придуман для того, чтобы дети сидели по старшинству своему к чистой и безгрешной матери, грех на ней был только один: что она поддалась соблазну лечь в постель с мужем своим, но на то боги разрешение дали свое, но, чтобы искупить эту вину за грех этот, женщинам велелось закрывать лицо свое и волосы, а говорить вот нельзя было ни в коем случае. Мать была брюхата, что не укрылось от взгляда ее сыновей, лицо было словно у покойницы: бледное и истощенное. Она с трудом вынашивала своего последнего ребенка, им уже говорили дворовые девки матери. И сейчас со страхом глядя в измученное лицо той, которую они боготворили и которую будут ставить в пример своим женам, боялись, чтобы она не умерла и успела покачать их первенцев. Канидор первым задал мучавший их всех вопрос.

– Маменька, мы женимся по твоему благословению, а ты успеешь покачать наших первенцев?

Не зря Канидор спросил это, ибо жрица судеб, а именно жрицей их мать и была раньше, видела свое будущее. Видела она, когда отойдет в мир иной, чтобы возродиться Ивой у их дома, за которой они будут ухаживать денно и нощно, чтобы дух ее ушел в кого-то из дочерей, если те родятся. А они сами укажут, в кого ей войти. И сказать она должна опять же правду, потому и нельзя ей было все это время общаться с кем бы то ни было. Но в детстве она часто им пела, как может обратиться в Ивушку зеленую, и им достаточно потом будет позвать ее дух у Ивы к дочери своей и назвать в ее честь этого ребенка. И тогда она возродится в теле дочки одного из сыновей, и ее определят в храм жриц Судеб.

Все склонили головы в поклоне в ожидании ответа, поторапливая этим ее, и она, побледнев больше обычного, сказала тихо:

– Сегодня ваш Праздник выбора невест, княжи мои будущие. И я скажу вам, к какому дню вам надо поторопиться, договорились?

Все кивнули в знак согласия, и тогда Ушемат спросил зло, глядя в пол:

– Значит, Унодару не повезет снова?

Мать испуганно посмотрела на него, и все тотчас заметили, что вот он, срок матери – один год остался, с родами даже может умереть. Любовь нельзя выказывать матери, лишь уважение. И с гробовым молчанием так и застыли изваяниями, как мать только не пыталась их разговорить.

Время час прошло в молчании, и та, заламывая руки, попросила лишь:

– Не говорите отцу, богами прошу. Мое желание последнее. Пусть он найдет себе новую жену. Краше и моложе меня. Я ведь счастья ему желаю, как и всем вам.

Они понимали, о чем она говорит, и понимали почему. Бил отец мать частенько, слышали все ее крики и плач потом долгий. А девки дворовые потом шли в сторону отца, чтобы ублажить грозного Княже. Чтобы гнев на милость поменял и не трогал их дражайшую княгиню. Княгиню любили все: от старых до малых. И те же девки дворовые лили слезы потом перед ней, в ногах вымаливая у нее прощения за это. Но ведь князь и силой возьмет, если захочет, и тогда потом целую семью может наказать за нерадивость. И надо ведь еще и счастье изображать, когда тебе Княже ноги задирает или берет в темном углу, задирая все юбки. Вздыхать да его имя молвить постоянно.

Все молча согласились с тем, что если мать сейчас не скажет отцу о том, что умирает, он не выгонит ее на улицу. А она умрет в почете, ибо нельзя обманывать жрице о своей скорой кончине. И если она не успела сказать, значит, на то была воля богов, и погребение ей будет достойное, с дальнейшим сожжением ее тела и закапыванием у терема под молодой Ивой. Как только отец и не догадался спросить у нее, наверное, опять он забыл о ней, хотя, да. Игарка хвасталась новым ожерельем, что Княже ей подарил, а оно, между прочим, было материным. Они тогда чуть не прибили девку, но отец вразумил, что они де попутали, и у матери ожерелье краше было. На том тогда и разошлись в праведной обиде.

Сыновья скопом могли, конечно, у отца требовать уважения к матери, но, одно, но: отец был – Княже. И был главным князем между всеми сорока князьями. Только у него была самая крепкая дружина и мощные стены вокруг терема. Только у него была сама жрица судьбы в женах и родила ему четырех сыновей. Семеро его братьев были тоже князьями и выдвинули меж собой его, старшего, за главного, так и повелось между всеми. Правда, тогда без драк не обошлось, но быстро всем рты позатыкали кому златом, кому шкурами соболиными, кому кулаками.