Я не жалуюсь, даже на тело, которое просто сводит с ума своей хрупкостью и живучестью одновременно. Я не жалуюсь на жизнь, хотя и она меня обижала. Я была счастлива, несмотря ни на что, я люблю эту жизнь, даже находясь на больничной кровати или в ортопедическом кресле, даже под капельницей или на операционном столе со вскрытым черепом (бывало и такое), я все равно люблю ее и желала бы продлить как можно дольше!

Я хрупкая ваза? Мне ничего нельзя (даже моих любимых жареных цыпляток есть запретили!)? Значит, будем продолжать жизнь лежа. Кстати, я неплохо смотрюсь в ортопедическом кресле и в постели тоже! Я живучая, я немыслимо живучая.

Знаешь, пришла страшная мысль, что стоит вспомнить всю мою жизнь, и она внезапно закончится. Но даже если это так, я готова снова пережить радости и печали, счастье и горе, у меня было столько хорошего, что оно перевесит. И я все равно не собираюсь умирать, не дождетесь! Хорошо, что у меня хорошие дети и не сидят в соседней комнате в ожидании, когда я окочурюсь, чтобы поделить наследство. Они против только одного: чтобы меня похоронили рядом с Бартоном в Уэльсе. Правда, и Бартон похоронен совсем не там, его противная вдова не выполнила последнюю волю Ричарда (и будет за то проклята, во всяком случае, мной!).

Знаешь, Майкл, а может, рядом с тобой? Правильно, ты же позволишь мне улечься рядышком? Я буду вести себя прилично, а охрана кладбища станет по ночам сидеть, клацая зубами от страха и слушая нашу болтовню, вернее, твои тихие смешки и мой откровенный хохот. Представляю такую картину! Решено, если не разрешат рядом с Ричардом, улягусь рядом с тобой. Извини, если это произойдет не скоро, я не тороплюсь. Ты же знаешь, я способна опоздать даже на собственные похороны (это идея – завещать, чтобы гроб с моим телом доставили на церемонию с опозданием!).

Ох, Майкл, шутки со смертью плохи и неприличны, но что еще остается старой женщине, похоронившей стольких любимых людей? Придет и мой черед, все там будем, еще никто на Земле этого не избежал, во всяком случае, я с такими не знакома. Может, стать первой? Нет, вечность – это, пожалуй, скучно, но с десяток лет (а потом еще десяток и еще…) я согласна помучиться.

Пришел Уинтерс и сообщил, что можно ехать домой. Надолго ли? В госпитале за мной даже закрепили любимую палату…

Жизнь продолжается, пусть и в ортопедическом кресле!

Даже в нем есть свои плюсы – никто не сможет потребовать: «Принеси то, принеси это!» Что я вру? От меня такого никто не требовал. Это все кокетство, хотя кокетство для старой развалины, наверное, непозволительно? Плевать! Я не старая (всего-то… а вот не скажу сколько, мне всегда мало лет!) и не развалина (у меня столько послеоперационных швов, что они просто не дадут развалиться моему телу!).

Меня часто упрекали в подверженности звездной болезни, и хотя мне вообще-то плевать на любые обвинения, могу подтвердить: да, болела, болею и буду болеть! А почему бы звезде и не поболеть звездной болезнью, тем более это единственная приятная болезнь, которая у меня имеется. Она куда лучше геморроя, по себе знаю.

Когда заболела? В детстве, когда стала звездой. Если это кому-то и доставляло неприятности, то прежде всего тем, кто меня звездой сделал, то есть студии «Метро-Голдвин-Майер» – знаменитой MGM. Что ж, что посеяли, то и пожали.

Джуди Гарленд, мать Лайзы Минелли, как-то сказала, что она родилась в двенадцать лет на пробах MGM. Могу повторить эти слова о себе, поскольку тоже родилась в павильонах студии, а до того была просто девочкой, каких миллионы.

Когда я говорю, что не помню себя незнаменитой, то, конечно, лукавлю. Помню и хорошо помню. По-настоящему знаменитой я стала после роли Велвет – девочки, мечтавшей сначала о выигрыше лошади в лотерею, а потом о победе вместе с ней на скачках и воплотившей свою мечту.

Да, после фильма меня стали узнавать на улицах, даже просить автограф, но до этого я играла в фильмах «Каждую минуту рождается человек», «Леси, вернись домой», а моего имени даже не было в титрах. И хотя этот период не был долгим, он все же был.

Я была слишком мала, чтобы понимать весь трагизм ситуации, когда со мной не продлили контракт, не сознавая, что для семьи очень важен мой пусть и небольшой заработок, просто видела, что мама сильно расстроилась.

Элизабет Тейлор создала моя мама, которой я безумно благодарна за все. Конечно, она действовала прежде всего из собственных амбиций, но без ее заботы, ежедневной, ежеминутной опеки во всем не было бы той самой Лиз. Существует такая семейная легенда (у мамы их великое множество, иногда она и сама не понимает, где реальная жизнь, а где созданные ею легенды): когда я родилась, маме сказали, что у меня мутация. Это звучало страшно, ведь мутации бывают ужасными.

– Какая?

– Ресницы растут в два ряда…

Это действительно так, я не подсаживала дополнительный ряд ресниц, не приклеивала их, мои реснички просто от природы в два раза гуще обычного.

Правда, у новорожденной активно росли не только реснички, но и вообще волосы на голове, в том числе там, где им быть не полагалось, например… в ушках! Мама рассказывала всем, что, увидев меня… излишне волосатенькой… усердно молилась, и благодаря этим молитвам дефект превратился в достоинство. Я не спрашивала, правда ли это, какая разница? Мама сама верила в свои рассказы, так ей было легче.

Не знаю, сколько часов молитв понадобилось маме, чтобы уродство не стало моей судьбой. Слава богу, ушастой я не осталась, а вот проблемы с черными усиками на верхней губе мучили все время, за роскошные ресницы пришлось платить усатостью, которая усилилась после операции гистерэктомии. И брови не наклеены, они тоже в два раза гуще сами по себе, я только придавала форму.

Но можно быть сколь угодно красивой девочкой даже в павильонах Голливуда, там красивых пруд пруди, и не быть при этом никем. Чтобы тебя заметили, нужно попасть на глаза всесильным боссам, а чтобы сделали звездой – и вовсе либо безумное везение, либо такие же усилия.

Как-то Мэрилин Монро сказала, что она была самой послушной лошадкой в конюшне Голливуда. Я была таковой у своей мамы. Сколько насмешливых слов могла прочитать мама о себе! Мол, не сумев добиться и малейшего успеха на театральном поприще сама, она решила протолкнуть вперед дочь. Наверное, так и есть, но стоит вспомнить, что американка в Англии с мужем и двумя детьми едва ли могла рассчитывать на национальное признание. И прекрасно, что она не опустила руки, не запила, не стала упрекать мужа в невезении, а себя в неосмотрительности, мол, не за того замуж вышла, не сникла сама, она посвятила себя моему воспитанию, вернее, созданию из меня звезды.

Мама придумала мою жизнь до Голливуда, и я не стану ничего исправлять в ее выдумках. Зачем? Какая разница, училась ли я балетным па вместе с принцессами Маргарет и Елизаветой, осваивала ли конную выездку с четырех лет, бывала или нет на детских праздниках вместе с будущей королевой?..

Ну, не училась, не ездила, не бывала… это что-то меняет?

Мама научила меня многому, дело не в умении делать реверансы и умильно улыбаться, нет. Она научила меня всегда, каждый день, каждый миг своей жизни выглядеть ухоженной. Симпатичной и даже красивой быть мало, если ты не выглядишь с иголочки постоянно, ты не сможешь быть королевой. Красавица София Лорен стала настоящей королевой только тогда, когда осознала, что даже растрепанность в прическе должна быть тонко организована.

У меня не было мятых платьев, пятен на них или нечищеных туфель, волосы всегда тщательно вымыты и завиты (мама каждый вечер накручивала их на папильотки), бровям придана идеальная форма… Она не желала, чтобы я выглядела сорванцом или девочкой из неблагополучной семьи, напротив, я должна быть маленькой принцессой, столь же хорошенькой, сколь и добропорядочной.

Когда Голливуду понадобилась вот такая идеальная барышня и такая легенда, я оказалась очень кстати. У каждой звездочки на студии было свое амплуа, кто-то обязан выглядеть сорванцом с соседней улицы, кто-то строгим будущим «синим чулком», а я чистенькой, ухоженной, благовоспитанной барышней.