– Селиверстов кто? Харч тебе жена передала.

– Туточки! Туточки Селиверстов!

К усатому подскочил толстенький мужик и, получив узелок с тем самым «харчем», потащил его в свой угол. А я удивился простоте и незамысловатости действия. Надо же. Сидим в контрразведке, а тут еду спокойно передают. И, судя по завязкам на этом узелке, ее даже не досматривали. Хотя в первый раз я удивился ночью, когда мой собеседник спичками чиркал. То есть что получается? Здесь спички не конфискуют при посадке? А может, еще и ножи оставляют? Ну, чисто для того, чтобы колбаску домашнюю порезать. М-да, царским сатрапам надо еще работать и работать над собой…

В этот момент у меня чуть глаза не выпали, потому что давешний мужичок, вместе с тремя своими кентами, уселись за стол, и один из них, достав небольшой перочинный ножичек, принялся нарезать полученное в передаче сало. Пф-ф… Это действительно тюрьма?

А пока я наблюдал за сей удивительной картиной, ко мне подошел давешний поитель, вместе с каким-то худым, очкастым парнем. Наконец-то познакомились. Добрый человек звался Митрофаном Гавриловичем Ильиным. Очкарик – Сергеем Андреевичем Бурцевым. А я по привычке представился только фамилией, которая по жизни и позывным была:

– Чур.

Худой Бурцев удивился:

– Э-э… как это – Чур? Просто Чур? А это имя или фамилия?

Эх! Кто бы еще знал, как слово наше отзовётся! Глядишь, и история пошла бы по-другому. Но что случилось, то случилось, потому что я, возможно из-за какой-то распирающей и бурлящей внутри энергии, решил приколоться:

– Это имя.

– А отчество?

Вот ведь упорный. Ухмыльнувшись и уже практически не глотая буквы, ответил:

– Паень, поерь, имени вполне достаточно!

Собеседники мою позицию поняли и настаивать не стали. Зато пояснили, кто есть кто в нашей камере. Толстенький поедатель сала со товарищи чалился за спекуляцию. Трое, играющие в карты на нарах, вроде как воры, сдуру грабанувшие личные покои его высокопревосходительства генерала Бубенцова и взятые с поличным. Еще трое, сидящие с другой стороны нар, обряженные в военные мундиры без погон, тоже воры. Но с претензией. Это интенданты. Молоденький боец, стоящий возле окна, – дезертир. Сидящий в углу и ни на кого не обращающий внимания здоровый парень в черкеске, это вроде какой-то абрек-головорез. По-русски он не говорит, поэтому конкретики нет. Очкарик оказался заезжим студентом, которого приняли в контрразведку за революционную агитацию. А Митрофан был машинистом на паровозе, испортившим свое орудие производства. Случайно. Не нарочно. Но проходит по расстрельной статье, за саботаж. При этом Ильин виноватым себя не ощущает и надеется, что служивые люди правильно разберутся, все обойдётся и его быстренько отпустят домой. Студент, как ни странно, тоже рассчитывает на снисхождение. А за свои убеждения даже готов был провести пару месяцев за решеткой.

М-да… или я что-то недопонимаю, или эти люди наивны до изумления. Сам же, вспоминая зрачки-точечки здешнего штабс-капитана (уже успел уточнить, что значат четыре звезды на погоне), особых иллюзий не испытывал. Не знаю, может, интуиция проснулась, но сдается мне, что следующий допрос может закончиться совсем плохо. Даже если я и стал говорящим, что мне отвечать этому марафетчику? Как объяснить свое присутствие в том месте, где комиссаров постреляли? Нести же пургу про попаданца во времени… Угу. Тут сразу возникнет вопрос, как в том старом фильме: «Какие ваши доказательства?» С тем же успехом и мессией можно представиться. Так же – бездоказательно.

А разговор постепенно стал вращаться вокруг происходящего в мире, и я стал постепенно выпадать в осадок. Ну, начнем с того, что год здесь восемнадцатый. Март месяц. Находимся мы в городке Иванинск, что в пятидесяти верстах от Екатеринодара. Идет мировая война. В прошлом году в Российской империи, в феврале, случилась революция. Буржуазия заставила царя отречься от престола, и власть перешла к Временному правительству с князем Львовым[2] во главе.

Тут я несколько насторожился, потому как ни о каких Львовых ранее не слышал. Но вида не подал, а Бурцев, взявший на себя обязанности политинформатора, продолжал вещать далее.

После Львова уже летом того же года главой, или как его еще называли – министром-председателем, стал Керенский. Ага! Услышав знакомую фамилию, я успокоился. В общем, стал Керенский править. Но получалось как-то не очень. Дела шли все хуже. А к концу лета так совсем стало плохо. Особенно когда немцы в двух местах прорвали фронт, а в тылу все острее и острее ощущалась нехватка буквально всего. И вот тогда, пятнадцатого сентября семнадцатого года в Петрограде произошел переворот. Власть взяли социалисты и большевики во главе с Лениным. И сразу после революции провели свой судьбоносный съезд.

В этом месте меня конкретно заклинило. Во-первых, какой нафиг сентябрь? Нет, за давностью лет многое подзабылось, но вроде название было – Великая Октябрьская социалистическая революция. Так что все должно быть в октябре. Ну, в крайнем случае в ноябре. Хм… Или Великая Ноябрьская социалистическая революция? Отмечали-то ее седьмого ноября. Или седьмого октября? Э-э-э… не суть! Революция по-любому должна быть осенняя – октябрьская или ноябрьская. Но никак не сентябрьская. Даже если учитывать все эти юлианские и григорианские календари.

Блин! Вот кабы знать, где упасть! И почему я не в отделе «Евразия» работал? Хоть историю родной страны знал бы назубок! А так как занимался исключительно европейскими колониями пятнадцатого-девятнадцатого веков, то и историю России смутно помню исключительно из полузабытых школьных учебников, чувствуя себя сейчас дурак дураком.

В общем, пока я очухивался и пытался переварить эту сногсшибательную новость, опять пошла более-менее знакомая информация. Про то, как еще при Временном правительстве было объявлено о независимости Польши и Финляндии. Временщики то же самое разрабатывали для Украины, прибалтийских стран, Кавказа и Туркестана. Малость не успели. Но там и местные сами хорошо справлялись. На этом фоне даже не особо удивил сепаратизм донских казаков. Те, после смерти Каледина, ни много ни мало, заявили о создании Юго-Восточного союза, во главе с атаманом Красновым. Заключили договор с немцами. Начали присматривать себе территорию, включающую Воронеж и Царицын. То есть четверть европейской части современной России. Понятно, что правительству в Петрограде это совсем не понравилось, но сил у него довольно мало, и теперь здесь идет пока еще вялотекущая рубка.

Угу… Я почему-то думал, что вся буча в России началась где-то ближе к лету восемнадцатого года. А тут только весна, но уже ростки гражданской войны вовсю проклюнулись. С другой стороны, если революция сентябрьская, то может быть вообще все что угодно. А Краснов-то, подстилка нацистская, оказывается, уже в это время себя показал во всей красе. Ну и я под этот замес краем попал. Зато теперь даже сомнений не возникает о поведении на допросе. Валить надо того кокаиниста. Вместе с сержантом. Наглухо. Благо силы вернулись, и башка соображать нормально начала. А после уходить из столь негостеприимных мест.

Правда, ни в этот, ни на следующий день меня к штабс-капитану не вызывали. Поэтому просто сидел в камере. Сверкал коленками. Общался со своими знакомцами. Ильин, глядя на меня, еще в первый день презентовал нижнюю рубаху. Отдал бы и кальсоны, но, смущаясь, пояснил, что сидит здесь уже пять дней, да и до этого столько же в них проходил. Так что сия часть гардероба у него несколько… хм, грязновата. Но если я захочу… Я не захотел, и все успокоились.

А на третий день в дверях появился уже примелькавшийся попкарь, в сопровождении двух солдат, которые довольно споро уволокли молчаливого абрека. Через пару минут усатый снова появился и вызвал толстенького спекулянта. Потом студента. А потом и меня выпихнули в коридор, где споро связали руки (на этот раз за спиной), и всю нашу четверку погнали на улицу. Там оказалось еще двое солдат, телега и однозвездочный офицер на лошади. Без долгих разговоров арестантов загрузили в телегу, один из солдат, положив винтовку на колени, сел за руль (в смысле взялся за вожжи), остальные бойцы выстроились сзади, младший лейтенант возглавил процессию, и мы выехали за ворота.