Барков наткнулся на мягкий живот, полную рыхлую грудь и сам отлетел в сторону.

— Извините, мадам, я очень сожалею!

Мадам взглянула на Баркова с насмешливой улыбкой, искривила свои подкрашенные в морковный цвет губы и игриво произнесла:

— Мы бы могли с тобой поиграть, петушок!

— Черт возьми! — выругался с досадой Алексей, только сейчас разглядев переодетого в женское платье «голубого». Ему хотелось послать его подальше с сексуальным предложением, но Барков вежливо ответил: — Пардон, я сегодня не в форме! В другой раз охотно.

За эти секунды он успел рассмотреть ближайшее окружение, но ни одна фигура его не насторожила. Быстро, легко он сбежал вниз к поезду и едва успел вскочить в вагон, как дверь захлопнулась и поезд, набирая скорость, рванулся вперед. Позади было чисто. Значит, с него сняли наружное наблюдение. Еще с десяток контрольных проверок — и можно слегка разворачиваться.

В художественном салоне Алана Сатувье было малолюдно, и сам хозяин в строгом темном костюме с бабочкой прогуливался бесцельно по салону среди полусотни самых разнообразных художественных шедевров. Сейчас преобладал интерес к импрессионизму и имажинизму, собственно, двум идентичным направлениям выразительной, не без фантазии, мазни, в которой, наверное, разбираются лишь сами художники. Сатувье был щедрым и предоставлял им свой салон для выражения творческих исканий. Так он убивал двух зайцев: о нем шла слава как об авангардисте, поддерживающем все новое. Это давало ему возможность содержать тайное бюро натовской разведки.

Когда Барков впервые встретился с Сатувье и передал ему альбом репродукций от Макса, в котором было зашифрованное сообщение добытой покойным Сержем информации об электронщиках, он рассчитывал на скорое доверие. Но с тех пор прошло больше полугода, а за ним все еще следили.

В первую их встречу Сатувье поразил восторженностью. Одетый в широкую блузу, он, подражая кому-то из художников, вскидывал руки и размахивал широкими рукавами, будто крыльями, и острым настороженным взглядом ощупывал гостя. Конечно, Алан все знал о Баркове. Макс собрал о нем довольно богатую информацию, которую частично сфабриковали для западной разведки люди полковника Лазарева.

Они долго сидели в тот вечер в небольшом кафе, и Барков догадался, что кафе — это место тайных встреч, как и художественный салон.

Столик в углу, под приглушенным цветным абажуром светом и, конечно, оборудованный техникой для записи.

— Я несказанно рад принимать друга моего друга Макса. Это замечательный человек. Знали бы вы его в годы Сопротивления, когда мы подыхали в рудниках. Может быть, благодаря оптимизму Макса я и выжил. У него ведь за плечами было два смертных приговора.

Потом начался осторожный расспрос о привычках, женщинах. Поинтересовался, есть ли у Баркова жена. Узнав, что жены нет, в полушутливой форме воскликнул:

— Алексис, мы можем найти тебе прекрасную жену, бельгийку. Их отличает от всех женщин мира верность и преданность. У нас красивые женщины. Северяне приезжают к нам выбирать себе невест. Здесь ярмарка невест, — все еще полушутя говорил Сатувье, но Алексей видел, как внимательно ощупывают его лицо холодные глаза бельгийца. — Женщины это наша гордость! Мы пойдем с тобой в спортивный клуб университета, и ты сам увидишь, что холостяком у нас не останешься. Правда, вам, наверное, запрещено жениться на иностранках? Коммунистическая мораль не позволяет? Хотя, говорят, были случаи…

— Были, были, сейчас не сталинское время. Захочешь жениться — женись, лишь бы она была достойна, любила и не была империалистической шпионкой. — Барков со смехом подбросил дров в огонь костра, который начал раздувать Сатувье. «Значит, вы, господин Алан, хотели бы мне подсунуть девку. Что-то уж очень быстро, едва переступил порог заграницы. Меня еще надо обхаживать. Или припекает?»

— У нас нет шпионок, но есть женщины другого типа, — продолжил эту тему Сатувье. — Мужчине нельзя долго жить без женщины. Это ожидает и тебя, Алексис. Ты не стесняйся, только скажи мне, мы же мужчины. Это не уличные девки.

Чем больше пил Сатувье, а он явно не ограничивал себя, тем становился болтливее. Алексей не мог понять: или он так ловко притворяется, или на самом деле поднабрался. Поэтому Барков решил, что настало время пьяной откровенности.

— Ты мне нравишься, — признался он бельгийцу. — Правильно говорил Макс, что ты обаятельный мужик. Кто с тобой проведет один вечер, тот становится преданным другом. Хочу сразу сказать, что я работаю на КГБ. Но если бы я не стал их агентом, они бы меня не выпустили за границу. Такая уж у нас жизнь! Хочешь карьеры — будь в КГБ! Доноси на кого-нибудь: коллегу, соседа, товарища.

— Мне это хорошо известно, — промямлил пьяно бельгиец, как показалось Баркову, несколько ошарашенный такой откровенностью. — Все ваши журналисты — агенты КГБ, всякие делегации из России напичканы сотрудниками КГБ. А чем ты красивее их? Давай выпьем, у меня есть тост: за агента КГБ — моего друга Алексиса!

Барков быстро прокрутил в голове все, что выдал Сатувье. Он прекрасно знал, что завтра начнется анализ его признания, которое записано на пленку. Нет, фальши нет, все как и рассчитывали в Москве. «Признание должно содержать и откровенность, и сожаление, и безвыходность, и „чистую правду“, — наставлял Герман Николаевич Лазарев. — Чтобы не было фальши и навязывания информации о КГБ. Иначе они тебя раскусят. Пусть спрашивают…»

— А наш друг Макс тоже агент КГБ? — пьяно поинтересовался бельгиец, и Барков уставился на него, понимая, куда он клонит.

— Нет, он дурак и кретин, одним словом — чистюля. Взял бы нацарапал как патриот пару телег на каких-нибудь писателей про их антисоветские взгляды — и ездил бы за границу, как все патриоты.

— И у тебя там друзья в КГБ? — почти заплетающимся языком спросил Сатувье. — Может, есть друзья в Одессе?

«Э-э-э! Аланчик, ты очень много хочешь узнать за один раз. Что же ты так неосторожен? Думаешь, наверно, что я пьян как свинья и со мной можно таким вот образом? Как любил говорить один мой друг: „Не рассказывай сразу все — приглашать не будут“».

— У меня везде друзья, — начал он хвастать, как и положено. — В КГБ, в МВД, я был даже на приеме у Щелокова, мы с ним сфотографировались, в Совмине имею приятелей.

— А в Министерстве обороны? — продолжал терять контроль Сатувье.

— У меня в Генштабе есть приятель, Генка Овчинников. Он в Десятом главном управлении Генштаба. Мы часто употребляли по рюмке чая. Веселый мужик, компанейский.

— Что такое «по рюмке чая»? Наркотики?

— Нет, пили водку, а говорим — «по рюмке чая».

Барков допил виски, высыпал в рот остатки льда и пьяно уставился на бельгийца.

— Я дошел до кондиции. Сейчас развалюсь. Друг, отвези меня на квартиру. Сейчас я посмотрю, как называется улица.

— Не надо, я знаю, где ты живешь. Только я тебя отведу в комнату, где ты выспишься, а утром поедешь домой.

«А откуда ты знаешь, где я живу, бельгийский шпион? Тебе не положено было знать, если бы ты не готовился к встрече со мной. Ты меня ждал — и я пришел. Плохо контролируешь себя, Аланчик!»

Утром Барков поднялся чуть свет. Спал он крепко, хотя сквозь сон ему померещились какие-то люди, приходившие ночью, и был уверен, что они обшарили его сумки и карманы. Для уверенности он вытащил журналистское удостоверение и сразу заметил, что волосок, который склеивал корочки удостоверения, оборван: кто-то открывал документ и, возможно, сфотографировал. Барков и к этому был готов и тревоги не испытывал.

Однако после этой пьянки Алексей хоть и часто виделся с Сатувье, тот ни единым намеком не высказал своего отношения к признанию о его принадлежности к КГБ. Более того, Барков вскоре обнаружил, что за ним началась слежка. Это нарушало план, который был разработан полковником Лазаревым…

Наконец меня аккредитовали в дипломатический корпус: в МИДе выдали аккредитационную карточку с моей фотографией и указанием должности, что я являюсь корреспондентом агентства печати «Новости». Подписал ее заместитель министра иностранных дел. Фамилию я так и не смог разобрать, хотя начиналась она на «Ф», поэтому я решил, что подписал ее лично Галкин дядя.