— А ты бы на их месте что сделал, если бы заподозрил кого-либо? Почему думаешь, что ты просчитал, а они тебя не просчитали? Это же профессионалы. Убрать тебя на глазах всей Одессы — это не по правилам, ты должен исчезнуть, как утренний туман, о котором помнят, пока он есть. Могу сказать — ты им был нужен, чтобы проникнуть в ГРУ, кандидат на вербовку. Мы спутали их карты. Поезжай, тебе еще предстоит… — Генерал не сказал, что мне предстоит, но я знал его слишком хорошо, пустых слов он не говорит.

Мы попили крепкого чаю, я успокоился, и мы расстались. Так в очередной раз курносая, размахивая косой, пронеслась мимо, и я спустя трое суток благополучно прибыл в осеннюю Москву, плохо представляя себе свое будущее.

После визита в Генеральный штаб я отправился в гостиницу «Советская» с напутствием чиновника: «Ждите, когда надо, вам позвонят!»

Целую неделю я наслаждался свободой и ничегонеделанием: спал, читал, крутил транзистор, ходил в кино, зазывал к себе гостей, спал с ними, иногда спал у них дома — такова была моя беспечная жизнь.

Как-то утром раздался телефонный звонок. Встречу назначили на Кузнецком мосту в приемной КГБ, и моя свобода кончилась. Передо мной с легкой улыбкой на губах появился сравнительно молодой человек, стройный и подтянутый, в стандартном советском костюме, которые выдают офицерам КГБ, и в нем никакой маскировкой не скроешься. Если уж надел такой костюм, то не строй из себя гражданского Ваньку. Профессионал безошибочно определит, что фабрика «Большевичка» одела сотрудника КГБ на десяток лет вперед, независимо от того, изменится ли мода. Мне этот человек сразу понравился своим видом, улыбка вызывала доверие. Звали его Борис Сергеевич Шведов, по чину — майор.

— Мне звонил Шеин и очень просил пристроить вас в хорошее местечко, — снова улыбнулся доверительной улыбкой офицер. — Я вот тут поразмышлял и думаю, что вам очень подойдет место редактора в агентстве печати «Новости». Там у меня есть хороший друг, Сурен Широян, он заместитель главного редактора редакции стран Ближнего и Среднего Востока. С языком у вас, я думаю, порядок. Работайте, пишите, учитесь журналистике. Вы ведь раньше работали на телевидении? Здесь сумеете вписаться. Будете иногда выполнять кое-какие наши просьбы.

— Стучать на коллег? — полувраждебно спросил я, сразу решив, что такого делать не буду.

— О нет! Для этой цели мы используем менее значительных людей, у которых единственное достоинство «стучать». Вас мы введем к иностранцам, аккредитуем в дипломатический корпус, чтобы вы легально контактировали с дипломатами. А дальше — шевелите мозгами.

Первая встреча с этим человеком оставила хорошее впечатление. Я порадовался, что и в этой организации есть порядочные люди.

Широян мне тоже понравился: остроумный, веселый, умеющий ценить шутку. Было ему лет около сорока. Окончил институт востоковедения, специализировался по арабскому Востоку. Поэтому он сразу оценил мой бедный арабский язык и сказал:

— Работать будете на англоязычные страны Ближнего и Среднего Востока. Страноведение для вас, я надеюсь, не книжный предмет; Борис сообщил мне, что вы были в ряде стран нашего района.

Потом на летучке он представил меня отделу, в котором было пять мужчин и две молодые женщины. Одна довольно интересная, звали ее Саша, специализировалась по странам Магриба, у нее был неплохой французский. Баба с острым языком и немного язва.

— Вас откуда спустили? — поинтересовалась она и поглядела на меня карими глазами ищущей матроны. Видать, мужики для нее были дефицитом.

— Оттуда, — показал я пальцем вверх. — Мой родственник адмирал Головин, — представил я им проверочную чушь.

Все проглотили, как и положено, потому что в АПН половина сотрудников были откуда-нибудь «спущены» именитыми родственниками. Здесь у них была перспектива поехать работать за рубеж под крышей агентства. Только Коля Ситников, пожалуй, самый старый в редакции, отреагировал на мою лапшу улыбкой в усы.

— Как поживает ваш дядя? — спросил он с веселыми искорками в глазах. — Я ведь служил под его началом на флагмане.

— Он прихворнул, ему очень неможется, — продолжая кидать лапшу всем остальным на развешенные уши, ответил я печально.

— Сколько ему уже стукнуло? — поинтересовался Коля.

— Думаю, в этом году будет сто тридцать два.

Нина Столярова, которую все звали здесь турчанкой, потому что она была темноволосой и специализировалась по Турции, открыла от удивления рот, потом засмеялась.

— Ребята, они нас дурачат!

Все сразу загалдели, засмеялись. Но Саша не унималась:

— Так кто вас толкнул к нам в редакцию?

— Если честно, то я дальний родственник Сметанина. — Я имел в виду главного редактора нашей редакции. Все дружно засмеялись, так как видели, что в редакцию вошел сам Сметанин, а я сидел на краю стола к нему спиной. Наверно, подкожными нервами я почувствовал кого-то позади, а попусту оглядываться не был приучен, сразу же среагировал: — В прошлом году я был в местах проживания своих первых прародителей — Адама и Евы, в долине Баалбека. Поел яблок из зебданского сада, после чего прозрел до такой степени, что уяснил — все люди на земле родственники. Для тугодумов сообщаю — именно по этой линии мы родственники с товарищем Сметаниным. Но это, я надеюсь, «антр ну» — между нами.

— Конечно! — услышал я басовитый голос Сметанина и оглянулся. Он был выше меня ростом и как бы спускал мне сверху вниз отеческую улыбку.

Мне отвели хорошее место у окна. Стол достался без дверцы, и постоянным спутником этого стола была пишущая машинка «Оптима», на которой умели писать Коля Ситников и, конечно, я.

Еще один человек заслуживал того, чтобы о нем кое-что сказать. У него было два имени и две фамилии: по матери он был русский — Вова Давыдов, а по отцу еврей — Эввик Аппель. И куда его больше всего тянуло, трудно сказать, но национальные черты в нем прорезались довольно явно. Например, он любил выпить и позволял это себе каждый день в обед в Доме журналиста. К вечеру он　был уже настоящий русский Вовка Давыдов с глазами навыкате и треугольной головой, как выразился один остряк: «Там, где думает, — поуже, там, где пьет и жрет, — пошире». Зато еврей в нем прорезался на каждом шагу: был патологически жаден. Чтобы вытянуть из него трешку, надо было что-нибудь изобретать. Я, конечно, сам в себе не подозревал две вещи: я мог изобрести что-то такое, что даже Эввик безропотно отдавал трешку на общее благо: пару бутылок вина, которые нам были нужны во время шахматных сражений после работы. И второе: умение организовать розыгрыши своих коллег. Конечно, чаще всего тут попадался Эввик, он был просто создан для того, чтобы его разыгрывали. Однажды вечером за шахматами мы очень захотели выпить вина, а денег перед получкой ни у кого не было. Но мы были уверены, что у Давыдова они, как всегда, есть. И я придумал — сбор средств на покупку музыкальных инструментов. Составил подписной лист по всей форме. Для правдоподобности первой поставил фамилию Широяна и против его фамилии сумму — пять рублей. Сурен, не вникая в детали, расписался в листе, и мы пошли, делая вид, что собираем деньги на инструменты для организации в редакции музыкальной самодеятельности. Когда в отделе стран Ближнего Востока уже все расписались, что якобы сдали деньги, настала очередь Давыдова. Он сразу заерзал в кресле и заскулил, что уже два дня сидит без гроша. Но нас так просто не спихнешь с доски, если даже мы сидим на самом краю. Все стали стыдить Вову:

— Ты чего отрываешься от коллектива. Смотри, даже Сурен сдал пять рублей. Придет Сметанин и он сдаст, — этим я его доконал. На грех, он вытащил из кармана червонец, а сдачи дать ему мы не могли по причине отсутствия даже одного рубля. Вова сразу сказал, что он сбегает в буфет разменяет. В наши планы не входило выпускать его на свободу, там он может с кем-нибудь пообщаться, и наша затея лопнет как мыльный пузырь.

— Зачем ты пойдешь? — заартачился я, ты еще, чего доброго, сбежишь или потеряешь червонец, а мне надо сдавать ведомость. Вон Саша идет пить кофе, она и разменяет.