Но мне не удается прогнать завладевшую мной несколько часов назад тревогу. Внезапность отъезда, смена направления, эта история с полной конфиденциальностью… Меня все-таки гложет неприятное чувство, что в НАСА мне сказали не всё.

День 1-й

Удар шасси о посадочную полосу выводит меня из дремотного состояния. Я уснул и теперь не вполне понимаю, где я. И который час. День? Ночь? Мы могли лететь и десять часов, и пятнадцать. Прежде чем дверь открылась, Рональд попросил меня надеть маску, закрывающую глаза. Можно подумать, снимается шпионский фильм. Двигатели выбрасывают раскаленный, как в аду, воздух, от керосиновых испарений кружится голова. Чья-то рука ведет меня до автомобиля с кондиционером, мы трогаемся с места.

Радио в машине нет. Рональд и водитель, тоже, мне кажется, американец, обмениваются какими-то банальными фразами. Я в стрессовом состоянии, чувствую себя кем-то вроде заложника, но еще в аэропорту я понял, что командировка уже началась. Наверное, это какой-то тест. Одна из задач миссии «Ахерон II» заключается в том, чтобы оценить психологическое состояние экипажа, вынужденного жить в замкнутом пространстве во враждебной среде. Людям, которые отправятся на Марс, придется вынести длительное, полугодовое, путешествие в темноте космоса, они будут существовать взаперти, дышать вторичным воздухом. Если я не смогу в течение нескольких часов вытерпеть повязку на глазах, то я там долго не выдержу.

Интересно, в какой стране мы приземлились? Здесь градусов двадцать. Я прикидываю возможные места назначения. Пустыня в штате Юта? Африканский Рог? Какой-нибудь остров посреди Тихого океана? У НАСА повсюду есть полностью автономные базы.

После долгой утомительной езды по тряской дороге машина останавливается. Шерон помогает мне выйти. Снимает с моих глаз повязку. Ослепленный белым светом, как на выходе из тоннеля, я сначала зажмуриваюсь, а потом у меня дух захватывает: передо мной один из самых невероятных пейзажей, которые мне доводилось видеть. Исчерченное белыми кудрявыми следами самолетов, чистейшее голубое небо контрастирует с морем красных камней на ржавой охристой поверхности. В одну сторону она простирается сколько хватает глаз, а с другой ее прерывает полукруг величественных возвышенностей, похожих на вулканы. Если бы мне надо было описать поверхность Марса, я бы справился, глядя на это бескрайнее пространство, освещаемое солнцем, гораздо более массивным здесь, чем где-то еще, и на эту беспощадную сушь, от которой у меня уже першит в горле. Никаких следов растительности. Как если бы жизни вообще не существовало.

Метрах в ста от меня возвышается купол. Он соответствует имеющемуся у меня описанию: белая полусфера высотой одиннадцать метров в верхней точке, расположенная на площади около ста квадратных метров и тоннелем связанная с контейнером под названием Литл-Бокс[2]. Слева от него наше разведывательное транспортное средство со своими собственными солнечными батареями. Из шлюза навстречу мне выходят пятеро других членов экспедиции. Я прибыл последним.

Рональд возвращает мне часы и пожимает руку. Я бросаю быстрый взгляд на номерной знак «хаммера», но он не читается, потому что покрыт красной пылью.

– Попытка не пытка, – с улыбкой бросает мне американец. – Встречаемся через год, здесь же, в это же время.

Он садится в машину и сразу же трогается с места, разрывая таким образом всякую связь с цивилизацией. Ну вот, как говорится, поезд ушел. Теперь я не могу даже обернуться, без того чтобы не запустить процедуру срочного возвращения, что лишит меня шансов в один прекрасный день отправиться на Марс. Странное ощущение. Перекинув рюкзак через плечо, я пока еще не очень уверенным шагом направляюсь к куполу. Теплый ветер ласкает мне лицо, я в последний раз вдыхаю чистый воздух и запах горячего камня. Когда я пройду через створки шлюза, эти простые удовольствия на долгий год станут для меня запретными.

В надежде на то, что Рональд не перевел время, я на ходу взглядываю на циферблат своих часов и быстро подсчитываю: вот уже двадцать восемь часов, как я покинул дом. Во Франции десять вечера. А здесь солнце еще стоит высоко. Наверное, мы летели на запад. Надо написать Элен, узнать, нормально ли добралась моя мать, начались ли схватки, в каких условиях проходят роды. Меня обуревает множество мыслей и чувств.

Собираясь надеть часы, я замечаю на внутренней стороне кожаного ремешка неразборчивую карандашную надпись по-французски: Жизнь всего лишь иллюзия.

Три женщины, трое мужчин. Средний возраст – тридцать один год.

Джоанна Уотсон, австралийка, врач, ученый-невролог.

Кларисса Смит, американка, физик.

Элизабет Пэтиссон, шотландка, биолог.

Карл Оппенгеймер, немец, инженер по робототехнике.

Питер Джонсон, американец, архитектор.

И я, Марк Жуано, двадцать восемь лет, самый младший, астробиолог.

Шестеро специалистов в разных областях науки, которым предстоит, применив все свои знания и приложив немалые усилия, доказать, что на красной планете возможна жизнь в режиме самообеспечения. Мы обмениваемся дружескими рукопожатиями, быстро представляемся друг другу и обсуждаем странный способ, которым мы все сюда прибыли.

Уже вовсю высказываются гипотезы относительно местоположения нашей базы. Большинство склоняется к какой-нибудь южноамериканской стране – самая правдоподобная мысль. Разумеется, я ничего не говорю им о странной надписи на ремешке моих часов. Жизнь всего лишь иллюзия. С чего вдруг американец, который ишачит на НАСА, написал бы мне такое на рассвете первого дня?

Мы проникаем в пузырь, где мне предстоит провести следующий год. Первое, что я вижу, войдя в купол, – это тамбур, где висят шесть наших огромных космических комбинезонов. Миновав это пространство безопасности, посетитель получает две возможности: свернуть вправо, в тоннель, ведущий к Литл-Боксу, или продолжать двигаться прямо, к главному помещению. Именно там по кругу расположены наши рабочие пространства, разделенные невысокими экранами. Тесная вселенная лабораторных колб и пробирок, компьютеров, электроники, книг. И прочего научного инвентаря, который представляет собой мозговой центр наших изысканий.

Моя лаборатория устроена так, как я просил. Беглый осмотр показывает, что все на месте, а главное – мои микроорганизмы. Мелкое оборудование – химический стакан, пипетки – слегка потрескалось, наверняка издержки транспортировки. К счастью, я заказал несколько штук на замену, и они в полном порядке.

Экскурсия продолжается. В другой половине круга, за перегородками, мы обнаруживаем анфиладу помещений: кухня, биотуалеты, ванная комната, в которой только душ и раковина, импровизированный спортзал с домашней беговой дорожкой и велотренажером, что позволит одновременно генерировать электричество, а также помещение, оборудованное еще одним компьютером и носящее название «бокс сингулярности[3]». «Это место, где каждый может связываться со своими родными в относительно интимной обстановке», – объясняет мне на своем исковерканном шотландцами английском Элизабет Пэтиссон. У этой маленькой женщины с веснушчатым лицом огненно-рыжие волосы, они заплетены в длинную косу, спускающуюся ниже поясницы. Энергия буквально переполняет ее, и, похоже, она болтушка. «Мы образуем тандем биологов и очень быстро сойдемся». Она изучает экосистемы между растениями, рыбами и бактериями, в которых одни питаются отходами других.

Наш врач, Джоанна Уотсон, такая же яркая брюнетка, как Кларисса Смит – блондинка. Обручального кольца не носит. Карл Оппенгеймер – огромный немец с бицепсами регбиста и очень темной бородой. Похоже, только мы с ним люди семейные.

В верхней части купола, куда можно попасть по деревянной лестнице, располагаются наши спальни или, скорее, каюты. Череда дверей, которые наводят на мысль о женских туалетах в кемпинге. За каждой дверью – четыре квадратных метра, низкий сводчатый потолок, односпальная кровать, маленький столик, узкий шкаф, на полу кусок серого паласа и тонкие, как папиросная бумага, перегородки. Ничего удивительного, все соответствует описанию, предоставленному американским предприятием. Явно не четыре звезды, но мы и не отдыхать приехали.