На большом ребристом камне, во время прилива торчащего в самой полосе прибоя, а сейчас устало и одиноко лежащего на берегу, рисовался силуэт тоненькой девушки с рыжевато-золотистыми растрёпанными кудряшками. Лёгкая блузка трепетала на ветерке, и Григорию невольно вспомнилась картина Пикассо с могучим атлетом и гибкой девочкой на шаре. Он залюбовался, сунув руки в карманы джинсов и улыбаясь.

Он не художник, вовсе нет, а начинающий поэт… Но у него не хватит слов, чтоб описать свою любовь…

Строки сложились моментально, и Григорий помотал головой, чтобы поскорее их вытряхнуть. «Натура поэтическая», – иногда, рассердившись, называл его отец, и в тяжёлом голосе плескался сарказм. Геловани, мол, – дельцы и вояки, а не какие-то там хлипкие интеллигентишки!..

Григорий, хорошо изучивший деяния своих предков, мог бы аргументированно поспорить с этим, но привычно отмалчивался. Зачем?.. Спорить с отцом – всё равно, что въезжать на полной скорости в гранитную скалу…

– Эля! – позвал он, наконец, и пошёл к камню.

Девушка обернулась с улыбкой и легко спрыгнула с камня. Подбежала, чмокнула в щёку. От неё пахло свежестью, морем и какой-то фруктовой жвачкой. Элька их обожала, и в её кармане всегда болталась упаковка какого-нибудь «Дирола со вкусом лесных ягод».

– Привет, – сказала она. – Ну как, нашли кафешку?

– Да, вроде, – ответил Григорий. – Пошли, достанем шезлонги.

Элька открыла это чудесное место ещё до переезда семьи Геловани, и моментально в него влюбилась. Позже они с Григорием устроили в дубовой роще небольшой тайник, куда сложили два завёрнутых в полиэтилен шезлонга, маленький складной столик, пляжный зонт и кое-какую посуду, чтоб не таскать всё это каждый раз через сопку. Теперь в любое время можно было уютно устроиться на берегу вдвоём или в одиночестве… Эта бухточка стала их убежищем, приютом для души. Тайным уединением для… дружеских встреч.

Григорий и Эльвира очень дружили. Родители их радовались и строили планы, и они тоже строили. Только по отдельности. Впрочем, они тоже очень любили обсуждать эти отдельные планы на свои отдельные жизни. Детская дружба так и не переросла в любовь. Хотя, надо признать, они честно попытались оправдать родительские ожидания. Пробовали целоваться, когда Гришке только исполнилось восемнадцать, а ей ещё шестнадцати не было. Долго смеялись. Невкусно было…

Потом, на всякий случай, попробовали ещё разок – перед тем, как Григорий призвался во флот. И опять что-то «не срослось», как нынче принято говорить. Не вспыхнуло, не зажглось, не утопило в клокочущем водовороте…

Потом долго разговаривали и твёрдо решили больше не пробовать. По нынешним временам они оказались чудовищными, архаичными пережитками, потому что ждали Любви.

Именно такой – Любви с Большой Буквы…

Дураки, одним словом.

Элька стряхнула мусор с сиденья и забралась на шезлонг с ногами, скинув шлёпанцы. Григорий сделал то же самое. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

Вечерело, по спокойному мелкому заливу жидким золотом растекалось закатное солнце. Лёгкий тёплый бриз ласково прикасался к их лицам, словно нежными любящими руками. Григорий загадочно улыбался и молчал. В конце концов, Эльвира не выдержала и расхохоталась.

– Ну ладно, ладно, ты меня перемолчал, сдаюсь! Давай, вываливай, что там у тебя!..

– Догадайся, – лукаво склонил голову Григорий.

– Гришка, мне затемно надо вернуться. Я ведь утекла, никого не предупредив, и телефон не взяла, как и ты. Так что давай, переходи к сути, окей?

Григорий деланно вздохнул, взгляд его устремился в розовеющие небеса. И вдруг соскочил с шезлонга, широко распахнул руки. Лицо его сияло.

Эльвира какое-то время таращилась непонимающе, с нарастающим раздражением. Вот, выкобенивается тут не пойми зачем, а ей пора бежать!.. А то Лолка, зараза, матери донесёт, что сестра, на ночь глядя, куда-то смылась и телефон не взяла! И что тогда будет, даже подумать стра…

И тут вдруг защемило сердце, словно туда невесть как залетел осколок стекла.

Эльвира медленно поднялась, прижимая к груди тонкие руки. Осознание случившегося вползало в её голову и душу медленно, словно толчками, в такт сбившемуся пульсу.

– Ты … встретил… ЕЁ? – недоверчиво выговорила она плохо слушающимися губами.

Григорий только кивнул, и в его лучащихся тёмных глазах она без труда прочитала ответ.

Ошеломляющий ответ…

– Элька, – вдруг опомнился Григорий. – Ты чего?.. На тебе лица нет!.. – он осторожно отцепил её руки от ворота блузки. – Ты что? – испуганно пробормотал он. – Ты… ты не… Эля, да скажи уже что-нибудь!

– Я не! – мрачно буркнула Эльвира и высвободила руки. – Я в тебя не влюблена, если ты об этом, эгоистичный хмырь!

Григорий какое-то время потерянно таращился на неё, потом весело и облегчённо фыркнул и плюхнулся обратно в шезлонг.

– О, женщины, вам имя – вероломство, прав старина Шекспир… Вот уж от тебя не ожидал такой реакции! Ты что, не рада?.. Мы же договаривались когда-то, что скажем друг другу первыми, забыла?

Эльвира медленно опустилась в своё кресло. Глубоко вздохнула и подтянула ноги к подбородку. Это была её излюбленная поза, за которую её постоянно гоняла мать.

– Наверное, рада… – она уткнулась лбом в колени и тяжко вздохнула. – Просто… неожиданно так. Просто… вот всё и закончилось, так ведь?

– Что закончилось? – удивился Григорий. – Что за вселенская скорбь?..

– Не знаю… – Она печально улыбнулась и зябко обхватила себя руками, хотя было очень тепло. – Наша юность, наверное, закончилась… Ведь мы оба так ждали, что наступит время, и кто-то из нас прибежит вот так к другому, с сияющими глазами, и скажет: «Я встретил! Свершилось!» и мы бросимся друг другу на шею от счастья.

– Что-то ты не очень-то на меня бросилась. Зато с ходу бросилась в депрессию!

Он помолчал немного и задумчиво добавил:

– Но я, кажется, понимаю, о чём ты…

– Ну, рано или поздно и до тебя бы дошло, жираф, – презрительно фыркнула Эля.

Они рассмеялись, но в смехе этом слышался отзвук печали.

Где-то над их головами в глубокой вечерней синеве чертил белую полосу самолёт, словно подводя итог их дружбе и закончившейся юности. К одному из них пришла Жизнь – новая, отдельная, своя. И второму оставалось только тихонько отойти в сторону. Дружба, конечно, останется, как останется общение и доверие, но первое место в жизни друга придётся уступить навсегда.

Так лёгкой птицей улетает в небеса Юность, и уверенной спокойной поступью приходит Зрелость.

Они помолчали ещё немного, и Эля вдруг словно встряхнулась.

– Прости меня, Гришка. Вот уж не думала, что окажусь такой сентиментальной дурой! – Глаза её азартно сверкнули, и в этой славной задорной девчонке Григорий, наконец, узнал свою весёлую подружку. – А теперь рассказывай всё по порядку, не упуская ни малейшей, даже самой малипусенькой детальки…

…– А ты уверен?.. – с сомнением протянула Эльвира, когда они укладывали шезлонги обратно под полиэтилен и забрасывали их сухими листьями. – Как-то не слишком всё это… обнадёживает. Всё, что ты знаешь – имя да фамилия. Даже не знаешь, где она живёт.

– Я знаю почти всё, Эля. Имя, фамилию, скорее всего дом, судя по тому, что она посмотрела на него, выходя из машины. Знаю, что работает во второй горбольнице. Знаю, в каком кафе пьёт кофе после работы, – он многозначительно улыбнулся и поднял указательный палец. – Это, вообще-то, самое главное. Так что найти её – ноль проблем. Но подход нужен романтический, поэтому кафе – это именно то, что надо.

Они отряхнулись от листьев и побрели по тропинке вверх в сгущающихся сумерках. На крутом подъёме говорить было трудно, поэтому Эля молчала до самого верха сопки. Но уже на вершине всё же не удержалась:

– Слушай, но насколько я поняла, она вовсе не жаждет продолжить знакомство. И она… старше. Ведь старше?..

В голове это как-то не укладывалось. Гришка, звезда курса, умный, красивый, роскошный – по нему сохли, наверное, десятки сокурсниц; да и среди элитной тусовки, где им тоже приходилось вращаться, на Гришку заглядывались не только девицы, но и некоторые их мамаши пускали откровенные слюнки! А тут – какая-то непонятная из второй городской больницы… на врача не тянет, судя по рассказу… как пить дать, медсестра!..