Уф-фф!.. Она чуть помолчала, сцепив в напряжении пальцы, дожидаясь, чтобы её маленькая отповедь «всосалась».

Он молчал, рассеянно обводя пальцем нехитрый орнамент на чашке. Тёмная длинная чёлка упала на глаза, скрывая от неё их выражение. Без его взгляда, тёплого, согревающего, вдруг стало холодно и очень одиноко…

Она была честна с ним. Но что-то внутри, в самой недоступной глубине души, неприятно морщилось, пока она привычно жёстко расставляла всё по тем местам, которые считала единственно правильными. И всё же что-то было не так… словно птица решила стать рыбой, нырнула в толщу воды, и немедленно начала тонуть, с огромным трудом ворочая когда-то сильными и лёгкими крыльями…

Но теперь уже поздно, теперь уже всё.

Она тихонько вздохнула, и плечи как-то сами собой поникли.

Он всё молчал.

Наконец, она не выдержала и осторожно спросила:

– Я надеюсь, теперь тебе всё ясно? Извини за откровенность, но ты сам напросился…

И тут Григорий поднял голову и начал негромко, но выразительно декламировать:

Два лезвия кинжала одного,

Они спиной обращены друг к другу.

И меж собою делят оттого

Один позор или одну заслугу.

Честь не двулика. И не раз бывало,

Кинжал надёжно защищал её.

Не потому ль два лезвия кинжала

Единое сливает остриё?

Мерцает сталь холодная сурово,

И я желаю более всего,

Чтобы сливались истина и слово,

Как лезвия кинжала одного.

Он умолк, посмотрел немного виновато и мягко улыбнулся.

Она молчала тоже, совершенно растерявшись. Куда только делся боевой пыл?.. Вместо него в душе воцарился хаос, круто замешанный на легкомысленно скачущих, рваных, перепутанных эмоциях.

Вместо того, чтобы скромно извиниться и распрощаться, этот тип читает ей стихи!.. Про какой-то там кинжал и честь, Господи! Что за бред?..

– Это… что? – глупо спросила она, наконец.

– Это… ты, – он тихонько засмеялся, потёр в смущении лицо, и она невольно залюбовалась его длинными, изящными пальцами. – Ну, точнее… есть у меня слабость к поэзии. Если человек мне интересен – я подбираю к нему стихотворение. Вернее… оно как бы само подбирается. Такая у меня… «фенька», что ли. Я знаю очень много стихов. И вот это стихотворение почему-то звучит, когда я смотрю на тебя. Это кабардинский поэт Алим Кешоков.

– Какой-то… не слишком женственный образ, – потерянно пробормотала Нина.

– Ну… да. Но именно так у меня случаются стихотворные ассоциации… спонтанно, сами по себе начинают звучать… Честь, чистота и истина. Это есть в тебе, может, ты просто не осознаёшь. Хотя… действительно, впервые у меня так не женственно получилось… по отношению к женщине… Хм…

Он был заметно сконфужен, что её слегка порадовало. Не всё же ей одной сидеть не в своей тарелке!..

– Но ты и вправду необычная, Нина. Не зря же тебя прозвали «Нина-полководец», – он весело прищурился.

Судя по всему, не собирался он ни извиняться, ни прощаться, ни, тем более, уходить.

Она рассмеялась неестественным надтреснутым смехом:

– Ты от меня не отцепишься, нет?

Он посмотрел как-то глубоко, в самое дно её взлохмаченной души, потом потянулся и взял её руку. Она обессиленно и покорно позволила волне сладкого растворяющего тепла прокатиться по её жилам, при этом чётко осознавая, что никакая на свете сила не заставит её выдернуть ладонь.

– А ты, правда, хочешь этого?.. – спросил он очень серьёзно. – ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочешь?..

Нина смотрела на него, словно под гипнозом, широко распахнутыми и затуманенными глазами. Потом медленно поводила головой из стороны в сторону, словно признавая полное и окончательное поражение.

– Значит, и не нужно, – заметил он, улыбаясь, и легонько погладил её тонкие смуглые пальцы. – Зачем сопротивляться неизбежности?

– Ты… очень странный. Я никогда не встречала таких, как ты, – пробормотала она и попыталась высободиться.

Он мягко сжал её ладонь, и она снова покорно замерла. Да что же это такое?..

– Может быть, – согласился он покладисто. – Но и ты не так проста, какой, очевидно, хочешь показаться. И, чтобы между нами не было тумана и недоговорённостей… Мне – двадцать пять, если это так уж важно для тебя. Я только что окончил университет и получил диплом юриста. Служил во флоте. – Он позволил себе чуть усмехнуться, видя, как её глаза заметно расширились в удивлении. – Я прекрасно понимаю, кем ты меня видишь. И отчасти ты права. Я действительно из… обеспеченной семьи… очень обеспеченной.

Он замолчал и позволил её руке выскользнуть. Потом пристроил запястья на краешек стола и начал сплетать и расплетать пальцы.

– Так уж получилось, Нина, – сказал он невесело. – И я… научился это принимать.

– Это, наверное, так трудно!.. – саркастически усмехнулась она.

И тут же стыд чиркнул по щекам румянцем. Ну, чего лезешь?.. Куда ты лезешь, язва?..

– Порой это совершенно невыносимо, – сказал Григорий совершенно серьёзно, и в его помрачневшем взгляде она, как ни силилась, не уловила ни фальши, ни рисовки, ни тени шутки. – Это ломает, сминает личность, пачкает душу. Мои родители властны и деспотичны, они не признают никого и ничего. Кроме денег и связей, – добавил он и глубоко вздохнул, словно успокаивая взметнувшуюся внутри тяжёлую волну. Потом поднял глаза, и снова её мгновенно затянуло в их тёмную тёплую бездну. – Но я тоже не склонен… как ты выразилась, «к лёгким, ни к чему не обязывающим интрижкам». Хотя, случалось всякое, признаюсь честно… Но это не то, что я ищу.

Тут ей, конечно, полагалось томно вздохнуть, опустить ресницы и спросить, чего же он всё-таки ищет, позволить губам сложиться в мягкую, зазывную улыбку… И получить соответствующий, весьма перспективный ответ. Женщина она или где?..

Вместо этого она залпом допила остывший кофе и тоскливо обозрела остатки булки с джемом. Хотелось доесть эту несчастную булку, несмотря ни на что. Нина терпеть не могла бросать еду недоеденной. Грех какой, как мать постоянно твердит…

И неожиданный смех снова обласкал её, как прозрачная волна ласкает босые ступни человека, идущего по песчаной кромке моря.

– Прости меня, Нина. Я тут со своими откровениями – а ты ведь есть хочешь… И ты умеешь так вкусно есть, что я тоже хочу. Что тебе взять? – спросил он, поднимаясь. – И что посоветуешь мне?

Нина хихикнула, совершенно очарованная и окончательно сбитая с толку. В её душе сквозь рваные тучи сомнений, невысказанных вопросов, невнятных страхов и праведного негодования вдруг яркими лучами стало пробиваться что-то солнечное, игривое, беззаботное…

– Ты заметил, что я не слишком тебе подхожу? – спросила она весело. – Ты – поэт и романтик, судя по всему, а я – товарищ прагматичный и приземлённый. Мне надо есть и пить и… хм, спать, – она вдруг отчаянно покраснела и торопливо замяла неловкость. – Мне – ещё капучино, а тебе рекомендую пиццу «Четыре сыра» – это просто песня. На мой вкус, – зачем-то добавила она и снова смутилась.

– Я вообще-то тоже ем, пью и … сплю, – улыбнулся он, любуясь её смуглым румянцем и лёгким трепетом чёрных ресниц. – А вот насчёт того, подходим ли мы друг другу… мне кажется, рано ещё делать какие-то выводы, так ведь? Для начала надо просто подружиться, узнать друг друга получше. И у меня есть, что тебе предложить… но пока давай просто попьём кофе. Я тебе всё так сразу не выдам, – и в его глазах снова появилась знакомая лукавинка. – Я скоро.

Он отправился делать заказ, а она беспомощно таращилась ему в спину, невольно любуясь крепкой загорелой шеей, широким разворотом плеч под кремовой рубашкой, блестящими чёрными, как вороново крыло, волосами.

Пропала Нинель, пропала, птичка!..

Но если уж пропадать – так со вкусом. А этот товарищ, поэт и княжеский потомок – это совершеннейшее нечто…

Нина знала способ, надёжный, проверенный, как на самом деле прекратить эту бурю в душе, под названием «влюблённость». Переть против неё – всё равно, что выйти на рельсы и кричать приближающемуся поезду «Уйди, задавлю!». К тому же Григорий Геловани оказался упрям, что твой осёл, и сегодня блестяще это доказал. То, что он тут сейчас наговорил… ну, красиво, но кто ж поверит?..