– Вот и закончилась наша с тобой невозможка.

Муж потянулся, чтоб взять ее за руку, и, взлетая над миром, тащил и тащил, сколько мог, за собой. А потом захлебнулся простором и умер.

Перед смертью жена содрогнулась, открыла глаза, но ничего не увидела: ни цветка, ни лежавшего навзничь холодного мужа, ни оконного света, ни мысли и ни просветления.

Их избавление было той точкой, в которой история и время сошлись.

Когда вирус убил злополучных хозяев, Невозможка враспах отворилась узорами глянцевых бабочек, ни одна из которых не ведала в жизни ни истинных крыльев, ни райской тревоги полета.

Пловдив, 21 июня 2020

Во сне он летал и, летая, вдруг понял, что все не во сне было лишь подготовкой к полету.

– Не передумала? – спросил он жену, поняв по лопаткам, что тоже проснулась. Лежала на левом боку и тихонько вязала пальцами время: стежок за стежком рисовала тенью крючки на стене и сочиняла из них зверушек и рожицы. Те и другие были похожи на серые фрески исчезновения.

– Наоборот. – Она обернулась, подставила губы. Они пахли ночью и легкой, ленивой слезой. – Еще больше надумала. Ближе к трем опять повторилось. Ты не заметил?

– Я спал как убитый.

Соврал: к трем часам ночи его трясло так, что едва не скатился с кровати. Только к утру он заснул и летал, оторвавшись от тряской земли. Вот почему он летал – чтоб оторваться от этой земли, которая с каждым настигнувшим днем дрожала под ними все больше, все глубже, утробней, отзываясь под ребрами нудным печеночным гулом. Затем дрожь исчезала – столь же нечаянно, как нападала – и заставляла в себя не поверить.

Чтобы не верить в нее, им приходилось смеяться.

В дверь заскреблись.

– Жалко его. Как-то стыдно сегодня… Впусти.

Пес вскочил на кровать и взялся лизать ей затылок. Жена отбивалась, пряча в подушку лицо, и смеялась – ненасытно, взахлеб. Мужчина тянул пса за лапы и рычал ему в ухо.

– Уймитесь, – взмолилась она. – Или я задохнусь.

Солнце уткнулось макушкой в оконную раму и подлило утра через подслеповатые стекла. Утро было сиреневым, свежим – апрель. Обессилев от шумной возни и навзрыд усмиряя дыхание, супруги валялись на кочках постели. Скинутый на пол, пес блаженно храпел на ковре.

– Кофе?

– Я или ты?

Выбросил ножницы. Ответила камнем.

Мужчина поплелся на кухню.

Когда он вернулся, смотрела еще в потолок и опоздала с улыбкой.

– Не поздно еще отменить. Если ты передумала…

– Может, ты сам передумал?

Впервые за утро поглядела прямо в глаза.

– Да пошли они в жопу.

– Вприпрыжку, – кивнула она.

Опять посмеялись. На душе у обоих стало светло и расплывчато, словно в окне. И так же свежо – от стоящей на тумбе сирени.

Пока жена выгуливала собаку, он сходил на стоянку и подогнал к подъезду машину.

– И как эту сволочь зовут?

– «Секвойя». Японец.

– Слишком большой для японца.

– По мне – в самый раз. Если подумать, сколько нам задолжали…

Нажимая на разные кнопки и хохоча от восторга, они покатались по улицам, а как надоело, выбрались на проспект.

– Ты ловкач еще тот!

– Чистый фарт: у босса брелок торчал из кармана. Сам в руки просился.

– Надолго уехал твой шеф?

– На целую вечность: два дня.

– Будешь гнать, весь фарт свой профукаешь. Забыл про посты?

Он сбавил скорость. Жена напевала под радио и отстраняла плечом любопытный нос пса, выгребая из бардачка конфетно-аптечный хлам.

– Ого! – вдруг сказала она.

– Ненастоящий, – отозвался мужчина, повертев пистолет на ладони. – Но по виду не отличишь. Пригодится. Спрячь в сумку.

Она почесала в затылке стволом.

– А вот, например, ты мечтал кого-нибудь пристрелить?

Пожал равнодушно плечами:

– Было дело, мечтал банк ограбить. Или угнать самолет на Балеарские острова. Местечко там есть, Остров Воздуха называется.

– Почему?

– Название такое? А хрен его знает. Но, наверно, не зря.

– Наверно, не зря, – повторила она, поразмыслив. – А отчего перестал?

– Мечтать? Повзрослел. Поумнел. Отупел.

– Не совсем. Успел спохватиться. Еще немного – и сделался б умником. Не заметил бы сам, как вконец отупел. У умников это в крови. – Она притулилась к нему и потерлась лицом о рукав. – Я закурю?

Он не любил сигарет, но сейчас запах дыма ему даже нравился: вместо привычной угрозы он источал аромат, наводивший на мысли о чем-то простом, несерьезном – босоногой беспечности, ветреных тайнах, костре, мокром сене, брыкливых косичках и оголтелом, хмельном сумасбродстве, с которым он лазал когда-то к кому-то в окно.

Интересно, куда убегают от нас все те чудаки, кем мы были, пока доверяли себе и готовились стать не собою? Туда же, должно быть, куда утекает по капле с годами душа…

Ему сделалось грустно, но грусть была теплой и сладкой, как пряник. Было приятно грустить и смотреть на дорогу, следя краем глаза за лепестками дымка.

Докурив, женщина задремала. Муж приглушил верещанье приемника и поглядел на часы. Все шло четко по графику, как будто они поступали так тысячу раз. Ни единой заминки в дороге, ни единого сбоя в эмоциях или предчувствиях. Это его утешало. По крайней мере, руки уже не тряслись. Да и ход у «японца» был гладкий. И гладкий асфальт. Сбоку – гладкое солнце на отглаженном облаком небе. Ни дать ни взять гладкий день на гладкой планете, пропади она пропадом!

– Не вздумай разнюниться, – предупредил он жену, когда подъехали к одноэтажному дому на окраине города.

Используя зеркальце заднего вида, она причесалась, подкрасила губы и подобрала, подладив под радость, глаза:

– Я в порядке. Сам смотри не взорвись.

Оставив родителям пса, они попрощались и заспешили обратно к машине.

– Не поверили, – хмуро сказала она, прежде чем в голос расплакаться. – Я так им правдиво врала, а они не поверили. Они никогда мне не верили.

– И мы бы не верили, будь у нас дети. – Он швырнул свой мобильник в окно.

– Мы бы как раз таки верили.

– Наплюй. Или ты передумала?

Она вытерла слезы:

– Ты мне тоже не веришь?

Опустила стекло и метнула в курсив из дорожных столбов золотистую «Нокию».

– Ладно, прости, – сказал муж. – Достань карту.

– Там вон – налево. Потом до шлагбаума. Но если ты сам передумал…

Он свернул на обочину, затормозил и поцеловал ее в губы.

На площадке стоял лишь один самолет. Он был меньше, чем те самолеты, что они когда-либо видели, и, уж конечно, был он поменьше их страха.

Муж солгал, что они уже прыгали, но всего пару раз и давно. Пройдя инструктаж, они влезли по трапу и уселись внутри на скамейку. Компанию им составляли еще пять горбунов – трое парней и две девушки. Один незнакомец был бледен, как кость, и норовил пошутить. Остальные вели себя так, будто присели рядком по нужде – небольшая заминка, после которой они разбредутся и больше не вспомнят друг друга. Похоже, из близких людей здесь только мы, удивился мужчина. Потом рассудил, что нормально: ближе них никого в мире не было, а сегодня и быть не могло.

Он должен был прыгать последним, но перед люком жена вдруг уперлась и стала визжать. Инструктор пытался спихнуть, но он не позволил и держал ее крепко-прекрепко, так крепко, что, когда она, пятясь, поехала пяткой по полу, упал вместе с ней и помог откатиться к скамье.