Когда барин, отужинав, облобызал маменьке ручку и отправился в опочивальню, Марфа взяла канделябр и пошла вслед за ним. В свечах нужды не было, – в их краях в эту пору до глубокой ночи светло.

Поставив подсвечник на узкий подоконник, Марфа повернулась к хозяину и сняла косынку, покрывавшую ее голову до самых бровей. Теперь слово было за Сергеем.

“Хорошая девка, понятливая, – подумал он, запирая дверь на задвижку. – Жаль только кровать узкая. Да ничего, высплюсь, когда уйдет”.

Через два дня Сергей отправился в Севастополь, ему нужно было успеть на корвет “Минерва”, отбывающий первого августа в Стамбул. И лишь по приезде в Херсон он вспомнил, что так и не прочитал письмо дяди, переданное ему канцлером. Надеясь исправить упущение, Милорадов перевернул весь свой багаж, но письма так и не нашел. Харитон, призванный на помощь, застал барина в невообразимом гневе.

– Так вы ж, Сергей Андреевич, сами велели оставить дома старый саквояж и купить вместо него новый! В старом же замок сломался и углы протерлись!

Точно! Теперь Сергей вспомнил. Письмо осталось в старом саквояже, в Павино, под кроватью. Нужно написать матери, чтобы переслала его в Геную…

Однако из Херсона он так и не написал. Тряская дорога сделала свое дело: строчки прыгали перед глазами, веки слипались, ноги болели. А тут еще и Харитон, пытаясь задобрить барина, явился с ведром горячей воды:

– Сейчас, Сергей Андреич, ножки попарим, – всю ночь танцевать сможете!

Холоп старался вовсю, растирая хозяину ноги. Под конец тот не выдержал:

– Ну, все, ступай. Если бы не знал, что массаж – удовольствие, подумал бы, что пытка!

После этого хотелось только спать.

“Бог с ним, – подумал Сергей, засыпая, – напишу из Севастополя”.

В Севастополь он прибыл двадцать девятого июля. В порту его ждало послание, не слишком грамотно, но довольно чисто написанное рукой Марфы, и говорилось в нем, что барыня Софья Денисовна, маменька Сергея Андреевича, аккурат в Самсонов день скончалась, отведав своего любимого кушанья из свежих сморчков.

Сергей не стал писать Марфе, чтобы переслала письмо графа в Италию. Еще, не дай Бог, напутает чего-нибудь и важный документ потеряется. Лучше уж пусть лежит бумага в саквояже и ожидает возвращения хозяина. А за упокой маменькиной души поставил в храме свечку.

Корветом “Минерва” командовал старый приятель Милорадова Петр Маликов. Хоть Сергей и не виделся с ним с тех самых пор, как покинул кадетский корпус, оказалось, давняя дружба не забыта. По дороге в Стамбул они и маменьку Сережину помянули как следует, и былые времена вспомнили.

Оглядываясь назад, Милорадов сам себе удивлялся. Их дружба, приправленная изрядной долей соперничества, длилась ровно столько, сколько судьба сталкивала их на одном поприще. Как только дороги разошлись, закончилось соперничество, прекратилась и дружба. Почему, спрашивается? Произошло это, безусловно, по вине Сергея, который когда-то не дрогнувшей рукой перевернул старую страницу своей жизни для того, чтобы начать заново писать на чистом листке. Тогда он предпочел забыть все, и плохое и хорошее. А зря! Не следует так легко разбрасываться друзьями, никогда ведь не знаешь, кто пригодится тебе в той или иной ситуации!

Война с Турцией за обладание Крымом закончилась четыре года назад. Победа не просто закрепила за Россией новые земли, отодвинув границу Оттоманской империи за Днестр. Она позволила российскому флоту практически полностью контролировать Черное море. Да и на суше к этому времени воцарился мир. “Минерва” направлялась в Стамбул для усиления Русской флотилии, патрулировавшей Средиземное море согласно Ясскому мирному договору. Сергей был единственным пассажиром на борту военного корабля (Харитона, естественно, никто в расчет не брал, хоть холоп и был поставлен на довольствие на все время пути).

Рано утром первого августа корабль вышел из Ахтиарской бухты. Сергей стоял на мостике рядом с капитаном, испытывая непонятное чувство – то ли сожаление, то ли превосходство. С одной стороны он сожалел о несостоявшейся морской карьере, с другой понимал, что ему несказанно повезло в жизни, не каждый ведь дипломат может похвастать таким замечательным и стремительным продвижением по службе.

Крымский берег медленно таял вдали. Еще одна страничка жизни Сергея Милорадова закрылась. Впереди было только новое и прекрасное – Италия, Нина, любовь.

На “Минерве” Сергею предстояло доплыть до Стамбула. Там нужно было пересесть на другое судно, идущее до Генуи. Корвету предписывалось оставаться в Стамбульском порту до особого распоряжения Ушакова, под началом которого находился Черноморский флот.

– Неужто турки снова голову поднимают? – обратился Милорадов к своему другу, когда корабль лег на курс. – Мало им Ушаков с Суворовым врезали?

– Да нет, – ответил капитан. – Они Ушак-паши, как огня боятся, а вот пираты пошаливают. Турки в этом деле на нашей стороне. Их берега больше всего от набегов страдают. Мы помогаем им, да и нам выгодно, – в Черное море эту нечисть не пускаем.

“Еще бы, – подумал Сергей, – а заодно присматриваем за извечным противником и другими соседями”. В сказки о пиратах он не слишком-то верил, а вот в необходимости контролировать положение не сомневался. Туркам нет доверия, и не будет. И у французов, вон, невесть что творится, сплошная революция. Итальянцы тоже ничем не лучше, сами не знают, чего хотят. Балканцы же, вообще, – дикие народы, их в узде держать нужно покрепче.

Быстроходному военному судну понадобилось чуть более суток, чтобы добраться до Босфора. В Стамбуле Милорадов засвидетельствовал свое почтение российскому послу и, воспользовавшись его рекомендациями, продолжил свой путь на французской шхуне, регулярно курсировавшей между Стамбулом и Марселем.

Француз занимался перевозкой груза и пассажиров, заходя во все крупные порты. Заботу о комфорте и безопасности тех, кто доверился ему, он, очевидно, считал делом чести, поскольку его шхуна была оборудована превосходными пассажирскими каютами и весьма неплохо вооружена.

Как человек истинно русский, Сергей был привычен к умеренности родного северного климата и средиземноморскую жару переносил с трудом. Он, конечно, не прочь был периодически погреться на солнышке, но чтобы вот так, изо дня в день…

На небе ни облачка, солнце жарит так, что даже на парике волосы слипаются от пота и никакая пудра не спасает! Любоваться на живописные пейзажи Ионических островов у Милорадова не возникло никакого желания. Целые дни он проводил в своей каюте, поглощая неимоверное количество подкисленной лимоном воды. Аппетита у него и вовсе не было, что позволяло Харитону сокрушаться в полный голос:

– Ах, сокол наш, как по маменьке тоскует! Знала бы покойница…

Мысль о маменьке, если и приходила Сереже в голову, то далеко не в первую очередь. Однако Харитона он не разубеждал. Дабы избавиться от причитаний назойливого холопа, Сергей без зазрения совести выгонял его на жару. Сам же выходил из каюты лишь под вечер, перекидывался парой слов с капитаном, кланялся неаполитанцу, занимавшему соседнюю каюту, и долго стоял, глядя либо на бесконечные волны, либо на берег, если шхуна стояла в порту. Милорадову не давали покоя две мысли. Одна – о письме, забытом в поместье, а другая о Нине. Как-то она встретит его после стольких лет разлуки?

Отправляясь в путь, Сергей получил, как ему казалось, исчерпывающую информацию о предстоящей работе. На выполнение задания отводился ровно год. У него не возникало сомнения в том, что он справится. Вербовка колонистов. Разве не этим он прославился в Данциге? Поначалу, возможно, будет трудно. Сергей не знал итальянского и понимал, что это может стать весьма ощутимым препятствием.

Генуэзское консульство было не в пример меньше Данцигского. Оно состояло из самого консула и толмача, которого использовали также в качестве писца и курьера. Переводчик был сейчас жизненно необходим Милорадову, поскольку общение с попутчиком-неаполитанцем нисколько не вдохновило Сергея на дальнейшие подвиги. Неаполитанец не понимал по-французски, а Сергей ровным счетом ничего не мог разобрать из его курлыканья.