Как они могут смеяться и танцевать под другую музыку, после того, что слышали в таверне? Голос певца продолжал волновать и согревать ее сердце.

Сергей Андреевич, конечно же, спит у себя в комнате, а Антонела с Данилой Степановичем теперь до утра не воротятся, выплясывают, наверное, на площади или потешаются над паяцами в балагане.

Наконец Нина поняла, почему не может уснуть. Конечно же, это вина Антонелы! Она забыла принести своей графине на ночь горячего молока, нарушив тем самым многолетнюю традицию.

Выбравшись очередной раз из огромной кровати, Нина зажгла свечу и надела платье. Конечно, графине не пристало одной спускаться в таверну, но что ж поделать, если она попала в такое безвыходное положение? Будить Сергея Андреевича – еще более неприлично. Да и внизу, скорей всего, нет никого, кроме старого хозяина. Решительным шагом Нина направилась вниз. Она выпьет молоко и будет спать!

Пустой зал тонул в темноте, горела одна единственная свеча. Нина слишком поздно заметила, что хозяин не один. Сидя за освещенным столом, старик беседовал с Сандро:

– Девчонка твоя – огонь. Парни в очереди стоят, чтобы потанцевать с нею. Не боишься, что уведут?

– Боюсь, конечно, – улыбнулся генуэзец, – но надеюсь, до этого не дойдет. Она достаточно умна, хоть и молода…

Ворчливый старик не разделял его уверенности:

– Сейчас ей, конечно, хорошо с тобой, ты о ней заботишься, но, попомни мое слово, долго это не протянется!

– Спасибо за участие, – насмешливо сказал Сандро, – ты забыл, что половина из тех, кто стоит в очереди, чтоб потанцевать с Марой – твои сыновья.

Старик гордо выпятил грудь.

– И тебе, Сандро, давно пора подумать о наследнике. Поверь старику, настанет день, Мара покинет тебя!

– Вот тогда и подумаю! А ты пока позаботься о разбитых сердцах своих сыновей!

Нина решила, что лучше всего уйти также тихо, как пришла. Но было поздно, ее уже заметили.

Сандро быстро поднялся и поспешил ей навстречу.

– Синьора графиня? – с безупречной галантностью он предложил ей руку, чтобы проводить к столу. Бродячий артист обладал манерами аристократа.

Никто не представлял их друг другу, Нина ничего о нем не знала и видела всего несколько раз в жизни, но она безропотно приняла помощь и с замирающим сердцем последовала за ним.

– Благодарю вас, синьор Алессандро, – сказала графиня, опускаясь на заботливо отодвинутую им скамью. – Я всего лишь хотела выпить горячего молока.

– Ты слышал, старик? – Сандро вскинул глаза на хозяина таверны. – Синьора желает горячего молока!

Тот с поклоном растворился в темноте. Пламя свечи задрожало. Сандро сел напротив Нины. Над столом нависло молчание. Светской беседы не получалось.

Ему известен ее титул, а значит и имя. Выходит, Сандро знает о Нине гораздо больше, чем она о нем. Вероятно, справлялся в Генуе. Но зачем?

Искусство дипломатии, которое Нина невольно постигала, общаясь со своим покойным мужем, нисколько не помогло ей найти ответ на этот вопрос. Следовало бы начать разговор с какой-либо малозначительной темы, а затем незаметно перевести его в интересующее тебя русло, но ничего не выходило. Она и рта не могла раскрыть от смущения.

– Кажется, он пошел доить корову, – наконец пробормотал Сандро.

Это замечание вызвало у Нины улыбку. Теплая волна внезапно поднялась в ее сердце, растворяя неловкость и смущение. Сегодня вечером этот человек подарил ей такую радость! Следовало бы поблагодарить его…

Однако голос снова подвел графиню. Разве можно выразить словами то, что она почувствовала?

Теперь она улыбалась не шутке, а самому Алессандро.

– Вы больше не боитесь меня, – утвердительно сказал он. – Я очень рад.

Появился хозяин с глиняным стаканом и кувшинчиком теплого молока. Сандро встал, прощаясь.

“Сейчас он уйдет, – подумала Нина, – и я больше никогда не увижу его”. И с ужасом услышала собственный голос:

Синьор Алессандро, через месяц мой день рождения. Могу ли я просить вас… петь для меня в этот день? – шепотом закончила она.

Он ничего не ответил. Лишь взял ее безжизненно лежавшую на столе руку и поднес к губам.

Горячее молоко не помогло. Нина так и не заснула до рассвета. Лежа в постели, она дрожала от холода. Пылала только рука, к которой он прикоснулся губами. Итальянская ночь была тепла, но сердце графини стыло от ужаса. Что она натворила! Как посмела пригласить артиста? Она же в трауре! Ей вообще не пристало вспоминать о дне рождения!

Лишь утром, сидя в карете рядом с сонной Антонелой, Нина немного успокоилась. Сандро не придет. К счастью, она не сказала ему, где ее дом.

На исходе сентября Сергей получил послание от Марфы, где подробно перечислялось, сколько чего собрали, что продали и какой получили доход. В конце письма сообщалась интересная новость: богатый помещик Несмеянов, ближайший сосед Милорадова, стрелялся намедни из-за супруги, с гувернером, мосье Шарлем. Француз оказался проворнее и уложил хозяина точнехонько в переносицу. Назавтра назначены похороны, но уже сегодня поговаривают, будто барыня Несмеянова уезжает в Париж, поэтому продает свое поместье с двумя тысячами крепостных. В виду спешки, продать хочет все сразу, в одни руки, по сходной цене. Только вряд ли кто купит, кроме Сергея Андреевича. Вокруг-то все – голь перекатная.

“Ах, Марфуша, бриллиант мой бесценный”, – с нежностью подумал Сергей, распорядившись о покупке. Несмеяновское поместье – просто клад, а с такой управительницей, как Марфа, хозяину там и делать ничего не придется.

На рассвете своего тридцатого дня рождения, нежась на шелковых простынях, графиня Милорадова вспоминала историю своего замужества.

Не радостно быть сиротой, даже если живешь ты в богатой семье своего дяди, и относятся к тебе хорошо.

Граф Михаил Матвеевич был старинным другом Нининого дяди, помещика Линчевского. Знались они еще смолоду. Граф прибыл в Киев по делам и заехал засвидетельствовать свое почтение. А после первого визита – зачастил. Гость подолгу просиживал с дядей в библиотеке, дарил тете французские романы и сетовал на свою одинокую жизнь. Тетя сразу смекнула, что это неспроста.

Кроме шестнадцатилетней воспитанницы Нины у Линчевских было две дочери, Надин – двадцати четырех лет и Веруня – девятнадцати. Обе – не замужем, что составляло постоянную головную боль для отца с матерью.

Веруня была чересчур тиха, робка и пуглива. Она отличалась слабым телосложеньем и сильной близорукостью. Ее и не чаяли удачно выдать замуж. За Надин давали богатое приданое, к тому же, она была хороша собой. Единственный недостаток – критический для невесты возраст – не мешал ей отвергать одного претендента за другим. “Я выберу самого лучшего”, – говорила Надин. Появление в доме графа было расценено ею, как дар Божий. Более завидного жениха представить себе было трудно.

Нине прочили один путь – в монастырь, ибо была она бесприданницей.

Все случилось крайне неожиданно. Нина разливала чай, когда к ней подошел граф.

– А скажите-ка, милая барышня, – обратился он к девушке, – не пойдете ли вы за меня замуж?

– Пойду, сударь, – улыбнулась Нина.

До самой ночи она не сомневалась, что это была шутка. А ночью, когда Нина уже лежала в постели, к ней в комнату ворвалась разъяренная Надин:

– Воровка! – кричала она. – Змея подколодная! Так за доброту нашу отплатила, подлая!

Вцепившись в волосы несчастной девушке, она колошматила ее о подушку до тех пор, пока не прибежали тетя с Веруней. Тогда Нина, наконец-то, сообразила, что ее действительно посватали, и дядя дал свое согласие.

Наутро выяснилось, что все шнурки в корсажах Нининых платьев изрезаны на куски. А тут еще дядя прислал казачка с требованием немедленно спускаться вниз. Нине было вообще страшно встречаться с женихом, а в испорченном платье об этом не могло быть и речи.

– Что же делать, Боженька?! Помоги! – металась по комнате испуганная невеста.