При этом социальные контрасты были заметны всюду: шикарные отели соседствовали с публичными домами, изысканные рестораны – с дешевыми грязными кабаками, фабричные казармы – с народными домами. «Приличные» барышни ходили в «Пассаж», где в это же время больные сифилисом проститутки искали клиентов, а в нескольких минутах ходьбы от Гостиного двора находился Апраксин рынок, «брюхо Петербурга», пристанище мошенников и нищих. Город предоставлял массу возможностей для культурного досуга: в нем были театры, музеи, библиотеки, катки, цирк и даже зоосад. Но многих неизменно манил досуг запретный или по крайней мере осуждаемый: кутежи, дорогие продажные женщины, дебоширство, карты, тотализатор и все прочее, что шло вразрез с обывательской моралью или законом. С одинаковой страстью и самоотдачей под обаяние порока попадали заводские рабочие и гвардейские офицеры, мужчины и женщины, русские и иностранцы, коренные жители столицы и вчерашние провинциалы, выпускники университета и неграмотные крестьяне.

Петербург как место процветания всевозможных человеческих пороков – распространенный в литературе и публицистике периода заката империи образ. Он присутствует как в консервативной, так и в либеральной прессе. Вековые нормы морали и нравственности, традиции и стандарты в предреволюционный период все чаще подвергались критике и переоценке, а политическая нестабильность, расшатывавшая монархию, лишь способствовала этому. Творческая элита «серебряного века» не боялась шокировать публику новыми идеями как технического, так и морального характера:

Своеобразным утешением могло служить только то, что Петербургу все еще далеко было до таких мировых центров безнравственности, как Париж или Гамбург. Он моложе, поэтому многие девиантные субкультуры в нем еще только начинали складываться, а быстрый рост населения обеспечивал постоянный прилив носителей других ценностей, которым нужно было время на адаптацию к жизни в столице.

Те пороки, о которых речь пойдет в основной части книги, посвященной 1920-м гг., корнями восходят к предреволюционному периоду. Пьянство, хулиганство, проституция, наркомания и азартные игры – все это являлось частью досугового ландшафта Петербурга задолго до переломного 1917 г.

С конца XIX в. в столице, как и во всей стране, резко обострились классовые противоречия. Крайне болезненным стал так называемый «рабочий вопрос», связанный с неконтролируемым ростом пролетарского населения, не обеспеченным соответствующей жилищной и социальной инфраструктурой. Американский социолог Р. Мертон рассматривал социальные условия как главную причину девиантного поведения[7]. По его мнению, напряжение, вызванное жесткостью классовой структуры, ситуацией неравных возможностей и несправедливости, закономерно приводит к девиантному поведению представителей ущемленных слоев. С этим утверждением явно коррелирует распространенная в западной историографии мысль о том, что девиантное поведение часто является протестом против жестких политических или социальных рамок. В частности, хулиганство, неповиновение рабочих, нарушение ими правил внутреннего распорядка на фабрике или в казарме (то, что немецкий историк А. Людтке назвал «своеволием») помогали им порвать узлы покорности и почтительности, навязываемые традиционными социальными институтами. Имущественное неравенство, низкий социальный статус также порождали протест, зачастую выражавшийся в девиантных практиках[8].

К девиантному поведению подталкивал и социокультурный раскол, характерный для имперской России. Как показал американский криминолог Т. Селлин, ситуация, когда представители разных культур попадают в одну среду, часто приводит к столкновениям[9]. В частности, нормы крестьян, недавно переехавших в город, были иными, чем у коренных горожан. Именно это стало основной причиной распространения городского хулиганства в дореволюционной и постреволюционной России[10].

До революции определенные формы девиантного досуга были свойственны всем слоям городского населения, но их распространение сдерживалось властью, администрацией предприятий и учреждений, профессиональными корпорациями. В то же время неумеренное потребление алкоголя в определенные дни, драки «стенка на стенку», обращение к услугам проституток или сексуальные домогательства к фабричным работницам считались простительными, особенно для молодых несемейных мужчин. Преследовались властью только те формы девиантного досуга, которые были связаны с политической активностью (маевки, демонстрации и т. п.) или угрожали общественному порядку.

Те или иные виды девиантного досуга сохранялись в городском сообществе в силу традиционности. Прежде всего речь идет о пьянстве. Как писал современник, «в Петербурге есть такие закоулки, где в иной, особенно радостный праздник трудно встретить трезвого человека. Все пьяно, и главное, без стеснения и церемоний лезет на глаза, галдит, шумит и дебоширствует, дико бравируя своей хмельной срамотой, от степени искусного сокрытия которой зависит в сущности разница репутации в данном случае высших и низших классов»[11].

Известно, как сильно и подолгу пили купцы. Закоренелыми пьяницами нередко становились и аристократы. Случалось, что представители интеллигенции также заканчивали свою карьеру в кабаках[12].

Пьянство стало типичным атрибутом военных, своими достижениями в попойках гордившихся не менее, чем участием в баталиях. К ним и к «золотой молодежи» относился лозунг «Buvons, dansons et aimons» («Пьем, танцуем и любим»). И купцы, и бравые вояки, и юнцы, прожигавшие фамильные состояния, были завсегдатаями многочисленных ресторанов. Так, в «Марьиной роще», подальше от города, на 4-й версте Петергофского шоссе развлекалось преимущественно купечество. Сравнительно недалеко, на 10-й версте, был легендарный «Красный кабачок», где еще молодой А.С. Пушкин, по его собственному признанию, дрался с немцами. «Кюба» на Большой Морской, 16 ждал исключительно аристократов и балетоманов. Именно здесь Матильда Кшесинская однажды устроила прием для всех танцовщиц Мариинского театра[13].

Неумеренное потребление алкоголя было свойственно и рабочему классу. На то было несколько причин. Во-первых, число рабочих стремительно росло. После отмены крепостного права и начала индустриализации в Петербург хлынули вчерашние крестьяне. По сословной принадлежности более половины петербуржцев относилось к крестьянам. Множество обитателей окраин приехали из Новгородской, Псковской, Петербургской, Тверской, Ярославской, Смоленской и др. губерний. В основном это были молодые бессемейные мужчины. Их доход от работы на фабрике был больше, чем они могли заработать в деревне, но алкоголь являлся едва ли не единственным способом быстро отдохнуть и расслабиться после многочасовой однообразной физической работы. Досуг такого «фабричного крестьянина», еще не порвавшего окончательно с деревней, был примитивен, его олицетворял трактир или кабак.

Еще одну причину развития пьянства принято видеть в распаде прежнего уклада жизни. Городской воздух – это воздух свободы. Он пьянит и веселит сам по себе, а алкоголь делает это чувство более острым и насыщенным. В мегаполисе ты одинок, но зато никто не следит за каждым твоим шагом, не учит жизни, не осуждает за то, что ты не живешь так, «как заведено».