Незадолго до Нового года мы провинились трижды. Мама тоном трагической актрисы заявила: "Чаша терпения переполнилась!". Страстная книжница, она обожала говорить красиво. Например, вместо слова "свет" - иллюминация, вместо "шапка" - головной убор. Папа, абсолютно

  не способный сердиться, посмотрел на неё, нахмурился и высказал свою точку зрения на наши безобразия: "Это уж слишком. Вы заслужили наказание. В этом году ёлку ставить не будем". Мы обомлели и выпали в осадок: наказание оказалось суровым.

  Мы - это три шкодницы-сестрички 12, 10 и 7 лет. Время действия - первые послевоенные годы. Место действия - город Николаев, в котором семья оказалась по месту службы отца, военного инженера. Старшая, Вера, настоящая сорвиголова, гроза всех мальчишек во дворе и школе, наша яростная защитница: никто не смел нас не только обидеть, а даже косо посмотреть. Средняя - я, Лиса Патрикеевна. Полагаю, это прозвище разъяснять не надо. Младшая - Оленька, тихоня и добрейшая душа, наш "хвостик" и послушный участник всех затей.

  Безмерная родительская любовь привела к тому, что мы разболтались до записей в дневниках: "крутилась, мешала вести урок", "забыла тетрадь и учебник", "мелом испачкала соседа по парте". Были и суровые: "во время посадки деревьев ударила лопатой одноклассника". Это, ясное дело, о старшей разбойнице. Получалось, что по нам плачет колония для несовершеннолетних. Трудные дети.

  Папа потерял нас в первые часы войны. Его часть и жилой городок при ней находились у самой западной границы, а накануне все офицеры убыли на дальний объект. Ночью началась жуткая бомбёжка. К нашему дому подлетела полуторка, взрослые побросали в неё детей, запрыгнули сами, и машина с полным кузовом живого груза помчалась по единственному шоссе на восток в полную неизвестность. Убежать от самолётов не удалось. Как только рассвело, все увидели в чистом небе маленькие крестики, быстро превращавшиеся в огромных пикирующих птиц. Повезло немногим...

  Поколесив по России, мы неисповедимыми путями приткнулись на вологодской земле, в Кирилло-Белозерском монастыре, с сотнями таких же эвакуированных. Мама бралась за любую работу, но только Бог помог ей спасти и сохранить детей. Это её личный материнский подвиг.

  Нас, уцелевших от бомбёжек, голода и болезней, папа нашёл в самом конце военных событий. Его появление

  в тёмной монашеской келье, ослепительно красивого, затянутого ремнями, в гимнастёрке с орденами и медалями,

  с нашивками по ранению, было потрясением и воспринималось как награда за пережитое.

  Запомнились первые дни "с папой" и особенно - как мы спали клубком на полу на матрацах. В середине - наша троица, а по бокам, обняв нас, - родители. Они не могли поверить, что это не сон: все живы, все вместе.

  Схватив в охапку своё семейство, папа возил нас с собой повсюду. Мы перемещались легко, ничем не обременяясь, и, кроме пары обшарпанных чемоданов с кое-какой детской одеждой, не имели скарба. Ну и что! Главное - нас пощадила война. Вот такими мы появились в удивительном украинском городе, где впервые увидели розовую акацию, буйно цветущую по обеим сторонам ставшей нашей улицы. Немаленькой семье предоставили роскошное жильё в побитом осколками, но уцелевшем одноэтажном здании. Незатейливое, вытянутое почти на полквартала, оно не имело отношения к архитектурным творениям: просто вдоль всего фасада тянулся длинный ряд одинаковых высоких окон, пять из которых тоже стали "нашими".

  Радости не было предела. Вода и удобства во дворе? Ерунда! Зато - три комнаты, и в одной из них печь с плитой. Одна комната средних размеров (с плитой) стала кухней, вторая, большая, - детской, а третья, очень большая, скорее зал, - поставила в тупик. Чем её заполнять? Мебели не было никакой нигде, да и как отапливать зал зимой? Буржуйка сожрёт весь запас угля... Ну да ладно, там посмотрим.

  Всё лето мы отмывали и благоустраивали "семейное гнездо". Из простыней мама шила занавески, а мы болгарским крестом вышивали на них цветы и узоры. Очень гордились своим творчеством! По вечерам специально выходили на улицу посмотреть, как рукоделие смотрится сквозь электрический свет. Само собой, наши окна были самыми приветливыми. В детской поставили широкую кровать, где мы с Верой спали "валетиком", и узенький диванчик для Оленьки. Три небольших стола для школьных занятий папа сделал сам, и отмечу, что более аккуратного столяра я не встречала никогда. Стены завесили широкими географическими картами, папиными акварельными пейзажами и Вериными рисунками (во взрослой жизни она стала художником-графиком). Конечно, цветы на подоконниках. Убеждена, что никакой современный евроремонт не сможет так восхитить, как тот мини-уют - нас, детей войны.

  За трудами не заметили "прибавления в семействе": полноправным хозяином в доме стал невесть откуда приблудившийся большой серый кот. Вообще-то кошек и собак заводить запрещалось. Мама панически боялась, что мы, "ещё такие слабенькие", подцепим какую-нибудь заразу. Страдала от этого запрета тихоня Оленька. Чуть не каждый день, приходя с прогулки, она стояла у порога с очередной помоечной кошкой и с мольбой в глазах: вдруг мама сжалится? Но та была непреклонна и уносила подарочек куда подальше.

  И тут стал приходить под дверь приличного вида котяра и терпеливо ждать, когда его впустят в жилище. Он вежливо сидел в сторонке и не навязывался. Мы терпели два дня, а потом слёзы в три ручья сломали маман. Она сама попросила кота зайти и учинила ему такую головомойку, что проявился природный окрас - светло-голубой. Такого можно только потерять. Было приятно, что он выбрал нас. Назвали Артёмом.

  Артём повадился ходить по пятам за самым маленьким человеком - Оленькой, и этот дуэт стал неразлучным на долгие годы. На щедром довольствии мурлан быстро превратился в меховую кадушку на коротких лапах со щекастой довольной мордой. Он разрешал себя тискать в любое время, а лёжа у малышки на коленях, пел песни про хорошее настроение.

  Упомянув Артёма, я завершила семейный портрет в интерьере, пора приближаться к новогодним событиям. Но в двух словах не расскажешь, за что же нас наказали. Этому предшествовал ряд приключений.

  Мама сутками стояла у плиты, изобретая еду из того, что добыла за день, и что принёс в клюве папа, поэтому кухня вскоре стала и родительской спальней. Старый диван был переделан в широкую тахту, и мы по вечерам крутились на ней, пока не прогонят. Зал пришлось к зиме закрыть: гулкая пустота его ничем не заполнялась. Массивную двухстворчатую дверь заперли на ключ и придвинули

  к ней хлипкую этажерку. Восприняли спокойно, нам достаточно было обжитого пространства.