Расскажи я об этом Сашке, он поднял бы меня на смех и обозвал девчонкой. Или хреновым Ромео. Одно из двух. Но пока друг сопровождал меня в ежевечерних бдениях у остановки и ни о чем не спрашивал, я был молчаливо благодарен, не поднимая эту тему.
И, наконец, она вернулась. Но все изменилось. Вначале исчез футляр с инструментом, красивое пальто с мелькающим под ним платьем в клетку сменилось джинсами и потертой курткой не по размеру. Затем пропала изящная с достоинством посадка головы, а плечи поникли. Еще через неделю голова была вжата в плечи, а спина ссутулена.
Эти перемены пугали меня. Не отталкивали, а беспокоили. Я терялся в догадках. Вступила ли она в сложный период борьбы с родителями за право быть собой, как и любой из нас, или же причина была в другом? Навскидку она была нашей ровесницей, а у меня с отцом творился полный ад, и, если бы не мама, я бесил бы его так часто, как мог. Если бы не мама? Хотя бы себе стоило признаться, что если бы не крепкие кулаки и хорошо поставленный удар моего отца, то я показывал бы характер гораздо чаще. Была ли ситуация незнакомки схожа с моей? Или же она попала в плохую компанию, и с ней случилась беда?
На следующей неделе появился синяк. Сашка, переходя дорогу, споткнулся, и я заметил, что он пристально разглядывает лицо девушки. Но не успел я предпринять какие-либо действия или же толкнуть друга, призывая подойти к ней, как незнакомка решительно развернулась, пряча лицо за завесой волос, и пошла в сторону метро. Она шагала торопливо и не оглядывалась, и мы припустили следом.
С тех самых пор она ездила с нами в метро. Я ни разу не видел ее на перроне, но заняв место в вагоне, через минуту краем глаза я ловил движение, и она опускалась на сиденье прямо напротив нас. Откидывалась на спинку, вытаскивала из кармана своей необъятной куртки потрепанную книгу и утыкалась в нее взглядом. Даже не листая страницы.
Эта ситуация нервировала меня сверх меры. Я хотел подойти к ней, почти уверенный, что она намеренно сопровождает нас, но что-то удерживало меня. Сашка за все поездки не проронил ни слова, но становился все более напряженным, а между его бровей пролегла складка, которая теперь почти не исчезала. Я знал, что с его склонностью заботиться о слабых и с его внимательностью он не мог упустить все эти перемены. Но ведь он не был настолько зациклен на ней, как я. Для него она всего лишь попутчица, возможно, он даже не обратил внимания, что изящная фарфоровая куколка с трамвайной остановки и эта нервная девочка из метро – один и тот же человек.
Через неделю исчезла книга. Девушка уже не делала вид, что читает, а просто невидящим взглядом смотрела перед собой. Даже не знаю, заметила ли она, что мы тоже были в вагоне. Я точно решил, что нам следует поехать до ее станции, но, к моему удивлению, она поднялась на ноги перед «Парком Победы». Сашка рванул на ноги, придя в себя быстрее, чем я, и встал прямо за ней. Но мы потеряли ее в пешеходном переходе. Сначала она отстала, и вот уже Сашка наклонился завязать шнурки, я судорожно рассматривал людей, в плотном потоке стремящихся навстречу. Мне показалось, что справа мелькнул затравленный тоскливый взгляд, но тут же исчез.
– Я не вижу ее. – Я ненавидел то, как жалко звучал мой голос. Неуверенно.
– В рот компот! – выругался Сашка, перестав притворяться, что занят шнурками, и выпрямился в полный рост. – В следующий раз подойдем к ней прямо в метро.
Я был так сильно благодарен за отсутствие шуток в моей адрес, что не сразу отметил, как странно звучит его голос. Будто он потерял что-то ценное. Тогда я не до конца осознавал, что ее рука уже крепко сжимала оба наших сердца, и мы трое были неразрывно связаны.
САША
Девчонка пропала во второй раз. И мне хотелось надавать себе по щам, что мы так долго тянули и не подходили к ней. После синяка на ее лице я четко знал – она в беде. Но мы все что-то тянули. Чуйка подсказывала мне, что это не просто девчачьи разборки в школе или терки с родителями, тут ситуация серьезней. И, как оказалось, чуйка меня не обманывала.
На плавание мы с Жекой давно забили, и я знал, что мы получим от тренера по шее, но сейчас мне было на это плевать. Изо дня в день наш маршрут пролегал между трамвайной остановкой и спуском в метро, после чего мы катались по синей ветке, периодически выходя на поверхность в тех местах, где мы когда-либо сталкивались с девчонкой. Когда в очередную ходку мы уселись на свободные сиденья на своей станции, а двери вагона почти закрылись, она ввалилась в вагон. Вначале я даже не узнал ее. Вся одежда грязная, шапка надвинута на самые глаза. Мне показалось, что это просто бездомный забулдыга решил погреться в метро. Но вот нетвердой походкой забулдыга проковылял к привычному месту и кулем упал на сиденье напротив нас. Дамочка рядом скорчила гримасу и отодвинулась подальше.
Бездомный стянул шапку, явив на свет коротко стриженную макушку. Рядом со мной поперхнулся Жека. От былой шикарной гривы не осталось и следа, но дело было даже не в этом. На ее лице не было живого места. Опухшее, в кровоподтеках, а в уголке рта засохшая кровь. Девчонка уставилась прямо на нас, но взгляд был пустым, мертвым. Жека рядом со мной так сильно дергал ногой, что я удивился, почему не шатается вагон метро в такт его подергиваниям. Мне казалось, что этот дурак вот-вот сорвется и побежит куда-то. Только куда здесь бежать?
В метро было практически безлюдно. Подъезжая к «Парку Победы», я неосознанно напрягся, и, как оказалось, не зря. Когда вагон остановился, девчонка, странно скособочившись, медленно поднялась и прошаркала к выходу.
Мы почти сразу рванули за ней. Еле успели, прямо за нашими спинами двери вагона сомкнулись, чуть не отхватив Жеке волосы на затылке. Я мельком глянул на часы – начало десятого. Меня дома никто не ждал, а вот Жеке предстояла выволочка, но в такой момент кого это волнует. Девчонка тяжело навалилась на поручень эскалатора, ее сгорбленная фигура чуть пошатывалась. Я не мог понять, она пьяна или под кайфом, но определенно ничего хорошего.
Выйдя из подземки, я зажмурился от ветра, бьющего в лицо. Конец февраля выдался просто лютым, мелкий снег летел, царапая щеки. А поверхность земли выглядела заледенелой и голой, унылый февраль в действии. Никакой тебе романтики декабря с пушистым снежком – получай в харю колючих снежных упырей. Зубы свело от холода, и я постарался вдыхать через нос. Жека рядом крутил головой, но я дернул его за рукав куртки, направляя прямо к подземному переходу. Этот олух никогда не научится быть внимательным. Девчонка неуклюже и медленно спускалась в переход, и мы замерли на первой ступеньке. Может, она просто идет домой, пострадав в какой-то потасовке? И ей там окажут помощь?
Как бы то ни было, мы спустились следом. Переход был темным и пустым. Все палатки наглухо закрыты ставнями, почти невыносимый запах мочи и какой-то мокрой псины.
Добравшись до конца перехода, девчонка начала карабкаться по лестнице вверх. Я уже почти потерял терпение, сил смотреть на ее мучения просто не было. Но она забралась наверх более-менее благополучно, не поскользнувшись на скользких ступенях. Выйдя из подземного перехода, я уткнулся взглядом в уже привычно возвышающиеся колонны библиотеки. Неработающие фонтаны выглядели до того уныло в это время года, что вся эта каменная громада наводила жуть. Каково же было мое удивление, когда девчонка потащилась прямиком к зданию библиотеки и, дойдя до ступеней, повалилась на них без сил. Пока Жека, разинув рот, застыл рядом со мной, девчонка поворочалась и кое-как уселась на ступеньки, поджав колени к груди и закрыв лицо руками. Что? Неужели решила перекантоваться в феврале на бетонной лестнице библиотеки? Чтобы с утреца дворник нашел ее окоченевший труп?
Мне все это надоело. Пусть мы были жалкими, пусть лезли не в свое дело и, вообще-то, создавали впечатление нездоровых преследователей, мне было насрать. Я толкнул Женьку, побуждая следовать за мной. Решительно сократив расстояние между нами, я присел перед ней на корточки. Жека топтался сзади.
