- Мои дамы чувствуют себя прекрасно. А кого это вы таскали за нос, когда я вошел, мистер Уорингтон? - со смехом спросил полковник.

- Ведь это же гнусность, сэр! Его преподобие только что сказал мне, что есть негодяи, которые чернят репутацию моей тетки баронессы Бернштейн!

- Да не может быть! - воскликнул мистер Ламберт.

- Я не устаю повторять мистеру Гарри, что клевета не щадит никого, объявил капеллан тоном проповедника, но тут же посмотрел на полковника и подмигнул ему, словно говоря: "Он ничего не знает - так не рассеивайте его неведенья".

Полковник понял его взгляд.

- Да, - сказал он. - Злые языки не знают отдыха. Пример тому - сплетни о вас и о танцовщице, Гарри, которым мы все поверили.

- Как, сэр, все поверили?

- Нет, не все. Этти не поверила. Слышали бы вы, Гарри, как она защищала вас на днях, когда наш... когда маленькая птичка рассказала нам про вас еще одну историю - о том, как вы играли в карты в воскресенье, когда и вам и вашему партнеру следовало бы найти себе более пристойное занятие. - И полковник посмотрел на священника с мягкой, но укоризненной усмешкой.

- Признаюсь, признаюсь, сэр, - сказал капеллан. - Меа culpa, mea maxima... {Мой грех, мой величайший... (лат.).} нет-нет, mea minima culpa {Мой ничтожнейший грех (лат.).} - Мы ведь просто разложили карты, разбирая сыгранную накануне партию в пикет.

- И мисс Эстер заступилась за меня? - спросил Гарри.

- Да, мисс Эстер за вас заступилась. Но почему это вас так удивляет?

- Она выбранила меня вчера, как... как уж не знаю кого, - ответил прямодушный Гарри. - Я еще ни разу не слышал, чтобы барышня говорила подобные вещи. Она над всеми смеялась - не щадила ни молодых, ни старых, и я в конце концов не выдержал, сэр, и сказал ей, что у меня на родине, - во всяком случае, в Виргинии, потому что янки, говорят, очень развязны, молодежь не смеет отзываться о старших так непочтительно. И знаете, сэр, мы почти поссорились, и я очень рад, что вы сказали мне, как Она за меня заступалась, - объяснил Гарри, пожимая руку полковника, а его глаза и щеки горели юношеским волнением.

- Ну, если все ваши враги будут такими, как Эстер, мистер Уорингтон, вам ничто не грозит, - серьезно сказал отец юной девицы, с живым интересом наблюдая, как раскраснелось лицо и увлажнились глаза его юного друга.

"Нравится ли она ему? - думал полковник. - И если нравится, то насколько? Несомненно, он ничего не подозревает, а мисс Этти не скупилась на обычные свои штучки. Он - прекрасный, честный юноша, да благословит его бог".

И полковник Ламберт поглядел на юного виргинца с той доброй симпатией, которую наш счастливчик Гарри часто внушал людям, так как был красив, легко краснел и загорался - вернее сказать, умягчался - от доброго слова. Его смех был заразителен, в глазах светилось прямодушие, в голосе звучала искренность.

- А юная барышня, танцевавшая менуэт с таким совершенством, что восхитила все общество? - осведомился учтивый священник. - Надеюсь, мисс... мисс...

- Мисс Теодозия чувствует себя прекрасно и готова хоть сейчас пуститься в пляс с вашим преподобием, - ответил ее отец. - Впрочем, капеллан, вы, наверное, танцуете только по воскресеньям? - И полковник вновь обратился к Гарри. - А вы, господин Льстец, очень галантно ухаживали за своей именитой гостьей. Леди Ярмут сегодня у источника пела вам громкие хвалы. Она говорит, что в Ганновере у нее есть мальеньки мальшик, ошень похоший на вас, и что вы - ошеровательны юнош.

- С ее сиятельством все почтительны, словно с самой королевой, заметил капеллан.

- Будем называть ее вице-королевой, ваше преподобие, - ответил полковник, и глаза его насмешливо заблестели.

- Ее величество выиграла у меня в кадрили сорок гиней! - со смехом объявил мистер Уорингтон.

- На этих условиях она сядет играть с вами в любой вечер. Графиня любит карты и почти всегда выигрывает, - сухо сказал полковник. - Почему бы вам, капеллан, не предложить ее сиятельству пари на пять тысяч фунтов, что вас не сделают епископом? Я слышал о некоем священнослужителе, который заключил такое пари, стал епископом и заплатил свой проигрыш.

- Ах! Кто одолжит мне пять тысяч фунтов? Может быть, вы, сэр? - спросил капеллан.

- Нет, сударь. Я не дал бы ей пяти тысяч фунтов, даже если бы меня за это сделали главнокомандующим или римским папой, - сурово ответил полковник. - Я не кину камнем в эту женщину, но и не стану ползать перед ней на коленях, как ползают всякие мерзавцы. Не обижайтесь - я говорю не о вас. И не о Гарри Уорингтоне, который был учтив с ней, как подобало, и не огорчается из-за своего проигрыша. Гарри, мой милый, я пришел проститься с вами. Мы хорошо повеселились... мои деньги на исходе, и нам пора возвращаться в Окхерст. Может быть, вы когда-нибудь побываете у нас?

- Теперь же, сэр, теперь же! - вскричал Гарри. - Я поеду вместе с вами.

- Но... нет... не теперь, - в замешательстве ответил полковник. - У нас нет свободной комнаты... то есть мы... мы ждем друзей (господи, прости мне эту ложь, - пробормотал он про себя). Но... но вы навестите нас, когда... когда Том приедет домой... да-да, когда приедет Том. Это будет прекрасно... и я хочу сказать вам, друг мой, что моя жена и я искренне любим вас... и девочки тоже, как бы они вас ни бранили. А если когда-нибудь вы попадете в беду, - такие вещи случаются, господин капеллан! - то рассчитывайте на меня. Не забудьте об этом, друг мой.

И полковник уже собрался распроститься с Гарри, но молодой человек проводил его по лестнице и заявил, что непременно хочет проститься с милой миссис Ламберт и с барышнями.

Однако вместо того, чтобы сразу отправиться к жилищу полковника, они свернули на луг, и мистер Сэмпсон, следивший за ними из окна комнаты Гарри, увидел, что они ведут какой-то серьезный разговор. Сперва мистер Ламберт улыбался с несколько лукавым видом. Затем он вдруг всплеснул руками и сделал еще несколько жестов, выражавших удивление и озабоченность.

- Мальчик ему во всем признался, - сказал себе капеллан.

Когда час спустя мистер Уорингтон вернулся домой, его преподобие усердно занимался сочинением проповеди. Лицо Гарри было мрачным и грустным; он швырнул шляпу в сторону, кинулся в кресло, и с его губ сорвалось что-то весьма напоминавшее проклятие.