Он не поднимал глаз.

— Свободен ли ты покинуть дворец,  чтобы исполнить мою просьбу?

— Как будет угодно царице.

— Передай это Пентауру,  — Нен-Нуфер протянула стражнику ожерелье с лотосами,  подаренное женой Амени.  — И ничего говорить не надо.

Кекемур снова поклонился.

— Должен ли я сообщить тебе,  что исполнил просьбу?

Теперь он поднял глаза,  на мгновение задержав взгляд на большом животе.

— Не надо. Я знаю,  что ты ревностно исполнишь просьбу,  и так же знаю,  что Пентаур ничего не передаст тебе для меня. Ступай с миром!

Нен-Нуфер вернулась к себе и,  опустившись в кресло,  склонилась к окаменевшему животу. Схватки с каждым разом становились всё болезненнее и болезненнее,  хотя у неё оставалось ещё целых два месяца радости единения с Божественным супругом, а потом долгое ожидание его нисхождения в загробный мир. Быть может, фараон Менес не оставит её одну в эти годы,  и они вместе будут следить за подрастающим наследником Кемета — Никотриса подарит ему нерастраченную материнскую любовь, , а Пентаур даст необходимые знания, чтобы будущий фараон не ввергнул Кемет в хаос.

Она так и уснула в кресле,  и прислужницам пришлось растирать затёкшее тело прежде,  чем облачить царицу к ужину. На стол подавали мало,  потому что царица к вечеру едва прикасалась к еде, а фараон после целого дня разлуки готов был пожертвовать трапезой, чтобы скорее припасть ухом к огромному животу. Они могли часами лежать в полной тишине,  ловя каждое движение ребёнка. Фараон без устали целовал живот жены,  забывая про потемневшие соски и высушенные ожиданием поцелуев губы, , а потом,  спохватившись,  зарывался носом между лопаток жены и прижимался к трепещущему телу,  чтобы утолить взаимную страсть.

И чем ближе была разлука, тем слаще были их поцелуи,  и в эти минуты Нен-Нуфер восхищалась мужеством супруга,  ни жестом, ни словом даже в минуты безумного экстаза не выдавшего ей тайну страшного пророчества,  и тогда она ругала себя за слабость,  ведь всякий день,  возвращаясь после завтрака в свои покои,  она плакала, но совсем беззвучно, чтобы не взволновать внимательную Никотрису. Та уже собрала в ларец самоцветы и каждое утро вынимала по камню,  считая дни до родов.

Во дворце не было никого на сносях,  потому родильня стояла пустой,  и Никотриса собственноручно каждое утро поднимала на единственном окне тростниковую занавеску,  чтобы пустить свет и воздух, а вечером опускала, вознося молитву к Таверет. Это дарило успокоение растревоженной странными словами Нен-Нуфер душе. После родов они проведут здесь вместе две недели, прежде чем отцу будет позволено взглянуть на ребёнка. Две недели она сама будет носить младенца на руках,  не позволяя делать это даже Ти,  которая тоже не отойдёт от дочери, , а потом,  потом фараон покажет придворным сына,  и молодой матери наконец будет дозволено покинуть этот покой. Она не допустит сюда Асенат — только она и Ти имеют право на этого ребёнка в первые дни его жизни. Только она…

В тот день Нен-Нуфер отпустила детей много раньше обычного и чуть ли не бегом вернулась в свои покои,  где,  как всегда нетерпеливо дожидались её прихода мать и сестра, , но она попросила их уйти,  сославшись на невероятную слабость. Нен-Нуфер отпустила и всех прислужниц,  чтобы никто не видел с какой жадностью она поглощает воду и сладкие финики.  Фараон утром ускользнул совсем тихо,  позволив ей спокойно доспать утренние часы,  хотя она и просила его взять её с собой для прочтения гимна. Весь вечер он играл с появляющимися то с одной стороны живота локтями ребёнка, то с другой, но вот уже почти десять часов она не чувствовала ни одного шевеления,  хотя насчитала с дюжину привычных схваток. Обычно,  когда с живота спадало окаменение,  ребёнок устраивал невероятные танцы. Нен-Нуфер прилегла на бок,  надеясь,  что хотя бы любимое сладкое кушанье разбудит его. Нет,  живот оставался тяжёлым и неподвижным и только сильнее тянул вниз. Она встала и вновь, позабыв про тяжесть и боль в спине, побежала по длинным переходам дворца в надежде отыскать Кекемура, , но в этот раз ей попался Рамери. Она спросила о Его Святейшестве. Фараон только что отпустил всех и по обыкновению отдыхал перед ужином на террасе.

— Передай энсеби,  чтобы он немедленно пришёл в спальню. Я жду его.

Рамери поклонился. Нен-Нуфер насчитала десять ударов его босых ног по плитам коридора и бросилась в покои фараона. Там ещё не было накрыто к ужину, , но она приказала всем уйти и не приближаться к дверям,  даже если сам фараон будет их звать.

— Даже если энсеби будет звать,  — повторила Нен-Нуфер медленно для растерянной прислужницы. Фараон шёл слишком долго,  или же теперь просто каждая минута казалась ей вечностью.

— Отчего здесь так тихо,  моя царица?  — улыбнулся он, задёргивая полог. — Ты знаешь моё нетерпение видеть вас обоих, , но ты никогда не проявляла такой настойчивости, чтобы самой посылать за мной.

Он раскрыл объятья, но получил по рукам.

— Здесь некого обнимать. Больше некого.

Фараон отступил на шаг, , но растерянность его была недолгой. Он вновь протянул руки и успел схватить запястья Нен-Нуфер,  чтобы она не ударила его вновь.

— Я целый день не слышу шевелений.

Фараон постарался остаться спокойным.

— Он иногда долго спит…

— Нет!  — перебила Нен-Нуфер почти криком. — Не после схваток!  Нет!  Слышишь меня?!

Он слышал,  он попытался поймать мокрые щёки ладонями, , но Нен-Нуфер извернулась и метнулась к столику в глубине комнаты,  где хранилась коробочка с письменными принадлежностями. Она развернула папирус.

— Погоди писать письмо отцу для защиты,  — фараон не смел прикоснуться к бегающей по папирусу руке. — Приляг,  я принесу фиников и мёда. И давай лучше напишем потом послание моей матери. Ей,  женщине, проще просить милости у Таверет и Хатор.  Послушай меня…

— Нет,  ты!  Ты послушай меня!

Она сунула ему перед глаза влажный папирус, , но он не взял его. Едва опустив глаза на две единственные строки,  он отпрыгнул от жены,  как ошпаренный.

— Я писала это для тебя под диктовку Пентаура. Можешь вновь сжечь его!

— Послушай,  — фараон протянул к ней руку. — Послушай меня…

Нен-Нуфер рухнула на циновку и сложила руки на макушке.

— Это я должна была умереть, , а не наш сын…

— Послушай меня,  — фараон присел рядом и попытался оторвать плачущую царицу от циновки,  в которую она теперь вцепилась, и получилось поднять её лишь вместе с циновкой. Так он и донёс её до постели.

— Я дам тебе вина!

— Нет! — Нен-Нуфер схватила его за руку,  которой он только что отшвырнул циновку. — Нет!

Фараон припал ухом к животу,  пытаясь услышать удары детского сердца,  и ему удалось,  только Нен-Нуфер вновь зарычала:

— Это моё сердце,  дурак!  Не его!  Наш сын мёртв!

— Нет!  — фараон стиснул плечи жены.  — Дай время,  он проснётся. Было же такое,  чтобы он спал…

— Нет!  Слишком поздно!  Оставалось меньше месяца… Почему… Почему Хатор не позволила мне исполнить волю Пта…

Она упала лбом ему на сомкнутые пальцы мужа,  которыми он сдерживал её руки.

— Потому что будет другой ребёнок. Потому что предсказание не о тебе… Потому что ты мне не сестра! — закричал фараон ей в ухо,  поняв,  что она не слышит его.  — Ты дочь Ти, , но не моего отца,  слышишь?  Это только Асенат могла умереть или Никотриса,  и не одной из них я не желаю жертвовать.  А ты,  ты просто мне жена,  и у нас будет другой ребёнок, слышишь?  А Асенат,  Асенат,  когда придёт время родит Райе законного наследника, , а этот папирус сожги.  Он уже ничего не значит!  Слышишь меня?

Но Нен-Нуфер не слышала. Тогда фараон прижал её к груди,  уже не заботясь о животе, и попытался заглянуть в полные слёз глаза.

— Неужели ты могла подумать,  что я спокойно пожертвую тобой,  которую люблю так,  как людям не дано любить!  И молчала всё время,  ты молчала,  зная про послание. Сколько же тайн ты хранишь ещё, мой прекрасный лотос,  ответь мне!